– Да-да. – Разумеется, он не забыл его, а нарочно оставил дома. – Что значит сложно? Я же специально установил тебе программу, в которой тебе нужно всего лишь нажать на красную кнопку в экстренной ситуации. – Экстренной ситуации не было. – Теперь в ее голосе зазвучали те жалостливые нотки, которые действовали на него так, словно ее слова превращались в его ушах в пилу, врезающуюся в кости его черепа. – Ты можешь мне все рассказывать, Ойген, ты ведь знаешь? Даже если встретишь женщину. – Мне не нужна женщина, – сердито отмахнулся он, прошел в гостиную, снял телефон с зарядного устройства и проверил уведомления. 6-я армия под командованием генерала Паулюса продвинулась к Сталинграду. Соединенные Штаты напали на Соломоновы острова, оккупированные Японией. Союзные державы потеряли 123 корабля, из них 108 из-за нападения подводных лодок. Барон Клеменс фон Франкенштайн, последний руководитель баварского Королевского придворного и национального театра, скончался под Мюнхеном. Ничего о Цецилии Шметтенберг. Совсем ничего. Стоило ли беспокоиться? Они уже давно должны ее найти. Мужчина, которому он все рассказал, позвонив из телефонной будки, поблагодарил и заверил – этим делом займутся без промедления. Ее шаркающие шаги позади него. – Я приготовила нам овощной суп. Если хочешь. – Замечательно, – автоматически ответил Леттке, все еще думая о Берлине. Он сунул ей в рот трусы, но от этого она бы не задохнулась, верно? Рано или поздно ей удалось бы их выплюнуть. Досадно, что сейчас выходные и у него нет доступа к информации, кроме той, которую сообщали в прессе и на телевидении. В понедельник утром он отправился в ведомство так рано, как только мог, чтобы это никому не показалось странным. Полиция Берлина, как и все полицейские участки в рейхе, конечно же, тоже подключена к компьютерной системе рейха, к которой у НСА есть доступ. Леттке не стал искать фамилию Шметтенберг – система регистрировала все поисковые запросы, – но достаточно просмотреть ежедневные отчеты за субботу по Берлину и отыскать нужное дело. Там было все. Анонимное донесение получено в 12:57 и передано в соответствующий полицейский участок, который немедленно направил патруль в гостиницу «Кайзерхоф». Там также имелись фотографии. На одной из них была изображена Цецилия, обнаженная и прикованная к кровати, с завязанными глазами; трусы она действительно выплюнула, они лежали перед ее лицом. Остальные фотографии изображали следы веревок на суставах рук и ног: не так уж и драматично, посчитал Леттке; и следы появились только потому, что она бессмысленно дергала руками и ногами. В отчете упоминалось, что анонимный заявитель обвинял супругу промышленника Шметтенберга в супружеской измене и осквернении расы; данное обвинение расследуется, однако не исключается возможность того, что женщина действительно, как она утверждает, могла стать жертвой преступления, а анонимные обвинения служили только прикрытием. По поручению министра юстиции дело будет рассматриваться конфиденциально и никакая информация не будет предоставлена прессе; репортера «Берлинской утренней газеты», каким-то образом узнавшего о происшествии и написавшего отчет, пришлось заставить замолчать. Пока Леттке вникал в данное дело, внезапно зазвонил телефон, словно тревожнее, чем обычно, как ему показалось с испуга. Он поспешно вышел из полицейской системы, прежде чем поднял трубку. Адамек собственной персоной. – Совещание в моем кабинете, – коротко сказал он. – Сейчас, немедленно. Спустя четверть часа привычный круг лиц сидел вокруг стола в его кабинете. Дверь была закрыта. Кирст закурил свою первую сигарету «Оверштольц». Добришовский важно раскрыл свой ежедневник в кожаном переплете. Мёллер возился со своими толстыми очками. А Адамек произнес: – Своим успехом в поиске этой дурацкой студенческой шайки, «Белой розы», мы, по всей видимости, сами прострелили себе ногу. – Как это? – у всех возник этот вопрос в голове, но озвучил его Густав Мёллер. – Благодаря этому делу Гиммлер обратил на нас внимание, – объяснил Адамек. – И объявил о своем визите. Рейхсфюрер СС хочет своими глазами увидеть, насколько мы полезны для рейха, и на месте убедиться, не будет ли уместным перевести нас в Берлин и интегрировать с Главным управлением имперской безопасности. * * * Когда Хелена пришла на работу в понедельник утром, то обнаружила срочный запрос: по двум именам – Цецилия Шметтенберг и Хайнрих Кюне – вместе с соответствующими номерами телефонов нужно составить список, когда, как часто и как долго эти двое общались друг с другом и когда, как часто и долго они находились в одном и том же месте. Шметтенберг? Фамилия показалась ей знакомой. Разве это не тот довольно богатый фабрикант? Она посмотрела на бланк заявки. Что может крыться за этим запросом? Ну, это ее не касалось. В любом случае это обычное дело, для обоих запросов у нее уже есть проверенные схемы, ей оставалось только совместить и откорректировать их. Хотя она и старательно принялась за дело, поскольку примечание о срочности указывало на повышенную важность, не прошло и десяти минут, как Хелена нажала команду запуска. Пока запрос обрабатывался, ее мысли вернулись к ужасным прошедшим выходным. Практически всю оставшуюся субботу и отец, и мать пели хвалебные песни этому ужасному Лудольфу фон Аргенслебену, просто невыносимо! А потом в воскресное утро он еще и позвонил, причем на телефон отца, хотел поговорить с ней! На что она замахала руками, показывая, что ее здесь нет. Ох. Совершенно неверная реакция. Хвалебные песни превратились в поучения, в проповеди о планировании жизни, разговоры о том, что она не будет вечно молодой и не должна совершить ошибку, задумываясь о том, чего ожидает от жизни, только тогда, когда уже станет поздно. У женщин есть свой срок годности, со всей серьезностью объясняла ей мать, да еще и природное предназначение – рожать детей и заботиться о семье. Вечером Лудольф еще раз попытался поговорить с ней, и к тому моменту они сумели на нее надавить, так что Хелена подошла к телефону. Состоялся всего лишь короткий разговор, ничего значимого. Он выразил благодарность за то, что смог с ней познакомиться, а потом своим неприятно высоким голосом, звучание которого даже по телефону спровоцировало у Хелены мурашки, пожелал узнать, может ли он вывезти ее на концерт или спектакль или, может быть, она предпочтет отправиться с ним на прогулку на прекрасную немецкую природу? Нехорошо же отказаться сразу и от одного, и от другого – или? При мысли о посещении концерта, который обязательно состоится вечером, она представила себе, что потом Лудольф повезет ее домой, посреди ночи, и, чего доброго, в знак благодарности станет рассчитывать на прощальный поцелуй, и эта картина была настолько ужасна, что прогулка средь бела дня показалась ей меньшим злом и она согласилась на прогулку, хотя и с неприятным чувством в области желудка. Единственный светлый момент, – он не навязал ей встречу сразу, а объявил, что сообщит об этом позже, как только у него появится ясность относительно других ближайших встреч. Война, сказал он, теперь требует от всех немцев полной отдачи и потому – главный приоритет. Она дала ему свой номер телефона, он попросил ее, и, диктуя, не могла избавиться от ощущения, что он давно ему известен. Какие еще встречи могут быть у такого, как Лудольф фон Аргенслебен? Хелена положила пальцы на клавиши и глубоко вздохнула. Проще всего посмотреть, что о нем обнаружится в хранилищах данных. Возможно, он пользуется ежедневником на своем телефоне? Или использует службу хранилища данных? Конечно, это – нарушение правил. Так же как нарушение – шпионить за Леттке. Только это было нечто другое. Леттке начальник, коллега, к тому же в этом отношении его никак нельзя назвать невинным. Лудольф, напротив, большая шишка, человек, вращающийся в высших кругах власти. Шпионить за таким может быть очень опасно. Не говоря уже о том, что, возможно, она узнает вещи, о которых предпочла бы ничего не знать. И тем не менее – соблазн был велик. Несколько строк, набранных быстро… Но Хелена убрала руки с клавиатуры, сложила их на коленях, устояв перед искушением. По крайней мере на сегодня. * * * Сообщение Адамека, подумал Леттке, похоже на взрыв бомбы: мощный хлопок, затем миг оцепенения, когда все затихает или кажется таковым, – а потом возбужденная суета, чтобы спасти то, что еще можно спасти. – Перевезти ведомство в Берлин? – воскликнул Добришовский. – Чистое безумие! Одно то, скольких усилий будет стоить транспортировка хранилищ данных! А что потом, в Берлине? В городе, на который сбрасывают бомбы раз в пару ночей? – Да, – поддержал Мёллер, – если уж на то пошло, наверное, правильнее перевести РСХА в Веймар. – А что будет с аварийными системами? – добавил Добришовский. – Мы их должны выкопать и тоже отвезти в Берлин? – Они могут остаться там же, где и сейчас, – вставил замечание Кирст. – Благодаря новым линиям связи расстояние больше не представляет собой проблемы. Техника же все-таки развивалась со времен кайзеровской империи. Адамек поднял руку в ожидании, когда общее волнение уляжется. Затем произнес: – Абсолютно с вами согласен. Боюсь только, это не те аргументы, которые произведут впечатление на такого человека, как Генрих Гиммлер. Всем известно, что у него срабатывает аллергическая реакция, когда кто-то говорит, что что-то «невозможно» или «очень сложно». По его мнению, бояться трудностей или держаться от них в стороне, скажем так, не по-арийски. У всех на лицах появилось огорчение. Они обменялись растерянными взглядами, потом Кирст задал вопрос: – С другой стороны – а что, собственно, произойдет плохого, если нас переведут в Берлин? – Возможно, ничего, – ответил Адамек. – Но улучшением для всех нас это наверняка не станет. – Но, может быть, для рейха? Адамек потянулся, заложил руки за голову и, устремив взгляд вверх, начал рассуждать вслух: – Станет ли от этого лучше рейху? Разумеется, не нам решать, но порассуждать об этом мы все-таки можем. Потому что – когда я смотрю на Германский рейх, мне бросается в глаза, что его административная структура характеризуется наличием конкуренции. У нас нет единой системы, в которой каждому элементу отводится четко определенная функция, в которую больше никто не вмешивается; у нас всё с точностью до наоборот: множество ведомств, делающих то же самое, что и другие службы, но только по-разному, и потому они находятся в постоянном конфликте друг с другом и борются за влияние. Поскольку мы исходим из того, что раз фюрер терпит такое положение, то он с этим согласен, предполагаю, в конечном итоге так просто все лучше и работает. Потому что борьба и конфликт – это часть жизни. Потому что они являются важным элементом эволюции. Таким образом, одерживают верх самые сильные, самые функциональные элементы – именно то, что нужно Рейху, который однажды захватит весь мир, не так ли? – Он опустил руки, снова сел прямо и огляделся вокруг. – Считаю, именно это мы и должны сделать: приложить усилия. Бороться. Доказать наше право на существование. – Вопрос только в том – как, – сказал Добришовский. Адамек кивнул. – Поэтому мы здесь и собрались. Молчание. Общее размышление. Мрачные взгляды сверлили столешницу. Было очевидно, что идей ни у кого нет, возможно, даже у самого Адамека. – Мы могли бы, – начал Леттке, – помочь в поисках «подводных лодок». Добришовский издал фыркающий звук. – Ну, насколько я знаю, военно-морской флот рейха вполне и сам с этим справляется. – Кстати, я слышал, что англичане пытаются расшифровать код нашей «Энигмы», – заметил Винфрид Кирст. – Кто-то мне рассказывал из контрразведки. К несчастью для англичан, мы читаем их электронную переписку благодаря агенту в британской почте…