– Да, Гамсун, – произнес Лудольф. – Считаю, в этом романе он доказывает, что действительно понимает значение почвы. Или, как кто-то однажды так метко заметил: «Кровь и почва – это судьба народов». Гамсун это понял. Решение присудить ему Нобелевскую премию, несомненно, стало одним из величайших моментов ответственного комитета и дарует надежду на будущее нордических народов. С внезапным ужасом Хелена осознала, что непроизвольно начала вести совершенно обычную беседу с Лудольфом фон Аргенслебеном. Очевидно, его обаяние подействовало и на нее – правда, даже оно не в состоянии устранить то чувство тяжести, или скорее оцепенения, охватившее ее в его присутствии. Но речь шла, напомнила она себе, не просто о том, чтобы выдержать с достоинством этот обед, а куда о большем, должна ли она выходить замуж за этого мужчину, другими словами, готова ли она разделить с ним стол и ложе, родить от него детей. Мысль произвела должный эффект и позволила ей разрушить чары его речей. Сидеть с ним за одним столом уже достаточно плохо, а делить с ним постель – просто невообразимо. У Хелены свело желудок от одной только мысли о прикосновении его тонких бледных пальцев, которые в данный момент орудовали ножом и вилкой, разрезая жаркое. Поцеловать его отвратительные губы она не заставит себя никогда в жизни. Не говоря уже про все остальное. Десерт она все-таки выдержала, даже выдавила из себя улыбку, когда он сравнивал его сладкий вкус с ее внешним видом. И вот настало время прощаться, и Лудольф попросил об одолжении: ненадолго прогуляться наедине с ней по саду, всего на несколько минут, и, поскольку мать бросила на нее яростный взгляд, красноречиво говоривший: «Горе тебе, если откажешься», – Хелена покорилась своей судьбе и кивнула. При этом сад уже давно не располагал к приятным прогулкам. Бо́льшую его часть превратили в клумбы, на которых почти ничего не росло, поскольку мать совершенно не разбиралась в садоводстве, у Берты не было никакого желания заниматься садом, а у отца – времени. И теперь, в середине лета, все в большей или меньшей степени засохло. Но если Лудольф это и заметил, то все равно не обратил на это внимания. Вместо этого еще раз объяснил ей, как сильно его заинтересовали ее красота и приятный характер, а затем сказал: – Я чувствую, вы не отвечаете мне взаимностью. Нет, не отрицайте. Было бы вежливо, но сейчас не время для вежливости, смысл которой только в том, чтобы установить дистанцию между людьми. На самом деле подобная реакция мне хорошо знакома. Отдаю себе отчет, что физически я выгляжу далеко не привлекательно. Ничего не могу с этим поделать, но я научился с этим жить. Моя надежда на счастье основывается на том, что женщины намного лучше видят внутренние ценности, чем мужчины, и я готов полностью подчиниться их суждению в этом отношении. Если сегодня я и попрошу вас о чем-нибудь на прощание, так только о том, чтобы вы позволили мне снова навестить вас. Может, привыкнув к моей внешности, вам удастся увидеть во мне то, что могло бы нас связать. Что можно ответить на такие слова? Хелена искоса бросила на него взгляд, заставивший ее снова содрогнуться, и, хотя все внутри нее кричало о том, чтобы попросить его исчезнуть и больше никогда в жизни не попадаться ей на глаза, потому что уже после этих трех часов, проведенных в его присутствии, она чувствовала себя смертельно больной, она ответила: – Ну, если таково ваше желание, я пойду ему навстречу. Он сразу же заверил – она сделала его счастливым человеком, и снова поцеловал ее руку. Потом наконец-то ушел. Втроем они проводили его до ворот, смотрели, как садится в машину, помахали ему вслед, пока он не исчез за поворотом. Хелена ушла в свою комнату, разделась, поспешила в ванную, склонилась над унитазом, и ее вырвало всем съеденным за обедом, а потом принимала душ до тех пор, пока не израсходовала всю горячую воду. * * * Еще ничего не было потеряно. Все еще было там. Ему нужно просто прийти в чувства, прийти в себя, вернуться к своему плану, прекрасному плану, своей мечте, сопровождавшей его так часто перед сном… Она во всем виновата! Слишком много болтает. Эта женщина, эта любовница еврея, хотела выкрутиться своей болтовней, хотела испортить ему удовольствие! Он развернулся на пятках, вбежал в комнату, распахнул ящик, схватил какой-то кусок ткани, белые трусики, подошел к кровати и запихнул их ей в рот. Вот так! Больше никаких разговорчиков! Больше никаких попыток испортить ему удовольствие! Как широко раскрылись ее глаза! Да, так-то лучше! Тебя-то это не должно забавлять, только меня. Он снова порылся в ее вещах, нашел красный шарф и завязал ей глаза. Тут она всхлипнула. По крайней мере так послышалось. Он почувствовал приятное тянущее напряжение между ног, но это было не более чем ощущение. Его мужское достоинство все еще оставалось таким, каким не должно быть. Обратно в ванную. Закрыв глаза, прижавшись лбом к холодному белому кафелю, попытался сам пробудить свой причиндал, почувствовал, как он реагирует, да, да, получается – но тут внезапно всплыло воспоминание: та девушка, злорадно смеясь, двигает пустой рукой туда-сюда – и все снова опустилось. Жеральдина. Которая позже ушла с тем коммунистом. Которая потом от него получила, да еще как! Но даже и это воспоминание уже не помогло. Леттке начал всхлипывать, не в силах больше сдерживаться, всхлипывать и опускаться вниз по кафельной стене. Весь его прекрасный план псу под хвост! В таком состоянии пробыл довольно долго, полусидя-полулежа, уставший, замерзший. Затем все-таки сдался. Поднялся, помыл руки. Вышел, оделся. Взял банку с вазелином и запихнул обратно в портфель. Допил бокал с шампанским, протер его полотенцем, протер и бутылку шампанского и спинку кресла, в котором сидел. Есть еще места, где он оставил отпечатки пальцев? Ручка ящика. Ножки кровати. Она все еще неподвижно лежала, прислушиваясь, не понимая, что происходит. И от нее по-прежнему исходил женственный аромат, но теперь он вызывал у Леттке отвращение. Собрав все, что он принес с собой, за исключением веревок, на которых нельзя определить отпечатки пальцев, вытащил носовой платок, чтоб отпереть и открыть дверь, и ушел. Так и оставил ее лежать голую на кровати. Как минимум этот позор ей придется пережить. Никто не обратил на него никакого внимания, когда он вышел из гостиницы и зашагал прочь, быстрым шагом, но наугад, не имея ни малейшего понятия, куда его занесет. Мысли как тяжелые жернова вращались в его голове, совершая круг за кругом, не позволяя осознать, что только что произошло. Его план был так прекрасен, но она все испортила. Все испорчено ее разговорами, упреками, утверждениями, попытками извинений. Нужно было заткнуть ей рот с самого начала. Дальше, все дальше и дальше. Хорошо идти, хорошо превращать ярость в шаги, и той ярости, которая в нем кипела, хватит на большое расстояние. Жернова. Треск, треск, треск. Потерпел неудачу. Его кампания мести провалилась. Хотя?.. Он резко остановился. Она все испортила, но и сделку не заключила. А сделка заключалась в том – он с ней развлекается и ради этого забывает о ее еврейском любовнике. Но его развлечение сорвалось. Потому что она все испортила. Значит, он ей ничего не должен. И впереди находилась телефонная будка. Их оставалось уже не так много, но там стояла одна, словно провидение подавало ему знак. Ойген Леттке подошел к ней, вошел внутрь, закрыл за собой дверь. На стене висела обычная табличка с бесплатными телефонными номерами. Номер, по которому можно анонимно сообщить о нарушении Закона об охране германской крови и германской чести, был последним в списке. Он поднял трубку и набрал номер. 40 Снова в Веймаре. Когда Леттке вышел из вокзала, город был погружен в полную тишину, словно все вымерло, все жители погибли, сраженные вероломной атакой англичан. Но, конечно, все было как обычно. Только контраст со светской столицей рейха заставил его особенно остро осознать местную провинциальность. Он почувствовал незнакомую ему прежде усталость. Ему впервые пришел на ум вопрос, что он будет делать, когда однажды доведет свою месть до конца. Она сопровождала его уже столько лет, определяла все его поступки… Вздор, призвал себя к порядку. Уж такого значения она не имела. Месть – всего лишь замысел, один из многих, не более того. Просто сегодня был напряженный день, отсюда и усталость. К тому же он рано встал. Прежде всего ему нужно избавиться от ощущения, что вся затея оказалась неудачной. Нет! Не оказалась, потому что он все равно отомстил! У Цецилии Шметтенберг был шанс, довольно приличный шанс, если учесть все обстоятельства, – и она его упустила. Именно так нужно отнестись к случившемуся. Более того, она, пусть даже и совершенно непреднамеренно, предоставила ему ценную информацию и вывела его, сама того не подозревая, как раз на тот след, которого ему недоставало, благодаря замечанию, что четвертая девочка, Вера, училась с ней в одном классе. Списки классов из всех школ, разумеется, тоже располагались в хранилищах данных НСА и позволят ему сократить до одного имени бесконечный список девушек по имени Вера, родившихся в Берлине в предполагаемые годы. Вернувшись домой, он услышал, как мать возится на кухне. Отнес портфель в комнату и как раз собирался пройти в гостиную, когда она воскликнула: – Где ты вообще был? Леттке остановился на месте. – Ты же знаешь, – нехотя ответил он. – О некоторых вещах мне нельзя говорить. Грохот, как будто от злости она бросила кастрюлю на пол. – Вечно эти секреты, – пожаловалась она. Он остановился в ожидании, зная этот тон. Что-то еще последует. – Ойген? – Да? – Ты бы мне рассказал, если бы у тебя была подруга? Так ведь? Почему именно сейчас он подумал о сказанных Цецилией словах? «Есть у тебя кто-нибудь, кто готов сделать такое ради тебя? Тот, кто тебя так любит?» Повод задуматься. – Почему ты спрашиваешь? – откликнулся он. Услышал, как она вышла из кухни в коридор, и обернулся. Маленькая и черная, она стояла там как большое насекомое, положив руки на грудь, и сказала: – У меня сегодня снова закололо в сердце. И мне сразу стало ясно, я не вечно буду рядом с тобой. Его раздражало, что она снова принялась за свое. – Почему бы тебе не позвонить доктору Молю, если у тебя закололо сердце? Она отмахнулась: – Ой, все не настолько плохо. – Тебе все равно следовало бы позвонить ему. Он же предупреждал. – Ох, всегда так сложно записаться на прием, – проворчала она. – Кстати, ты забыл свой телефон, ты заметил?