Казалось, эта фраза смутила Артура. Помедлив, он произнес: – Знаете, если позволите мне сказать, то это же нечто большее. Это ведь настоящий за́мок. – Это как посмотреть, – ответил Отто, покачав головой. – Здесь комфортно настолько, насколько у меня получилось сделать – но на самом деле это тюрьма. – Почему? А, я понял! – Артур бросил взгляд на люк с лестницей. – Потому что я не могу выйти, только если кто-то придет и… – Нет, не поэтому, – прервал его Отто. – Механизмом можно легко управлять и сверху. Я вам сейчас покажу. Нет, я имею в виду, что мы – то есть моя жена и я – сделаем для вашей безопасности все, что можем. Но, конечно, я должен потребовать и от вас, чтобы вы сделали для нашей безопасности все, что сможете. Он положил руку себе на грудь. – Для нас будут серьезные последствия, если вас найдут. Поэтому, к сожалению, я не могу позволить вам свободно передвигаться по ферме по своему усмотрению. На ферму постоянно кто-то приходит и уходит; в любой момент кто-то может появиться и увидеть вас. Артур кивнул с серьезным видом. – Я понимаю. Да, конечно. Даю вам слово. – Хорошо. – Отто взглянул на Хелену. – Полагаю, Хелена будет время от времени приходить и составлять вам компанию. Не так ли? Хелена почувствовала, как ее сердце замерло. Она поспешно кивнула. – Это было бы неплохо, – сказал Артур. – Я могу принести что-нибудь почитать, – с трудом выдавила Хелена. Отто довольно кивнул. – Значит, мы договорились. Сейчас я вам еще покажу, как поднимается лестница, а потом мы предоставим вас самому себе. 27 Когда на следующее утро Хелена проснулась, какое-то время она не могла поверить, что это был не сон. Отто все же отвез ее домой. Она устранила следы в ванной, а потом, абсолютно обессилев, упала в кровать… или нет? Она села. Светлый день. Уже больше десяти часов. В трубах отопления раздавался гул, и в отдалении она услышала, как гремит посуда: значит, Йоханна уже вернулась! Хелена еще довольно долго просидела в постели, прежде чем набралась достаточно смелости, чтобы встать, надеть халат, спуститься вниз, поприветствовать Йоханну и позавтракать на кухне, как она часто делала. – Доброе утро, – крикнула кухарка, занятая чисткой картофеля. – Ну, сегодня ты долго спала. Хелена попыталась проглотить комок в горле. – Вчера вечером мне пришлось вернуться в ведомство. – Ах, и было уже поздно. Понимаю. Тогда сейчас не помешал бы настоящий кофе, не так ли? Но, боюсь, для этого нам сначала придется выиграть войну… Кофе Хелену не заботил, она привыкла к вкусу злакового. Она сделала глоток, наблюдая за Йоханной поверх края чашки. Кухарка умело орудовала картофелечисткой, одновременно излучая и печаль, и удовлетворение – печаль, потому что ее ухажер сегодня уходит на войну, а удовлетворение – потому что… Хелена поспешно сделала еще несколько глотков горькой черной жижи, стараясь полностью сконцентрироваться на терпком вкусе. Казалось настолько невероятным, что эта женщина, которая сейчас занималась сморщенным картофелем и кривой морковью, была той же самой женщиной, за которой она вчера подслушивала, как та с мужчиной… Она почувствовала, как кровь подступает к ее щекам, и постаралась направить свои мысли в другое русло. – Я, эм, сегодня поеду к подруге, – быстро пробормотала она. – К Мари. Наверное, я не вернусь к обеду. – Ах, – Йоханна опустила руки и вздохнула с облегчением. – Хорошо, что ты мне сказала. Тогда я могу не торопиться. Сегодня будет только ужин. Очень хорошо. Хелена, которую сейчас меньше всего беспокоило время следующего приема пищи, согласилась с ней. Она поспешно выпила свой кофе, захватила несколько книг и умчалась на велосипеде. * * * Даже в последующие дни и недели не возникало проблем с тем, чтобы проводить много времени на ферме Ашенбреннеров. Родителям было известно о беременности Мари, и, когда Хелена заявила, что ее подруге теперь нужен кто-то, кто сможет помогать ей по хозяйству, все отнеслись к этому с пониманием. Ее отец был готов петь дифирамбы всем немецким матерям, а ее мать принесла масло, Мари следовало втирать его в кожу живота, чтобы предотвратить появление растяжек. И Хелена почти каждый вечер, когда позволяли работа и партия, ездила на велосипеде на ферму Ашенбреннеров, где Мари была полна энтузиазма и жизнерадостности и нуждалась в чем угодно, но не в помощи по хозяйству. Вскоре для таких визитов был установлен четкий порядок: Хелена припарковывала свой велосипед, заходила в дом и перекидывалась парой слов с Мари. Та убеждалась, что опасности нет, затем нажимала на старый бакелитовый выключатель, который, казалось, не работал – в любом старом доме были такие неработающие выключатели, оставшиеся от прежней электропроводки, – после чего Хелена быстро уходила в заднюю часть дома, а оттуда – в сарай. Что в действительности делал выключатель, так это заставлял коротко мигать красную сигнальную лампу в убежище: сигнал о том, что идет посетитель и всё в порядке. Двойное нажатие означало «опасность». Тогда Артуру следовало выключить все, что потребляло электричество, и сохранять полнейшую тишину до отбоя тревоги. Через несколько дней Артур сам спускал сверху лестницу, разумеется предварительно посмотрев в трубу, которая, подобно дверному глазку, позволяла ему видеть, что происходит внизу, под его укрытием. Хелена была очень рада, что ей не приходилось самой открывать створку, потому что у нее с трудом получалось орудовать прутом с крючком на конце. А потом, когда Артур поднимал лестницу и закрывал заслонку, они сидели вместе в чудесном уединении и беседовали. О Боге и мире. О книгах, которые она приносила и Артур читал. Вновь и вновь возвращались к любимой теме Артура: роль компьютеров в развитии науки и техники. С тех пор он разработал немало новых теорий, например, что химия значительно выиграла от того, что теперь с помощью компьютеров можно быстро и легко проводить необходимые вычисления, благодаря чему сегодня стали доступны более эффективные удобрения и средства борьбы с вредителями, чем сто лет назад, и это значительно улучшило урожайность сельскохозяйственных культур. – Без компьютеров, – считал Артур, – сегодня была бы установлена норма выдачи не только на продукты питания из трансатлантических стран, которые из-за эмбарго вряд ли попадают в страну, но и на основные продукты питания, такие, как хлеб и картофель. Это казалось Хелене, как и большинство его теорий, довольно надуманным, но, во всяком случае, это было чем-то, о чем можно славно поспорить. Вообще с Артуром все было иначе, чем с любым другим мужчиной, с которым ей когда-либо приходилось иметь дело: он был первым, с кем она разговаривала легко, а разговор словно шел сам по себе. Никогда не было таких, казалось, привычных моментов, когда она не знала, что сказать, – наоборот, когда она была с ним, у нее было ощущение, что она превращается в совершенно другого человека, именно в ту Хелену, которой она всегда хотела быть. Иногда Артур рассказывал о войне. Но это всегда были более или менее забавные истории: он рассказывал о перепутанных сапогах, сапожной ваксе на дверных ручках, надпиленных балках полевого туалета, эпизоды, как они спасли пьяного товарища от обнаружения и наказания или как они обвели вокруг пальца подлого офицера. – Если все было так забавно, – в какой-то момент спросила Хелена, – то почему ты дезертировал? Повисло молчание, во время которого Артур, казалось, погружался в себя, а его лицо постепенно становилось совершенно чужим. Хелена испуганно смотрела на него. Ей не следовало так говорить? Она задела его за больное место, точно, но что будет теперь? Неужели он прогонит ее и скажет, чтобы она никогда не возвращалась? – Потому что, – наконец сказал Артур изменившимся голосом, – на самом деле это было далеко не забавно. Поэтому. Вот почему я дезертировал. Я больше не мог этого выносить. Хелена глубоко вдохнула, почувствовав дрожь в груди. – Я могу понять, если ты не хочешь говорить об этом. – Но я хочу об этом говорить, – резко возразил Артур. Он на мгновение закрыл глаза и уже спокойнее добавил: – Просто я не знаю как. Снова это молчание, но здесь, в изоляции от всего остального мира, в этой каморке, казалось, что никто из них больше никогда не сможет ничего сказать. – В Польше нам приходилось охотиться на сопротивленцев, – наконец начал Артур тихим, запинающимся, надтреснутым голосом. – Они прятались в лесах, вдоль рек, в одиноких сараях, пытаясь выждать в засаде наши танки или автомобили для транспортировки войск. Как и большинство людей, они не понимали, что можно запеленговать телефоны, что телефонной сети точно известно, где находится каждое устройство, потому что иначе она просто не работает. Мы получали сведения непосредственно на свои устройства, не только точные координаты, но и указания цели для наших минометов. Где-то некий компьютер знал, где находимся мы, где располагается следующий очаг сопротивления, запрашивал данные о ветре на текущий момент и вычислял, как мы должны настроить свои минометы. А потом мы это делали. Угол, высота, заряд, граната и выстрел. Иногда было видно летящие в воздух части тел. Могли бы создать и специальную машину, но ею были мы. Хелена сидела как застывшая, ничего не говорила. Почему-то она знала, что не должна прерывать то, что сейчас происходило. – А сопротивление… сопротивлением считалось все, что кого-либо не устраивало. Тут вообще не было никакого прощения, никакого понимания. Я имею в виду – мы только что разбомбили их страну, истребили их армию, обратили в бегство десятки тысяч человек: это же понятно, что время от времени кто-то будет вести себя несдержанно, не так ли? Но нет, мы люди высшей расы, мы хотим полного подчинения. В одной деревне, там был мужчина, крестьянин, пьяный, он поссорился с немецким солдатом, не знаю из-за чего, но вдруг он вытаскивает нож, завязывается драка, солдат ранен. Сколько воплей! Как будто это было самое чудовищное злодеяние. Было сказано, что сопротивление надо сломить любыми средствами – так хочет фюрер. Поэтому они пошли и совершили «возмездие». Бог ты мой – возмездие за удар ножом! Согнали сто двадцать человек и расстреляли, без суда и следствия, просто так. Треть из них вообще была не из деревни, а пассажирами, которых они вытащили из поезда, проезжавшего мимо деревни. К счастью, я был всего лишь водителем, мне не пришлось стрелять, но, вероятно, я бы выстрелил, если бы мне приказали. Это меня не отпускает. Что я бы тоже выстрелил. Что я заразился этим безумием, этим идиотским возмущением, в которое мы впали. Как будто у нас было право подчинять себе всех. Хелена невольно прижала руки ко рту. Теперь, когда Артур в изнеможении остановился, она убрала их и сказала: – Эти сведения – они были получены нами. Управление национальной безопасности занимается всеми сведениями захваченных хранилищ данных. В то время я там еще не работала, но знаю, что так оно и было. Артур посмотрел на нее так, словно забыл, что она здесь. – Так далеко от происходящего?.. – Да, – ответила Хелена. – Расстояние не имеет значения, когда задействованы компьютеры. Его взгляд продолжал блуждать. – У нас были четкие приказы в отношении народного сопротивления, – сказал он. – Наш фронт продвигался вперед, вглубь Польши, быстрее, чем можно было бы убежать, и действовало правило, что если нас обстреливают из дома за линией фронта, то этот дом будет сожжен со всем, что там есть. Если дом находился в деревне и не ясно, из какого дома были сделаны выстрелы, то должна быть сожжена вся деревня. – Боже мой, – выдохнула Хелена. – Кто отдает такие приказы? – Генерал-майор Федор фон Бок, тогдашний главнокомандующий группой армий «Север», ныне кавалер Рыцарского креста и генерал-фельдмаршал. – Артур потер лоб. – И это еще не самое худшее. Но за первые два месяца после начала войны в Польше было сожжено более пятисот деревень и городов. – Более пятисот! – И я был одним из тех, кто это сделал. Хотя сам я и не бросал факелы на соломенные крыши, я был исполнен тем же духом, что и все остальные. Офицеры снова и снова рассказывали нам, какими варварами, какими недочеловеками были поляки – скотоподобными, коварными зверями, копошащимися в грязи, умственно отсталыми, от которых нельзя ожидать ничего, кроме низости и коварства. При этом большинство из них были просто бедными, не более того. – Он покачал головой. – А ведь они были достаточно хороши, чтобы привезти их в рейх как иностранных рабочих, сотни тысяч. Хелена кивнула. Мари рассказывала ей об этом, а еще о том, что Отто ходатайствовал о назначении ему таких иностранных работников; не потому, что ему требовалась рабочая сила, а для того, чтобы обеспечить защиту хотя бы нескольким молодым людям. Но ничего не вышло, потому что они не были членами партии, а считались «твердолобыми почитателями папы римского». – Но ты не стрелял? – удостоверилась Хелена. Артур покачал головой. – Я штурмовал Польшу, не сделав ни единого выстрела. Я только ездил. Но я помог разграбить страну. Черт возьми, чего мы только не крали! В излучине Вислы мы нашли целые подвалы, полные слитков меди, цинка, свинца, погрузили все это и отправили домой в рейх. Мы спиливали железные садовые ворота и ограждения парков, откручивали железнодорожные рельсы, собирали и расплавляли канделябры и сковороды, чтобы снабжать немецкую военную промышленность.