– Конечно, увидишь, ба, ну что ты! – совершенно искренне подтвердила Вера, помогая ей обойти кровать и сесть. Кто мог знать, что это была последняя встреча и после выписки бабушка не доживет до утра следующего дня – дня, когда вся родня собиралась навестить ее. Получилось, что, желая сберечь ее сердце и дав возможность отдохнуть, прийти в себя, ее таким образом оставили умирать в одиночестве. Страшно представить, как она стучала слабеющим кулаком в стену соседки, которая по городскому телефону должна была позвонить ее дочери в дом через дорогу, чтобы та в три часа открыла дверь своим ключом и впустила «скорую». Татьяна Александровна застала только последний взгляд матери и приговор врачей: «С такой кардиограммой не живут». Почему, почему этого не сообщили при выписке!? Пожалели? Не подумали? Тогда еще не было в каждом доме мобильных и интернета, и никто не связался с бабой Дашей в тот вечер, когда она оказалась на свободе после месячного заточения в постсоветской тюрьмообразной больнице… Потому что берегли. Думали, что берегли. Как она берегла всех. Вера дождалась отца, узнала у врача, что состояние мамы стабилизировалось (было предынфарктное, но удалось взять ситуацию под контроль) и поехала спасать бабушкины фотографии. Она обещала. До родительской квартиры, в которой выросла, доехала на маршрутке. Остановка теперь находилась вплотную к дому, где жила когда-то баба Даша. Ее тесная двушка досталась по наследству сыну, который позже, по настоянию жены, разменял ее на более просторное жилище. С тех пор проданная, будто преданная наследниками бабушкина квартира с укором смотрела на Веру сквозь чужие шторы. Вера по привычке безошибочно выхватыватила взглядом три дорогие сердцу окна. Там, за ними, баба Даша жила, любила, принимала гостей, там она умерла в ночь после выписки из больницы. Вера узнала о трагедии в пять утра, автобусы еще не ходили, и она бежала несколько остановок от своего дома, где жила тогда с Андреем и Машей. Морозный воздух припозднившейся весны пощипывал ноздри, а по щекам хлестал жгущий соленый на вкус ливень. Вера зачем-то неслась со всех ног, будто могла еще успеть застать бабушку… Мама, отец и дядя с женой были уже там. Баба Даша в окружении подушек и родни полусидела на кровати, ее лицо было спокойным, глаза закрыты – она спала, она явно спала… если бы не огромные бордовые пятна, расползавшиеся по ее телу… Неестественно выглядели только люди, собравшиеся вокруг спящего человека. Впервые бабушка встречала гостей в полной тишине, а не на кухне, не со шкварчащей сковородой в руке. Казалось, уходит не она – она же вот сидит здесь, еще теплая, – а исчезает сама жизнь: сползает серым холодом по стенам, стирая наивные цветочки на обоях и обесцвечивая все вокруг. То ли родня теряла с каждой минутой силы, то ли баба Даша тяжелела на глазах, но они не могли поднять ее впятером. Командование взяла на себя жена дяди, под ее руководством поставили посередине комнаты стол и положили на него снятую с петель дверь. Потом на пределе физических возможностей пятеро взрослых людей пытались затащить туда бабушку, но ножки стола не выдержали и хрястнули. Когда все вместе они поволокли ее обратно в постель, Вера клянется, баба Даша сама переступала ногами, чтобы всем было легче… Вот такая она была: могла перестать дышать, но не перестать помогать другим. В квартире Вериных родителей уже возилась Машка. Она была под впечатлением от того, что ей доверили такое важное дело, и отнеслась к нему со всей серьезностью. Еще по пути, в маршрутке, она прошерстила Интернет на предмет того, как надо правильно сушить намокшие фотографии, потом забежала в магазин и накупила кучу бумажных полотенец, истратив, между прочим, на них все свои карманные деньги. Дома девушка первым делом открыла настежь окна и балкон, впуская внутрь сухой воздух, протерла столы и подоконники, и начала раскладывать на них старые снимки, аккуратно отлепляя их друг от друга и от страниц альбома, иногда на доли секунды опуская бумагу в воду, как учили на ютубе. Она была рада, что эту сложную работу поручили именно ей: мать и бабушка наверняка впали бы в ступор и, причитая, потеряли бы время, а главное – по незнанию стали бы промокать чем-нибудь лицевую сторону фотокарточек, чем испортили бы их безвозвратно! Маша чувствовала себя реставратором, ответственным за восстановление важнейших экспонатов в музее, коими ей, потребителю цифровых технологий, казались все эти черно-белые и неестественно яркие цветные снимки. Большинство лиц на них было ей не знакомо, а узнаваемые родственники выглядели сильно отфотошопленными. Через несколько часов, правда, Машин энтузиазм иссяк, но к этому времени как раз приехала Вера. – Маша! Ты в одиночку все это разложила? Дочка, какая ты молодец! Просто умничка! Девушка с виноватым видом показала раскисшие и порванные страницы альбомов: – Я подумала, что альбомы можно будет и другие купить, главное – спасти фотки. Их все равно не получилось бы по-другому вынуть. – Ты приняла совершенно правильное решение. Честно сказать, я бы не догадалась до этого! – искренне восхитилась Вера. Маша с гордостью заулыбалась. – Как там бабуля? – Да вроде получше. Напугала она нас. Машин телефон зажужжал и задергался на столе, принимая вереницу сообщений. Девушка разрывалась между желанием узнать, кто и что ей пишет, и необходимостью поддержать важный разговор с мамой. – Ну, ответь, а то так и будет бздынькать, – посоветовала Вера, заметив тот же блеск в глазах дочки, который наблюдала все последние дни. – Я ща, – сразу же впилась глазами в экран Машка. – Кто пишет? – улыбнулась мама. – Да так, ты не знаешь… – Новые друзья? – Угу, – не отрываясь от телефона, девушка строчила ответы, изо всех сил пытаясь сдерживать эмоции. – У тебя появился поклонник? – Ну, ма-аам! – вскинулась Маша. – Хорошо-хорошо, не лезу. Кстати, если хочешь, можешь идти. – Правда? – Да, ты и так много сделала. Я останусь тут сегодня с ночевкой, наверное. Буду все постоянно переворачивать. Надо все из шкафов еще вынуть. Мне Нотя с Алексой скоро приедут помочь. – Да? Ну, тогда я не буду вам мешать! – обрадовалась Маша и рванула к выходу. – Маша! – остановила ее Вера. – Маш, в девять будь дома. Хорошо? – Конечно! Не переживай. Я пришлю фотоотчет! – Если хочешь, можешь подружку на ночевку позвать. Маша обняла мать, чмокнула ее в щеку и счастливым вихрем исчезла за дверью. Вера по привычке опять заглянула в свой телефон, в ушах застучало – пришло SMS! Это из платной клиники. Скорее открыть! Так… Ффффф… «Даже не знаю, хорошо это или плохо…». Почему-то навернулись слезы. И что теперь? Что теперь?.. Вера медленно пошла вдоль разложенных повсюду фотографий. Какой красивой мама была в молодости!.. И бабушка тоже ведь была молодой… Отчетливо Вера помнила бабу Дашу только в последние лет десять – двенадцать ее жизни. Когда дед слег, Веру старались к нему не водить, он после облучения совсем не вставал, но мужественно все переносил, одни кости с глазами и остались. Через два года он умер, причем от разлившегося аппендицита, как сказали потом после вскрытия, а не от развития онкологии, как подумал в поликлинике участковый, не посчитавший нужным даже зайти к все равно безнадежному больному. Бабушка выла на похоронах, похоже, не отдавая отчета в том, что именно она кричит: «Кто же меня будет теперь гонять-то-о-о-а-а? От кого же я буду бегать и прятаться-а-а-а-а?» Тогда Вера не совсем понимала, о чем это она. Следующие десять лет баба Даша прожила в квартире одна, и хотелось верить, что это были ее лучшие годы. У нее постоянно кто-то гостил: соседи, дети, дальние родственники, внуки и даже их друзья. К бабуле можно было заглянуть в любое время, и через пять минут стол был накрыт – сиди, общайся, тепло, вкусно, это же лучше, чем сходить в кафе, которых тогда и было-то не так много. Поэтому всю вторую половину Вериной школьной жизни в морозные или дождливые вечера она с подругами часто подолгу сидела у бабы Даши. Вот и сейчас Наталья и Алекса пришли всего на пару часов, чтобы совместно ударными темпами помочь вытащить все вещи на просушку, но до боли знакомый взгляд бабы Даши с фотокарточек втянул в ностальгию и их. – Да-а-а, она была настоящая, теперь таких не делают, – сказала Наталья. – Сколько ее уже нет? – Да столько же, сколько Машке сейчас – четырнадцать. Они же в один год: одна ушла – другая пришла. – Точно, – подхватила Алекса, забирая у Веры фотокарточку. – Четырнадцать лет уже… Помню, когда ни приди, она всегда встречала чем-то вкусненьким. – Угу, – Вера взяла другую черно-белую карточку с резным белым краем. – Сама всегда не доедала, чай себе по сто раз один и тот же в чайнике заваривала, пока плесень по стенкам не пойдет. А для гостей – всё самое лучшее на стол. Я всегда удивлялась, как у нее это получается: едва услышит звонок – одной рукой дверь открывает, а другой – уже ставит на плиту сковороду. Мне кажется, она всю жизнь жила впроголодь и не могла поверить, что гость может реально не хотеть есть. Для нее накормить пришедшего, по любой причине, хоть раковину чинить – это как «зд-расьте» сказать, как же без этого! – Да, первый вопрос всегда был: «Исть будешь?» – Наталья точно передала интонацию бабы Даши. Подруги грустно заулыбались. – И отрицательные ответы не принимались. А к мужикам у нее другой вопрос сначала был, помните? – спросила Алекса. – Ага. «Водку будешь?» – снова сымитировала бубулю Наталья. – Да… При этом она имела в виду любой крепкий алкоголь, который был в доме, – уточнила Вера. – Мы с Андреем несколько раз успели к ней зайти… И она каждый раз с порога спрашивала его: «Водку будешь?» Он сначала стеснялся и говорил: «Нет, спасибо». Она тут же его хвалила: «Молодец!» и сажала за стол «исть». Но вскоре он заметил, что можно ответить и по-другому: «Да, спасибо», – и реакция все равно будет абсолютно такой же! Так же искренне баба Даша скажет «Молодец!», так же усадит за стол, только еще и запотевшую бутылку на него поставит. – Да уж… Вековая «мудрость» русских баб – принимать и хвалить мужчину, как бы он ни поступил, – на глаза Натальи тоже навернулись слезы. – Хотя следование этой мудрости и не сделало ее собственную жизнь счастливой, – вздохнула Вера. – А помните, как мы попались, когда она спросила нас: «Омлет с ветчиной будете?» – решила перевести воспоминания в более веселое русло Алекса. Подруги засмеялись. Им было лет по четырнадцать, они были жутко голодные, а у бабы Даши, видимо, холодильник был совсем пустой – только яйца да сало, вот она и предложила гостям омлет с ветчиной. Городские девчонки сразу представили себе пухлый бледно-желтый блин с кусочками подкопченного мяса, и согласились. Баба Даша с азартом вынула из морозилки идеально белый, без единой розовой прослойки шматок сала и ловко отрубила от него пять-шесть брусочков размером с кусок пастилы каждый, бросила их на сковороду, с шумом там погоняла, и когда они, остекленевшие, запрыгали в шипящем жиру, она разбила туда три яйца, сразу же спекшиеся в белые и желтые корки. Это плюющееся жирным огневом блюдо прямо в сковороде бабуля подала девчонкам с толстыми кусками хлеба, а сама, довольная, села рядом с ними, чтобы наблюдать, как они сейчас с аппетитом все это навернут. И вот подруги, чувствуя себя неблагодарными гостями дикого племени, которое ждет от них совершения непонятного тошнотворного обряда, тянули время и заводили разговоры на отвлеченные темы, а сами тем времени выковыривали из сковороды коричневые закорючки из белка и желтка, съели весь без остатка хлеб и попытались незаметно отодвинуть куда-нибудь подальше все еще шипящую «пастилу». – Но бабу Дашу не проведешь! – продолжала сквозь хохот подруг Алекса. – Она Верку за руку хвать: «Ты что же это самое вкусное-то оставила!» Сама взяла ломоть черного хлеба и давай его наворачивать, макая в эту жижу. – Я как вспомню, как она брусочки прозрачной «ветчины» хрумкала, будто огурцы в жару, мне до сих пор плохо становится, – скривилась Наталья. Это правда, все бабушкины блюда были напрочь лишены тощего изящества, болезненной утонченности – только сытая простота: пухлая ажурность блинов, жирная сочность борща с пережарками, честная густота мясной подливы или разрывающая пироги щедрость начинки. Она не могла, как Татьяна Александровна, подмешавшая в Верину родословную нежизнеспособной интеллигентности, из ста граммов мяса сотворить ведро восхитительного соуса, в котором измельченная до молекул говядина выступала лишь в роли ароматизатора. Любой праздник требовал блюда из мяса, и баба Даша щедро рубила в сковороду только его, боясь испортить даже луком. Это вынуждало ее экономить еще больше и меньше есть в будни, но по-другому она не умела. Она столько души вкладывала в готовку, что это с лихвой возмещало продуктовый дефицит, сопровождавший ее всю жизнь по причине проблем то в семье, то в государстве. Живя в СССР, баба Даша часами отстаивала в очередях по несколько раз подряд и умудрялась принести продуктов на всю родню, хотя иной раз давали всего по килограмму в одни руки. Но бабушка так искренне говорила продавцу, что внучата умаялись стоять рядом с ней и «вона, вишь, бегают у качелек», указывая на совершенно незнакомых играющих вдалеке детей, что ей верили и давали столько килограммов, сколько детских голов могли насчитать. В годы сухого закона и в голодные постперестроечные она варила самогон, который, в отличие от ненадежных ассигнаций, был проверенной временем валютой. – Нда… Вера взяла в руки следующее фото, на котором баба Даша, совсем молодая, стояла в ряд с другими родственниками вдоль деревянного забора, из-за которого выглядывал бревенчатый дом с резными наличниками, – тогда было смешно, а сейчас грустно… бабуля была голодная и последние три яйца нам отдала. А сколько раз было за нее неловко, как ляпнет что-нибудь…