– Мы все продолжим, – распорядился Адамек. – Мы все делаем то, что сейчас должен исполнять каждый немец: свой долг. Все серьезно закивали, даже Ойген Леттке, но про себя он подумал, что начальник выглядит таким смиренным, как никогда раньше. Другими словами, он словно уже считал войну проигранной. Он думал об этом некоторое время, даже когда на следующий день действительно пришло известие, что Германия теперь находится в состоянии открытой войны с Америкой. Вечером он посмотрел выступление Гитлера по телевизору, – к счастью, там ограничились показом только важных выдержек из его полуторачасовой речи, – а затем решил вернуться к поиску рыжеволосой «графини» и найти ее, пока все окончательно не пошло прахом. 24 Зима 1941–1942 годов не хотела заканчиваться, простираясь грязно-серым в ту часть календаря, которая со всей справедливостью должна принадлежать весне. Казалось, что погода тоже участвует в войне, причем на вражеской стороне. В столовой НСА теперь по понедельникам и четвергам были только так называемые «блюда полевой кухни», чаще всего это была густая похлебка или простое порционное блюдо. Все предприятия общественного питания в рейхе обязаны были поступать так же: Родина должна была питаться из того же котла, что и солдат на фронте. Кроме того, с конца октября удерживалось десять процентов заработной платы в соответствии с постановлением о «железной экономии», а с января работникам оборонной и угледобывающей промышленности приходилось работать еще больше смен, чем раньше. Была создана организация «Ландвахт», состоявшая из членов СА, СС и других организаций, а также ветеранов Мировой войны, которую теперь все чаще называли Первой мировой. Англичане наносили бомбовые удары по Гамбургу, Любеку, Франкфурту и даже Берлину. Тем временем под страхом наказания было запрещено принимать иностранное телерадиовещание или подсоединяться через глобальную сеть к компьютерам, находящимся за границей: последнее в особенности легко отслеживалось, и с момента введения запрета было вынесено несколько громких смертных приговоров, даже несовершеннолетним. Евреи между тем должны были носить так называемые «желтые звезды». Им приходилось сдавать свои телефоны и велосипеды, им больше не разрешалось держать домашних животных, выписывать журналы, посещать нееврейские парикмахерские, покупать мясо и молоко. И – им больше не разрешалось покидать Германский рейх. Несмотря на это, они то и дело исчезали. * * * К концу апреля отец Хелены получил известие, что его наставник, профессор Вегнер, умер в преклонном возрасте. «Разумеется, мы не можем туда не поехать», – сказал он, поэтому 24 апреля, в ветреную, холодную пятницу, родители Хелены уехали в Линц, где ученый жил в последние годы жизни. И вот, вернувшись в тот вечер из ведомства домой, Хелена впервые в жизни оказалась в доме одна. Горничная Берта две недели назад уехала во Франкфурт, чтобы позаботиться о своей умирающей матери; у кухарки сегодня вечером был выходной, и она собиралась провести его со своим новым поклонником, пожилым имперским полицейским, откомандированным на Украину, так что она наверняка вернется не раньше завтрашнего утра, а садовника им пришлось уволить уже более полугода назад – на него не хватало денег. «Война от всех требует жертв», – сказал отец. Одна в доме! Как странно это было! Во всех комнатах темно и холодно, нигде нет ни звука, не слышно ничего, кроме жужжания холодильника на кухне. Насколько пустой казалась большая лестница, когда зажегся свет и было известно, что в доме никого нет! Даже знакомый скрип той или иной доски деревянного пола звучал поразительно чуждо, а что это там загремело? Наверное, холодный ветер, который дул снаружи, попадал в оконные ставни – но какой жуткий шорох он издавал! Как всегда, первым делом Хелена отправилась в свою комнату, чтобы переодеться во что-то более уютное и подключить телефон к зарядному устройству. Затем она пошла на кухню. Йоханна пообещала приготовить ужин, который ей нужно было просто разогреть. Конечно, она так и сделала; кастрюля стояла в холодильнике, вместе с запиской, где настолько точно было расписано, что нужно сделать, словно Хелена никогда в жизни не видела плиту. Она ухмыльнулась. Для Йоханны она на всю жизнь останется маленькой девочкой, для которой у той всегда найдется угощение, когда она заходит на кухню. Но это могло подождать, она еще не проголодалась. К тому же она хотела сначала растопить печь, а то дом довольно остыл! Когда она спустилась в котельную, там уже стояла порция угля, которую ей оставалось забросить в печь. Большинство радиаторов в доме все еще были выключены; кроме кухни и одной из ванных комнат, отапливалась только гостиная, туда поставили еще и обеденный стол. Когда огонь разгорелся, Хелене захотелось пройтись по всем комнатам в доме, в полном спокойствии и уединении. По-прежнему было слишком тихо, прямо-таки необычайно тихо, даже несмотря на тихое журчание труб отопления. Вообще дом был огромен, слишком большой для одной семьи. Ее отец унаследовал его от своего отца, Боденкампы жили здесь уже в третьем поколении, но у ее бабушки с дедушкой было значительно больше детей, а также больше прислуги. У отца было трое старших братьев, все трое тоже были врачами, как принято в семье. Все трое рано умерли: двое на войне, один от сепсиса, которым заразился. Все такое огромное. Такое пустое. Такое одинокое. Такое же одинокое, какой она себя ощущала: эта мысль пришла ей в голову, когда она стояла в прежней комнате Армина, оставшейся нетронутой после его смерти. Он сам заправил постель, прежде чем отправился совершать новые подвиги. Чтобы больше не вернуться. Она пошла дальше. Повсюду лежала пыль. Было заметно отсутствие Берты. Она поднялась по узкой лестнице в комнаты, находившиеся под крышей. Когда она была здесь в последний раз? Она уже не помнила. Кто-нибудь еще поднимался сюда? Это была часть дома, исчезнувшая из памяти. В некоторых комнатах хранились какие-то вещи, накрытая мебель, коробки, полные вещей, и все в таком роде, но большинство комнат были просто пустыми. Раньше здесь размещалась прислуга, но теперь Берта и Йоханна жили в пристройке, которая была намного приятнее, современнее, почти как главное здание. Но раз уж Хелена решилась на эту прогулку, то обошла и комнаты. Пахло пылью и довольно странно, но это были запахи, связывающие ее с детством. В одном углу она обнаружила насколько соломинок старого засушенного сена, остатки запаса, который она приготовила в тот раз для кролика. Лампика. Она растерла сено между пальцев, думая при этом о больших темных глазах животного, и заметила, как от этого воспоминания ее глаза стали влажными. Она выглянула из узкого окна под наклонной частью потолка, подумала о том, как часто она сидела здесь, наблюдая за садом и мечтая о своем. Сейчас как раз начинало смеркаться, над землей нависли сказочные сумерки, в розовом небе плыли облака, похожие на рваную вату. Весь вечер был каким-то волшебным. И только сейчас, подумав об этом, она увидела, что кто-то стоял перед воротами, солдат в военной форме, он выглядел необычайно нерешительным, словно не осмеливался подойти поближе. Почему-то он показался Хелене знакомым, и щемящей болью ее пронзила надежда, что это может быть Армин, Армин, которого ошибочно сочли мертвым из-за путаницы, который, может быть, все это время был только в плену, который освободился и добрался сюда, домой! И хотя она сказала себе, что это невозможно, она развернулась и побежала вниз по лестнице ко входной двери и наружу, к воротам, а когда она добралась до них, она узнала мужчину, который стоял там, облаченный в мундир вермахта: это был Артур. 25 – О! – вырвалось у Хелены. – Привет, Артур. – Привет, – робко отозвался солдат. – Хелена, верно? – Да, – ответила она, довольная тем, что он вспомнил, и смущенная тем, что он не был точно уверен. Но и она его почти не узнавала. Его черные волосы были по-военному короткие, как у всех солдат. Только глаза у него были все такие же голубые, как цветущая лаванда. – Боденкамп, – торопливо добавил он. – Это я запомнил. Адрес я нашел в телефонной книге. Одна еще осталась на вокзале, 1934 года. По-моему, с тех пор их больше не печатали, верно? – Думаю, да, – произнесла Хелена, обхватив себя руками. Ветер стал значительно холоднее теперь, когда солнце скрылось за горизонтом, а глаза Артура казались темнее. – Прекрасно. – Он перевел взгляд с нее на газон, ставший коричневым за зиму, полный истлевших листьев. – Прекрасно здесь у вас. Когда придет весна… – Которая сильно запаздывает в этом году, – сказала Хелена, потирая предплечья. Ох, не настолько же холодно. Нужно держаться. – Ты надолго в Веймаре? Он рассеянно улыбнулся. – У меня есть по крайней мере… – Он кивнул в сторону латунной таблички рядом с воротами. – Врач. Это благородная профессия. У твоего отца, я имею в виду. О нем часто говорят. Он начал использовать пенициллин. Сколько жизней это спасло… Должно быть, приятно знать, что помогаешь людям. Хелена окончательно замерзла. – Послушай, неужели ты не мерзнешь в своем тонком мундире? В общем, на улице ужасно холодно. Может, ты зайдешь на чашечку горячего чая или что-то в этом роде? Он задумался, глядя в пустоту. – Ах, знаешь… я так много мерз на фронте, внутри и снаружи… – Это всего лишь предложение, – поспешно произнесла Хелена. – Я понимаю, если тебе нужно идти… Он посмотрел на нее почти испуганно. – Нет-нет, извини. Я просто задумался. Горячий чай на самом деле не помешает. – Что же, тогда пойдем. Она открыла ему, впустила, снова надежно заперла ворота, а потом молча пошла впереди, слушая его шаги по влажному асфальту позади себя. Мог ли он заметить, что она одна в доме? Она быстро подняла глаза и увидела, что весь свет горит там, где она его включала. О, все было не так уж и плохо. У входной двери он осторожно снял обувь, прежде чем войти. Хелена сразу провела его на кухню и сказала как бы между прочим: – У нашей кухарки сегодня вечером выходной. Она вернется довольно поздно. Потом поставила греться воду для чая. Артур ничего не ответил, но сразу же направился к радиатору. Значит, ему все-таки было холодно! Ее руки вели себя странно, не могли ухватиться за предметы, гремели чайной посудой, когда она ставила ее на стол. Сахарница чуть не выпала у нее из рук. Она нервничала? Да, она нервничала. Но ведь он же ничего ей не сделает, верно? Он же не воспользуется ситуацией и не станет приставать к ней? А даже если… Необычное тянущее чувство в животе сопроводило удивительное осознание того, что она была бы не против, если он начнет приставать. – Мои родители уехали, – быстро пробормотала она, пока смелость не испарилась. – На похороны. – Вот как, – ответил он и серьезно кивнул. – В такую погоду. Она делает смерть еще более прискорбной. Рука Хелены лежала на ручке чайника. От тепла, исходившего от печи, становилось хорошо. – Они в Линце. Впрочем, там будет такая же погода, как и здесь, не так ли? – Скорее всего. Примерно такая же. – Наверное, они вернутся не раньше воскресенья. – И все это время ты будешь одна? – Я и не возражаю. Хорошо, что она это сказала. Чайник начал свистеть. Она сняла паровой свисток, налила чай. Это был не очень хороший чай, смесь каких-то диких трав. Теперь у них был только такой, после наложения эмбарго союзными державами. «Немецкая Родина» было написано на упаковке.