– Что тебе снится? – спрашивает Ренни. Это ее последнее желание, и ей правда хочется знать. – Я уже говорил, – отвечает Пол. – Но это неправда, – говорит Ренни. Пол лежит молча. – Мне снится яма в земле, – наконец говорит он. – А еще что? – Ничего. Просто яма, по ее краям набросана земля. Яма большая, окруженная деревьями. Я иду к ней. Рядом лежит груда обуви. – И что дальше? – Я просыпаюсь. * * * Ренни слышит звук, еще не понимая, что это. Сначала она думает, что это дождь. Дождь и правда идет, но дело не в нем. Пол вскакивает с кровати первым. Ренни идет в ванную, чтобы завернуться в большое полотенце. Стук в дверь не прекращается, голос настойчив. Войдя в гостиную, она видит Пола, абсолютно голого, а на его шее повисла Лора. Мокрая до нитки. Ренни стоит с приоткрытым ртом, придерживая полотенце, а Пол борется с Лорой, отрывает ее от себя и встряхивает за плечи обеими руками. Она рыдает. – О господи… Боже мой… – Что случилось? Ей плохо? – спрашивает Ренни. – Доктора застрелили, – говорит Пол, через голову Лоры. Ренни похолодела. – Не может быть! У нее примерно такое ощущение, будто ей сообщили, что на Землю только что высадились марсиане. Наверняка это розыгрыш, неудачная шутка. – В него стреляли сзади, – говорит Лора. – В затылок! Прямо с дороги, ужас! – Кто мог это сделать? – говорит Ренни. Она вспоминает тех мужчин, что следили за ней, в зеркальных очках. Потом старается переключить мысли на что-то практическое. Наверное, стоит приготовить чай – для Лоры. – Одевайся, – бросает ей Пол. Лора снова плачет. – Вот паскууудство! Суууки… Я подумать не могла, что они способны на такое!.. * * * Доктор Пескарь лежит в закрытом гробу в гостиной. Гроб простой, из темного дерева; он стоит на двух кухонных стульях, как на двух опорах. На крышке гроба лежит пара ножниц, открытых, – интересно, так нужно для какого-то ритуала, для неизвестной ей церемонии или кто-то просто их там забыл? Гроб напоминает сценический реквизит, символ в какой-нибудь идиотской морализаторской пьесе; только никто не объяснил, в чем мораль. Кажется, вот-вот откинется крышка и доктор сядет, улыбаясь и кивая, будто разыграл превосходный скетч. Только этого не происходит. Ренни в гостиной вместе с остальными женщинами, они сидят кто на стульях, кто на полу, дети спят у них на коленях, или стоят, прислонившись к стене. Сейчас час ночи. В кухне тоже женщины, они варят кофе и выкладывают на тарелки еду, которую принесли гостьи, Ренни видит их в дверной проем. Очень похоже на Гризвольд, на похороны ее бабушки, только там ели после похорон, а не до, и пели псалмы в церкви. А здесь всё делают, когда захочется: одна начинает петь, другие подхватывают, поют в три голоса. Кто-то аккомпанирует на губной гармошке. Жена доктора сидит на почетном месте, рядом с гробом; она плачет без остановки и не делает никакой попытки сдерживаться, и никто не выражает неодобрения. В этом тоже отличие от Гризвольда: всхлипывать было дозволено, в платок, но ни в коем случае не рыдать в голос, демонстрируя неприкрытое горе, не пряча лица. Это непристойно. Если кто-то вел себя подобным образом, ему давали таблетку и отправляли наверх «полежать». – Почему это случиться! – повторяла жена снова и снова. – Почему это случиться! Элва сидит рядом, держа ее руку в ладонях, и участливо поглаживает ее, массируя пальцы. – Я приняла его в этот мир. Мне и провожать его, – говорит она. Из кухни выходят две женщины с подносом, на котором стоят чашки с горячим кофе. Ренни берет чашку, кусочек бананового хлеба и кокосовое печенье. Это уже второй кофе. Она сидит на полу, подобрав под себя ноги; они начинают затекать. Она чувствует себя виноватой и ненужной. Она думает об обломке истории, который лежит сейчас в гробу, загубленный, с дыркой в голове. Ей кажется, это ужасно обидная смерть; теперь-то она понимает, почему он хотел, чтобы она написала об этом статью: чтобы хоть немного снизить вероятность такого исхода. – Может, нужно что-то сделать? – шепотом спрашивает она Лору, примостившуюся рядом. – Понятия не имею, – отвечает та. – Я никогда не бывала на таких сходках. – Долго это продлится? – Всю ночь. – Почему это случиться! – плачет жена. – Пришло его время, – говорит кто-то. – Нет, – говорит Элва. – Здесь вмешался Иуда. Женщины беспокойно задвигались. Кто-то затягивает: Благословен Иисус, о мой прекрасный, Сладчайший вкус Божественных Небес, Спаситель любимый, свыше нам данный, Омыт любовью всеблагой. Ренни становится не по себе. В комнате жарко и слишком много народу, запах корицы, кофе и пота – сладкий, душный, нездоровый запах, воздух кипит от эмоций, и все настолько напоминает Гризвольд, что просто невыносимо. «От чего она умерла, бедняжка? – От рака, да будет воля Его». Такие вот там велись диалоги. Ренни поднимается как можно тише и крадется по стеночке к выходу и на улицу, к счастью, дверь оказалась открытой. Мужчины собрались на веранде, которая опоясывает дом с трех сторон. Пьют они не кофе; в неверном ночном освещении поблескивают бутылки, которые передаются из рук в руки. Ниже, в саду, еще больше мужчин, целая толпа, сборище, некоторые держат факелы, их голоса резки, неспокойны. Пол тоже там, он стоит в стороне, его белое лицо сразу выделяется. Он видит Ренни, быстро хватает ее и подталкивает к стене. – Ты должна быть в доме, вместе с женщинами. Ренни хочется думать, что это не принижение, а свидетельство его заботы. – Там дышать невозможно, – говорит она. – Что здесь творится? – Пока ничего, – отвечает Пол. – Но все в дикой ярости. Ведь Пескарь родом отсюда, с Сент-Агаты. Здесь полно его родственников. Кто-то приносит стул и ставит на веранду у самых перил. На него встает мужчина и смотрит на обращенные к нему снизу лица. Это Марсдон. Ропот смолкает. – Кто убил этого человека? – говорит он. – Эллис! – выкрикнул кто-то, и толпа подхватывает: – Эллис! Эллис! – Иуда! – говорит Марсдон, точнее, уже кричит. – Иуда! Иуда! Марсдон поднимает обе руки вверх, и скандирование стихает. – Доколе? – продолжает Марсдон. – Доколе? Сколько еще нужно трупов? Пескарь был хороший человек. Мы что, будем ждать, пока он прикончит нас всех? Мы много раз просили, но ничего не получили. И теперь возьмем все сами!