Сергей Мещерский слышал этот разговор. Он вышел из палатки. И подошел к патефону, начал вертеть ручку. Puttin on the Ritz. Это даже забавно… Бенни, оказывается, готов на жертвы ради него. И в этот момент они услышали громкие крики со стороны навесов, где спали рабочие. Шум. Голоса. Дикая тревога. Ужас. Бенни Фитцрой вскочил на ноги, достал из кобуры свой «уэбли-скотт». Сергей Мещерский, как всегда, растерялся – снова лесные туземцы, которых они в прошлый раз даже не видели? Но сейчас не звучало никаких тамтамов. Черный густой лес окружал их со всех сторон, и лишь пламя костров сдерживало тьму… Они пошли на крик. Бенни с обнаженным торсом шел впереди – спокойно, со всем своим хладнокровием. Мещерский и Сибрук держались за ним – не надо, чтобы рабочие поняли, что и они тоже встревожены. В свете костра и зажженных факелов они увидели, на что именно указывают рабочие. Это было дерево – совсем рядом с навесами. Комбретовое дерево. На одном из его нижних суков что-то висело. Словно игрушка на рождественской елке в дни детства Мещерского в России. Но это была не игрушка. В свете факелов Мещерский с содроганием увидел, что это нечто красное и белое… кость… ошметки плоти и… кровь… Это была нижняя челюсть человека, выдранная из черепа и лишенная зубов. Они ошарашенно смотрели на комбретовое дерево. – Совсем свежий. – Бенни отнял у одного из рабочих палку, которой тот вооружился, и поддел страшную находку, сбросил ее на землю. Рабочие в панике отпрянули назад. – Этого не было, когда они ужинали. Это появилось только что. – Бенни внимательно оглядывал дерево и другие деревья и лес позади навесов. – Кто-то тайком пробрался в лагерь не далее как полчаса назад. Залез на дерево и повесил это на сук. Наши лесные невидимки? Вы что-то видели? – спросил он рабочих. Те мотали головами, пятились, жались поближе к костру. – Вас предупреждают, – сказал Вилли Сибрук. – Кто? – спросил Мещерский. – Они. Лес. Пока вас только предупреждают, чтобы вы не заходили дальше. А лучше бы совсем ушли отсюда. Будут и другие предупреждения. – Похороните это, – приказал Бенни Фитцрой рабочим, указывая на вырванную человеческую челюсть, лишенную кожи и зубов и словно обглоданную. Но никто из рабочих не хотел касаться жутких костей. – Я сказал взять лопату и похоронить! – заорал Бенни и выстрелил из своего револьвера в воздух. – Ну! Остолбенели, что ли! Взять лопату! Похоронить! Двое рабочих побежали за лопатами. Похороны состоялись за пределами лагеря на опушке. Они присутствовали все, словно неизвестный покойник (а человек, у которого вырвали челюсть, уж точно не жилец) был им всем близок и дорог. Пока рабочие копали ямку, Бенни стоял со своим револьвером на страже, озирая черные глухие молчаливые джунгли – ни криков ночных птиц, ни песен древесных лягушек, ничего. Тишина. Тьма. Эта непроглядная тьма снилась Сергею Мещерскому той ночью. Крутилась, крутилась, крутилась черная пластинка под иглой патефона. И они все на ней, словно игрушечные фигурки, вырезанные из костей. Он проснулся в палатке от шума. Постель Бенни снова была пуста – тот даже и не ложился. Дежурил всю ночь по лагерю. Спозаранку у административной палатки выстроилась длинная очередь рабочих, пожелавших немедленно получить расчет и свалить с лесозаготовок. Бенни Фитцрой стоял и мрачно созерцал эту новую напасть. – Они уходят, да? – спросил Мещерский. – Они бегут. Сначала болезни, а теперь эта штука ужасная. – Наймем других. – Бенни закусил губу. – В Африке всегда так, детка. Не надо этому поддаваться. Этот наш пришелец… этот Сибрук, он вдруг тоже засобирался. Уходит вместе с рабочими. Он сказал мне… короче, у него мозги набекрень, детка. Не слушай его особо. Он ждал, когда ты проснешься. Хочет и с тобой попрощаться. В больничной палатке Вилли Сибрук собирал свой рюкзак. – Вы нас покидаете? – спросил Мещерский с порога. – Да. Время настало возвращаться к цивилизации. Я говорил вам, я хочу написать книгу о своем путешествии. И издать ее. Я должен успеть в Аккру на пароход. Я и так задержался. Хочу от всего сердца поблагодарить вас, Серж, за все, что вы сделали для меня. Вы замечательный врач. И я никогда не забуду того, как вы спасли меня здесь, в этом лесу. Я хочу сделать вам прощальный подарок. – Сибрук повернулся и указал на голову из черного дерева с человеческими зубами, что так и стояла на раскладном столике. – Этот артефакт, я хочу подарить его вам, Серж. Это очень ценная вещь. Редкая. Ей несколько веков. Здесь еще не было англичан, а были португальцы, но на Золотом Берегу этому артефакту уже поклонялись все местные племена. Это произведение искусства – да вы и сами видите, какова работа. Это стоит больших денег. В Европе, если захотите продать, антиквары вам дадут хорошую цену. Это мой подарок вам за мою спасенную вами жизнь. – Нет, я не могу это принять, Вилли, что вы! – Это мой подарок вам, Серж. – Вилли Сибрук взял его за руку и настойчиво заглянул в глаза. – От чистого сердца. От моего сердца. Он забрал свой рюкзак и закинул его за спину. Улыбнулся Мещерскому. И покинул палатку. Мещерский прошелся по палатке. Глянул на фотографию матери, княгини Веры Николаевны – а ты бы как на моем месте поступила, мама? Напишу тебе письмо. Расскажу, что у нас тут, на золотых берегах. И в этот миг в палатку, словно буря, ворвался фельдшер Ахилл. Он бросил взгляд на раскладной столик с Черной головой, всплеснул своими могучими руками и заорал Мещерскому прямо в лицо: – Он уходить! А это оставлять здесь! – Ахилл, не кричи, он мне это подарил. – Подарить? Вам? Вы это брать сейчас и бежать за ним! Отдавать! – Ахилл, не глупи. Ты фельдшер, ты медик. – Я медик, – громыхал Ахилл. – А вы, Серж Серже, не понимать! Я говорить вам – вы брать это и бежать за ним, отдавать! Сейчас! – Сам возьми и беги, отдай, раз тебя этот божок так пугает. – Я нет, я никогда… никогда не брать это в руки! Вы – брать и отдавать! – Ахилл, ради бога, у меня от тебя мигрень. Нельзя быть таким суеверным трусом. – Да, я бояться. А вы не понимать. Вы дурак! – Что? – Дурак! – завопил Ахилл. – Он вас обманывать! Он, этот страшный человек, не мочь так просто это бросать! Только отдать! Кому-то. И он отдать вам! А вы взять, как дурак! Они… из леса потому не убивать его, не есть, потому что он сам… он сам такой, как они! Людоед! И у него быть это с собой! Они бояться это! Они приносить его сюда нам, в лагерь, вместе с это в его мешке! Они избавляться от это! И он отдать это вам! Мы все пропасть здесь! – Что за истерика? – В палатку вошел невозмутимый Бенни Фитцрой. – Ахилл до смерти боится нашей Черной головы, которую Сибрук мне подарил. Ахилл же назвал его почему-то людоедом. – Мещерский покачал головой. – Ахилл, мне стыдно за тебя. – А мне не стыдно. – Ахилл с отвращением пялился на артефакт. – Мистер Бенни, вы родиться в Африка. Мне вам объяснять? Тоже? – Да брось ты, Ахилл. – Бенни Фитцрой потянулся, как леопард, всеми своими накаченными мускулами. – Я тебе бренди плесну. Выпей и умолкни. Он достал из походного шкафчика бутылку, налил в стакан на три пальца. И протянул стакан испуганному, встревоженному великану-фельдшеру, словно плачущему ребенку, которому дают сладкий сироп, чтобы утихомирить. Глава 12 Артефакт «Конечно, Катюша, помогу, чем смогу. Так когда мы встречаемся?» Это сказал Сергей Мещерский Кате в ответ на ее звонок и сбивчивый рассказ о событиях последних дней. Катя предложила встретиться завтра в десять в кафе «Кофемания» на Никитской – напротив ГУВД – и вместе снова отправиться в Музей Востока, благо он по вторникам открыт для посетителей. На следующее утро она вылетела пулей из Главка, перебежала Большую Никитскую и направилась к Консерватории, во флигеле которой располагалось столь любимое ею кафе (оно всегда было популярным, но громкую славу на всю страну приобрело после знаменитой драки – кстати, тоже на национальной почве, – которую устроила парочка сермяжных футболистов, загремевших впоследствии в Бутырку). Чинный зал «Кофемании», отделанный темным деревом. Тихое жужжание многочисленных посетителей за столиками. Катя любила это кафе. И не могла взять в толк: какие драки здесь, какое хулиганство, тем более на национальной почве? Сергей Мещерский уже ждал ее за столиком у окна. – Привет. Прости, что опоздала. – Привет. Он смотрел на нее, поставив подбородок на сцепленные ладони, уперев локти в стол. А Катя думала: сколько же они не виделись? Полгода? Больше? – Сереженька, я… у нас такое дело… убийство… – Подожди, дай на тебя посмотреть. – Ну, смотри. Катя сложила руки на коленях. Потом повернула голову в профиль. – Так лучше?