Просто знай, что со мной всё в порядке. Я вернусь, когда придёт время. А пока умоляю, будь осторожна. Люблю, мама. Буквы складываются в слова, а слова в вырванные из драматического фильма фразы. Это не моя жизнь. Это не моя мама. Я продолжала делать вид, будто верю, что с ней всё хорошо. Топила дурные мысли в алкоголе и посещала случайные вечеринки. Но каждое утро трезвая ясность наносила очередной удар. P.S.: Я оставила тебе деньги на первое время. Еда в холодильнике. Только пообещай, что будешь есть, ты очень худая». Я закатываю глаза. Теперь я узнаю свою маму, которая пытается накормить меня при любых обстоятельствах. Но сейчас мне кусок в горло не лезет. Я делаю себе чашку чёрного кофе и поднимаюсь в свою комнату. В свой крохотный мир, где одиночество не ощущается так остро. Наш дом не большой, но теперь, когда я осталась в нём одна, воздух ложится на плечи холодным и тяжёлым покрывалом. Пустое пространство угнетает и давит на грудную клетку. Я заползаю в кровать с ноутбуком на коленях и проверяю свой блог. Два новых заказа на портрет. Это означает, что на какое-то время у моих действий появится смысл, а счёт на карте пополнится на несколько долларов. Я беру альбом с прикроватной тумбочки, выдвигаю ящик и вылавливаю простой карандаш из разноцветного моря, на дне которого покоится ластик. Рисование – мой побег. Пока я рисую, меня не существует. Есть только белый лист, на котором расползаются серые мысли. Штрихи сплетаются в линии, а линии в лица. Чужие/печальные/заблудшие. Я никогда не знаю, что рисую. За исключением заказов, которые на время заставляют меня поверить, что моё занятие не бесполезно. Я просто рисую. Рисую. Рисую. Но это не помогает. Делать вид, что всё нормально, не помогает. Мама ушла. И мир будто замер в ожидании неё. Я замерла вместе с ним. Мы не были с ней подружками. Мы редко виделись, потому что работа шеф-поваром в ресторане Олимпии вынуждала её покидать дом рано утром и возвращаться поздно вечером. И меня это устраивало. Я просто знала, что она у меня есть. А теперь? Теперь у меня нет никого. Прошло восемьдесят четыре часа в заточении собственного разума, и мне уже начинало казаться, что я наслаждаюсь этим состоянием. Ощущение изощрённой свободы медленно и безболезненно убивало все чувства и эмоции. Так легко. У одиночества вкус кофе. Приятная горечь на языке и на сердце. Мама ушла. Это ведь был её осознанный шаг, её выбор, верно? Уверена, есть что-то, что заставило её это сделать. Но она в порядке. Значит, буду и я. В дверь на первом этаже раздаётся стук. Мощный и настойчивый. Я вздрагиваю и теряю баланс между отчаянием и полным безразличием, падая в пропасть страха. Кто это может быть? Я на цыпочках спускаюсь на первый этаж. Снова раздаётся стук в дверь, а стук моего сердца на мгновение прекращается. Воскресенье. День. Воры не будут услужливо стучать, прежде чем войти. А убийцы, скорее всего, дождутся ночи. Я приоткрываю входную дверь, выглядывая в небольшую щель. На крыльце стоят двое высоких мужчин в возрасте около сорока. На них классические костюмы под старомодными длинными плащами, а на лицах непроницаемые маски. – Вы что, ребята, из ФБР? – удивляюсь я. – Не думала, что уже за мысли об убийстве сажают, – шучу я. Мужчина в сером костюме издаёт сухой смешок, который больше похож на выдох, а его полноватые губы искривляются в вымученной ухмылке. – Здесь проживает Сьюзен Уоррен? – спрашивает он, игнорируя мою колкость. Тело немеет, и я чувствую отторжение собственного разума. Тошнота подступает к горлу. – Она умерла? Она кого-то убила? – снова отшучиваюсь, пуская пыль в глаза не только этим типам, но и самой себе. Я отказывалась верить, что с ней могло что-то случиться. – Так вы её знаете? – Второй мужчина – тот, что пониже и коренастей, – делает нетерпеливый шаг вперёд. Блондин в сером останавливает его, кладя руку ему на грудь. – Во-первых, расслабься, мы не из ФБР, – терпеливо объясняет он, и я узнаю в нём дипломата. Того, что сможет убедить любого в своей правоте спокойным и авторитетным тоном. Который, сохраняя хладнокровие, заставит оппонента утопить самого себя. – Во-вторых, нам бы хотелось бы поговорить со Сьюзен Уоррен. Мне не нравятся люди. Незнакомые люди мне не нравятся ещё больше. Эти двое не вызывают никакого доверия. – Её нет. Могу я ей что-то передать? – Где она? – В разговор вновь вступает нетерпеливый мужчина. Второй смеряет его многозначительным взглядом, однако ничего не говорит. Вопрос висит в воздухе, и я понимаю, что должна ответить. – Она в отъезде, – уклоняюсь я. Рука нервно сжимает ручку. Я готова закрыть дверь в любой момент. – Как вас представить? Оба не слишком довольны моим ответом. Как последующим и вопросом. – Когда она вернётся? Я щурю глаза, с недовольством глядя на шатена. Заметив это, мужчина в сером вновь берёт инициативу на себя. – Ты её дочь, верно? – уточняет он, оглядывая меня с ног до головы. – Мы старые знакомые твоей мамы. – Он неестественно улыбается. – Можно узнать, когда она вернётся? – Я не знаю. Блондин испепеляет меня взглядом, ведя немую борьбу. Его сдержанный тон полностью противоречит напору в его выцветших голубых глазах. – Куда она уехала? – Не знаю, – повторяю я, не сводя с него глаз. Он продолжает удерживать мой взгляд, словно подозревая, что я что-то скрываю. Повисшая тишина звенит в ушах, воздух накаляется, напряжение нарастает. Бум. Сильный порыв ветра поднял в воздух пыль и листья. Деревья вокруг дома зашептались. – Что ж, ладно, – нехотя сдаётся он. – Приносим свои извинения за беспокойство. Оба мужчины разворачиваются, и я какое-то время наблюдаю за их удаляющимися спинами. Они мельком оглядываются по сторонам, после чего садятся в машину бизнес-класса и уезжают вверх по улице. Это было странно. Напоследок я смотрю на небо. Со стороны океана движется тяжёлая туча. Я набираю воздуха в лёгкие, предвкушая дождь, и скрываюсь в доме. Остаток дня проходит в обществе лучшего друга человека – телевизора. Фоном вещая бессмысленную информацию, он не даёт мне возвращаться к тревожным мыслям и прислушиваться к тишине, заполнившей словно густой туман дом за пределами моей комнаты. Всю ночь капли дождя насмерть разбивались об окно и медленно стекали вниз, оставляя прозрачный след на стекле. Дом будто ожил и задышал. Я долго лежала с открытыми глазами, пугаясь каждого шороха и скрипа, пока сон наконец не проявил милосердие и не забрал меня в блаженную пустоту. ПΛЛΛЧ ––3– Каждую осень маленький городок Шелтон в «Вечнозелёном штате» скрывается под покровом облаков. Ночью шёл дождь. Утром он превратился в туман, проглотив мой дом и лишив всякой видимости. Я почти не вижу своей машины, пока пробираюсь сквозь влажный воздух. Открываю на ощупь дверцу и ныряю в салон, закидывая рюкзак на пассажирское сидение. Пахнет холодом и сыростью. Я поворачиваю ключ зажигания, возвращая «тойоту» к жизни, и включаю радио. «…доброе утро всем, кто только что к нам присоединился!..» – До тошноты радостный голос вырывается из колонок. – Да пошёл ты, – бормочу я себе поднос и меняю станцию на лаунж-волну. Ранним утром натянутый за уши позитив выводит меня из себя. Вообще-то он всегда выводит меня из себя, но сегодня, когда я смогла уснуть лишь под утро, особенно. Мой путь до школы лежит через «Старбакс», что занимает в два раза больше времени, но сокращает шансы на то, что я усну на уроке. Спустя двадцать минут я уже иду по школьному коридору со стаканчиком капучино в руке и притворяюсь, что существую. Со мной пару раз здороваются, на что я отвечаю сдержанным кивком, потому что понятия не имею, кто эти люди. Наверняка они видели меня на вечеринке в пятницу и думают, раз уж меня впустил в дом сам Брайан Купер, я достойна того, чтобы со мной поздороваться. В шкафчике я беру книгу «Убить пересмешника» и отправлюсь в класс. Помещение кишит звуками голосов и мобильных телефонов. Я прохожу вдоль рядов и сажусь за последнюю парту. Ко мне тут же поворачивается Кэтрин. Она как всегда выглядит свежей и отдохнувшей. Здоровый, достаточно смуглый для человека, проживающего на западе Вашингтона, цвет кожи, сияет идеальностью. Румяные щёки. Горящие глаза цвета миндаля. От неё всегда веет энергией. Рядом с ней я чувствую себя ещё более мёртвой. Как внутренне, так и внешне. Бледная кожа в обрамлении тёмно-русых волос, достающих почти до пояса, бледные серые глаза и единственное яркое пятно – красная помада, под слоями которой скрываются бледные потрескавшиеся губы. – Куда ты подевалась в пятницу? – спрашивает Кэтрин тоном мамаши, потерявшей своего ребёнка в супермаркете. – Я тебя обыскалась. – Ох, правда? – Такого заявления я от неё не ожидала. На той вечеринке она пользовалась слишком большим спросом, чтобы помнить обо мне. – Может, тогда тебе стоило поискать меня на втором этаже, тогда бы ты нашла меня в отключке в одной из комнат. Глаза Кэтрин округляются, и она подносит руку ко рту. – Ты с кем-то переспала? – спрашивает она, перейдя на шёпот и окидывая взглядом класс, в попытке вычислить, кто это мог быть. На одну долю секунды её глаза на ком-то задерживаются, и она призрачно улыбается. – Не знаю, – отвечаю я, привлекая внимание подруги обратно. – По крайней мере, мне об этом неизвестно. – Когда лицо Кэтрин начинает бледнеть, я добавляю: – Шутка. Никто бы не стал со мной спать. Я ни с кем не спала. – Тогда что ты там делала?