Словно желая обеспечить ей уединение, он повесил драную занавеску, отделявшую туалет от остального. Остальное было площадью в десять шагов – она знала, потому что прошла там миллион раз, натягивая цепь, прикрепленную к ее правой ноге и не дававшую ей подняться выше второй ступеньки. В тюрьме были койка, стол, прикрепленный к полу, привинченная к столу лампа – медведь, лезущий на дерево, – и лампочка в сорок ватт. Рюкзак он забрал, но оставил зубную щетку, пасту, мыло, шампунь и велел пользоваться ими, поскольку чистота угодна Богу. Он дал ей одно жесткое полотенце и мочалку, а еще, к ее облегчению, два теплых одеяла. На столе лежала Библия. Что касается еды, то в старом деревянном ящике она нашла коробку овсяных хлопьев, ломоть белого хлеба, маленькие упаковки арахисового масла и виноградного желе и пару яблок – как утверждал Сэр, они полезны для здоровья, с ними не нужны доктора. У нее была одна пластиковая миска и одна пластиковая ложка. Он приносил ей обед. Только потому она знала, что прошел еще один день. Обычно это было какое-то рагу, но иногда жирный бургер. Сначала она отказывалась есть, кричала, бросалась на него. Он избил ее до потери сознания и забрал одеяла. Целые сутки она провела в кошмарах боли и холода и поняла, что надо есть. Чтобы сохранить силы для побега. Ублюдок наградил ее шоколадкой. Она пыталась умолять, подкупать – обещала, что ее семья заплатит ему, если он ее отпустит. Он заявил, что она теперь его собственность. И хоть она явно была проституткой, когда он спас ее на пустынной дороге, теперь он отвечает за нее. И может делать с ней все, что угодно. Он предложил ей читать Библию, поскольку там написано, что женщина должна подчиняться мужчине и что Бог сотворил женщину из ребра Адама, чтобы она помогала мужу и вынашивала в своем чреве его детей. Когда она назвала его сумасшедшим ублюдком и проклятым трусом, он отодвинул в сторону свою миску рагу. Его сжатый кулак сломал ей нос, и она осталась рыдать, обливаясь кровью. В первое время, когда он брал ее силой, она бешено отбивалась. Он бил и душил ее, но она отбивалась, кричала, умоляла день за днем, пока они не слились в одну мрачную темную полосу. Однажды он принес ей порцию жареного свиного окорока, нарезанную кусочками, горку картофельного пюре с мясной подливкой, горку зеленого горошка и бисквит. И даже красную клетчатую салфетку, сложенную треугольником, чем напугал ее до онемения. – Это наш рождественский обед, – сообщил он, устроившись на ступеньках со своей тарелкой. – Я хочу, чтобы ты ела это с благодарностью за мои хлопоты. – Рождество. – У нее все задрожало внутри. – Сегодня Рождество? – Я не признаю всю эту чепуху с подарками и елками. В этот день мы празднуем рождение Иисуса. Поэтому достаточно и хорошего обеда. Ешь. – Рождество! Пожалуйста, пожалуйста, ради бога, отпусти меня. Я хочу домой. Я хочу к маме. Я хочу… – Заткни свой рот, меня не интересует, чего ты хочешь! – рявкнул он, и она отшатнулась, словно от удара. – Если я уйду отсюда, не доев свой обед, ты пожалеешь об этом. Уважай меня и ешь то, что я тебе дал. Она взяла ложку, сунула в рот свинину и стала жевать, хотя ее челюсть все еще болела от побоев. – Я приношу тебе столько хлопот. – Больше месяца, подумала она, больше месяца она уже просидела в этой норе рядом с маньяком. – Неужели ты не хочешь, чтобы рядом с тобой была женщина-помощница, как сказано в Библии, которая станет заботиться о тебе? Готовить тебе еду? – Ты научишься, – ответил он, поедая свинину с обманчивым спокойствием и терпением, которых она уже научилась опасаться. – Но… я умею готовить. Я очень хорошо готовлю. Если ты позволишь мне пойти наверх, я стану тебе готовить. – Тебе не нравится то, что ты ешь? – О нет. – Она проглотила ложку клейкого картофеля. – Я вижу, что ты столько хлопотал, чтобы это приготовить. Просто я могу взять на себя эти заботы, готовить еду, делать уборку, стать настоящей помощницей. – Ты держишь меня за дурака, Эстер? Она уже давно перестала кричать, что ее зовут Элис. – Нет, Сэр! Конечно, нет. – Ты думаешь, я полный идиот и поддамся на уговоры женщины? А то я не знаю, что ты сразу попробуешь убежать, как только поднимешься по этим ступенькам. – У него скривился рот, а глаза потемнели от гнева. – Или ты сначала попробуешь воткнуть кухонный нож в мою глотку. – Да я никогда… – Закрой свой лживый рот. Ты только что назвала меня глупцом. Я не стану наказывать тебя, как ты того заслуживаешь, поскольку сегодня родился младенец Иисус. Но больше не испытывай мое терпение. Она поникла и теперь ела молча. Он с удовлетворением кивнул: – Ты научишься. А когда я увижу, что ты достаточно хорошо научилась, то, может, пущу тебя наверх. Но пока ты будешь получать все, что тебе нужно, тут, внизу. – Могу я попросить у тебя кое-что? Пожалуйста! – Попросить можешь. Но это не значит, что ты что-то получишь. – Мне бы хотелось перчатки и другую пару носков, которые были в моем рюкзаке. У меня мерзнут руки и ноги. Я боюсь заболеть. Если простужусь, то доставлю тебе еще больше хлопот, чем сейчас. Он смерил ее долгим взглядом: – Пожалуй, я подумаю. – Спасибо. – Слова застревали у нее в горле, как и еда, но она заставила себя сказать: – Спасибо, Сэр. – Пожалуй, я подумаю, – повторил он, – если ты докажешь, что уважаешь меня. Встань. Она поставила бумажную тарелку на стол и встала. – Сними одежду и ляг на кровать. Я хочу взять то, что принадлежит мне по праву, и на этот раз ты не должна сопротивляться. Она вспомнила о своих обмороженных руках и ногах, о постоянном холоде. Он все равно свое возьмет. Какой смысл сопротивляться? Она сняла свитер, рубашку, которая была под ним. Ее глаза были сухими, сердце тоже, когда она стаскивала с ног носки, прохудившиеся от ходьбы по цементному полу. Она спустила джинсы, высвободила из штанины левую ногу, а правую штанину спустила до того места, где щиколотку перехватывало стальное кольцо. Она лежала на койке, ожидая, когда он разденется, ожидая, когда он навалится на нее всей своей тяжестью, вдвинется в нее и начнет хрюкать и пыхтеть, пыхтеть и хрюкать. Она подумала, что вот и наступил момент, окончательно сломавший ее: она покорилась насилию за пару носков. Но потом она вспоминала эту ночь и понимала, что тогда тот момент еще не настал. Потому что все изменилось: она каждое утро уже неделю наклонялась над туалетом, ее тошнило. Переломной точкой для нее стал момент, когда она поняла, что беременна. Она боялась сказать ему и боялась не сказать. Она раздумывала о самоубийстве, поскольку, несомненно, это был наилучший выбор для нее самой и для существа, которое он породил в ней. Но ей не хватало решимости и средств. Может, он сделает это за нее, думала она, свернувшись калачиком на койке. Узнает, что она беременна, и забьет до смерти. И все останется позади. Она думала о матери, сестре, бабушке с дедом, дядях, тетках и кузинах. Она вспоминала ранчо, представляя, какое оно теперь, в январских снегах, словно на почтовой открытке. Никто не будет ее искать, напомнила она себе. Она сама захлопнула ту дверь, сожгла те мосты, перерезала тот провод. И они никогда не найдут ее в этой крысиной норе. Ей хотелось каким-то образом передать им, как сильно она жалеет, что сбилась со своего пути. Она была дерзкой эгоисткой, и ей было плевать, что чувствовали ее близкие. Она не верила, что нужна им. Как ей хотелось сообщить им, что она вернется домой! Услышав скрип двери и тяжелые шаги, она вздрогнула. Не столько от страха, сколько от чувства обреченности. – Подними свою ленивую задницу с койки и поешь. – Мне плохо. – Тебе будет еще хуже, если ты не сделаешь то, что я сказал. – Мне нужен врач. Он схватил ее за волосы и дернул. Она закричала, закрыв лицо руками: – Пожалуйста, пожалуйста. Я беременна. Я беременна. Он еще сильнее дернул ее за волосы, заставив поднять лицо. – Не пытайся проделывать со мной свои хитрые трюки, проститутка. – Я беременна. – Она повторила это уже спокойнее, уверенная, что смотрит в лицо смерти. Пытаясь приготовиться к ней. – Уже шесть дней меня каждое утро тошнит. У меня давно не было месячных. Последние пришли вскоре после того, как ты привез меня сюда. Их не было в декабре, а сейчас их срок в январе. Я потеряла счет времени, пока ты не сказал про Рождество. Я беременна. Он отпустил ее волосы, и она рухнула на койку. – Тогда я доволен. – Ты что? – Разве ты плохо слышишь, Эстер? Я доволен.