– И вы, месье Поляков, рассчитываете оное разрешение получить?! – с нескрываемым сомнением полюбопытствовал судебный следователь. – Ежели комбинацию нитроглицерина с иными, снижающими его взрывоопасность, субстанциями признают в мире, то отчего бы нашему государю не признать оную и в России, – проглотил ехидные нотки в вопросе Сергея концессионер. С самого утра магнат пребывал в радостном настроении. Александр Кларк, тот самый русский лесопромышленник и подданный английской короны, благодаря которому Самуил Соломонович свел знакомство с семейством Утиных и издателем «Вестника Европы» Стасюлевичем, сообщил о благоприятном ответе из Лондона и желании Лайонела Ротшильда встретиться с ним. Этим и объяснялась необычайная словоохотливость и добродушие Полякова. Глава 14. Дела ломбардные, дела воровские Неукоснительно следуя договоренности с Блоком, Порфирьич подробно докладывал о подозрительных клиентах, посещавших ломбард на Владимирском, а в вечерние часы – скромную квартиру приемщика. Однако ничего интересного, могущего пролить свет на проданную Журавским брошь и обрадовать судебного следователя, в отчетах Трегубова не содержалось. В то же время Шувалов требовал от Чарова скорейшего результата. «Надо бы вдругорядь расспросить оценщика о Князе. Что он вообще знает о Журавском, когда и как с ним знакомство свел, может, какая зацепка и всплывет». Запросив Блока, когда тот ожидает Трегубова, Сергей заехал на Большую Морскую и, забрав полицейского чиновника, отправился на явочную квартиру на Екатерининском канале, кою Сыскная полиция использовала для встреч с информаторами. – Ясно, Трегубов, – выслушав сообщение приемщика, Чаров одобрительно покачал головой. – А теперь напрягите память и скажите-ка нам, любезный, приходил ли покойный Журавский, будь то в ломбард али к вам на квартиру, в компании или всегда в одиночку свои безделушки сбывал? – М-м-м, затруднительный вопросец ставите, господин следователь. По обыкновению он один у меня бывал, да и завсегда на квартиру приходил, в ломбард считанные разы заявлялся, – напряженно морщил лоб Порфирьич. – Однажды он, правда, у меня на квартире столкнулся с другим клиентом, тот мне камушки приносил… – Вспоминай-вспоминай, Трегубов, – подбодрил оценщика Блок. – Он еще, в смысле Князь, с тем молодым человеком словом перемолвился. – Ну, и-и-и… – в сильном нетерпении вытянул шею Чаров. – Так вот, я и говорю, господин следователь. Князь уж уходил от меня, а тут входной колоколец зазвенел, я на него зырк, он жестом показывает, чтобы спросил кто. Впрочем, я и без него завсегда так спрашиваю. За дверью отвечают, что, мол, был я у вас сегодня в ломбарде и сызнова камни принес. Князь мне кивнул, чтоб отворял, я и впустил. – Дальше, дальше, – в нетерпении подгонял Порфирьича полицейский чиновник, тогда как Чаров пожирал его взглядом. – А что дальше. Тот зашел, Князь ладонь к своему новомодному котелку приложил, да и был таков. – Ты сказал, что Журавский с тем клиентом успел перемолвиться, – напомнил ему Блок. – Спросил с улыбочкой, типа «на жизнь веселую не хватает?» Тот засмущался и пробурчал, дескать, «веселая жизнь подождет, мне на иное деньги надобны». Князь в ответ ухмыльнулся да утек восвояси. – А что тот молодой человек вам про себя рассказывал и у кого адресок ваш прознал? – не преминул поинтересоваться Сергей. – Поначалу он на Владимирский пришед, да стал мне в окошко камни пихать. Я сразу заподозрил, что оные камни превесьма дорогие – изумруды насыщенного травяного окраса да огранки старой. Так раньше камни для окладов икон гранили и книг редких. Вижу, что человек он из благородных, да, кажись, в историю угодил. Уж больно нервный, как бы ни в себе был. – Отчего оные заключения сделал? – строго вопросил Блок. – Дык когда он камни на прилавок мне сунул, я лупу взял и давай структуру изумруда смотреть, вдруг не настоящий. Вожу по камням лупой да спрашиваю, сколько он за них выручить желает. Мне и полминуты хватило, чтоб определить. Оные изумруды подлинные и весьма ценные. Поняв, что камни я возьму, стал он мне пачпорт свой заграничный показывать, а пальцы у него дрожат. Я и уразумел, что он из благородных, раз пачпорт заграничный имеет. Тогда его вдругорядь спрашиваю, сколько он получить за камешки желает. А он плечами пожимает, мнется и цену свою объявить не спешит. Тут в ломбард, как на грех, посетитель притащился, мне незнакомый, да пялиться на нас зачал больно. – Стало быть, вы заграничный паспорт его в руках держали? – чувствуя удачу, Чаров готов был расцеловать старого пройдоху. – Когда тот посетитель зашел, я пачпорт молодому человеку отдал и адресок черканул да рядом приписал, чтоб ко мне на Колокольную в шестом часу заглянул. Он аж просветлел, пачпорт свой убрал, камушки в карман, да с запиской в кулаке из ломбарда и утек. Имя его – Казимир – вот упомнил, а фамилию… позабыл. – Ты говоришь, просветлел он. Предполагаешь, не желал свое имя на билете ломбардном ставить? – Наверняка не скажу, господин Блок, но полагаю, что не желал. Весьма довольный был, что его дело можно приватно обтяпать. – А ввечеру, стало быть, у тебя на квартире объявился? – И уже не с двумя камушками, а целой книгой, ваше благородие. Услыхав про книгу, Чаров вспомнил слова Шныря об уволенной матерью Лиховцева горничной и в томительном ожидании потянул носом воздух. – Сделайте милость, обскажите сей предмет поподробней, – смиренно попросил он приемщика, готового и без того говорить без умолку. – Стало быть, Казимир хотел камни с оклада Евангелия выковырять и заместо них обыкновенные стекляшки вставить? – переспросил озадаченный Сергей, когда Порфирьич закончил рассказ. – Именно так, ваше высокоблагородие. Он тут же потребовал заместо тех изумрудов, что принес, зеленые фальшивки вставить. Пришлось к знакомому ювелиру тащиться, он рядом на Поварском переулке проживает, кой означенные стекляшки нарезал, а я их самолично в евангельский оклад потом вставил. – Значитца, этот Казимир, когда тебе Евангелие принес, предполагал его немедля, с уже вставленными стекляшками забрать и потом, откуда он оное Евангелие взял, на место вернуть, – глубокомысленно заключил Блок. – Возможно и так, ваше благородие, – согласился оценщик. – И как часто он приходил? – Сергей поднялся с дивана и подошел к окну. Вид на позолоченный крест Казанского собора вносил умиротворение в его душу. – Как тогда на Фоминой неделе заявился, а после как отрезало. Видать, деньги покамест имеет. Все ж таки семьсот рубликов серебром студент в тот вечер за два камешка выручил. А может до дому их не донес. Темнело уж, да людишки лихие на промысел вышли. Полгода, считай, с того дня минуло, – вытаращил глаза от собственной догадки приемщик. – Какое варварство! – невольно вырвалось у Чарова, казалось, пропустившего мимо ушей последние слова Трегубова. – Уж лучше подобное сокровище коллекционеру, истинному ценителю искусства продать, когда деньги позарез нужны. Кстати, он и вправду студент? – Сказывал так, господин следователь, а правда то аль нет, одному богу ведомо, – развел руками Трегубов. – А что до коллекционера али богатого человека, кто искусство любит, – выразительно посмотрел Порфирьич на судебного следователя, дык я ему предлагал. – Давайте, мил человек, одному важному лицу сокровище ваше покажем, может он и купит ваше Евангелие по хорошей цене, да и мне комиссионные будут. Но он даже слушать не стал. Руками замахал да говорит, нельзя по-иному. – Дело ясное, не его это Евангелие, – усмехнулся Блок и с одобрения Чарова свернул беседу с оценщиком. – И вот еще что, господин Блок. Предъявите Трегубову карточку Лиховцева. И коли опознает, уведомьте немедля. А сейчас, не сочтите за труд, сходите за ней в отделение, хочу предъявить его светлый лик кой-кому. Верну через пару часов, не сомневайтесь, – попросил Сергей, когда высаживал на Большой Морской полицейского чиновника. Подробно повествуя о сделке с Казимиром, Порфирьич невольно угадал, что произошло в тот памятный вечер, когда студент с Евангелием в портфеле и полным кредитками портмоне оставил его квартиру. Не успев сделать и двадцати шагов в сторону Владимирской церкви, где намеревался взять извозчика, он услышал стремительно приближавшийся цокот копыт за спиной и инстинктивно вжался в глухую стену нависшего над узким тротуаром дома. Прямо на него с бешеной скоростью летела пролетка, из коей высовывались разбойничьи рожи, причем один из бандитов тыкал рукой в его сторону. «По мою душу, черти…» – закрывая телом портфель, прошептал молодой человек, когда с Поварского переулка выкатилась огромная черная карета и остановилась посреди улицы, перегородив ее поперек. Изрыгая площадную брань на кучера колымаги, возница пролетки отчаянно дернул вожжи, лошадь яростно заржала и едва не высыпала пассажиров на мостовую. В эту минуту, многозначительно хлопнув дверцей, из кареты вышел осанистый, франтовато одетый господин, в коем студент тотчас узнал посетителя квартиры приемщика. – Что, залетные, уговор позабыли, креста на вас нет! – грозно рыкнул на ошеломленных грабителей он и, крутя револьвером на пальце, вальяжно подошел к Казимиру. – Извольте садиться, милостивый государь. Карета подана, – с насмешливым видом во всеуслышание провозгласил франт и движением глаз дал понять перепуганному студенту, чтобы повиновался. Ни жив ни мертв, прижимая драгоценный портфель к груди, тот безропотно засеменил в экипаж. – Вдругорядь проведаю, что тут промышляете, будете ужо Крюку свою правду втирать. Так, ребята? – обратился он к незримым пассажирам колымаги, в кою проворно залез Казимир, и как не напрягал зрение, никого не увидел. – Константин Журавский, – протянул ему холеную руку франт, когда карета тронулась с места. – Лиховцев… Казимир, студент Императорского университета, – чуть заикаясь, он горячо схватился за поданную руку. – Ка-зи-мир, – с расстановкой повторил его имя Журавский. – Из поляков будете? – По матери поляк. Она из рода Ржевуцких. – Ржевуцких?! – взволнованно воскликнул Журавский и побледнел лицом. Из-за сумрака в карете по причине сгущавшейся темноты это было трудно заметить, да и переживший опасное приключение Лиховцев вряд ли бы обратил внимание на случившуюся со своим спасителем метаморфозу. – У вас должно быть много родственников? – овладев собой, продолжил расспросы Константин. – Старшая сестра. Проживает в Москве по месту службы мужа. А я студент и с родителями в одной квартире помещаюсь. Еще дядя Стась, мамашин брат, они в Варшаве с супругой жительствуют. Намеревались по осени к нам погостить приехать, – сыпал частными подробностями Казимир, чье сердце переполняло чувство неизъяснимой благодарности к Журавскому. – Кстати, куда вас отвезти? Домой, полагаю? – Ежели не затруднит, – ответил студент и сообщил адрес. – Вы столько для меня сделали, и я, право, не знаю, чем могу отблагодарить вас. – Пустое, – бросил Князь, а потом добавил. – Вот что, Лиховцев. Коли вам понадобятся услуги ломбарда или какая иная помощь, обращайтесь ко мне без колебаний. Я в «Доминике» частенько в шахматы поигрываю. К Порфирьичу ходить решительно не советую. Место, сами видите, не безопасное. – Но как вы про этих догадались? – спросил про бандитов Казимир. – Долго рассказывать, дружище, как-нибудь после. Он бы с радостью поведал Казимиру, что подвигло его появиться в ту критическую минуту, но не стал, поскольку пришлось бы рассказывать правду о себе, а это не входило в его планы. Когда Журавский покинул квартиру оценщика и, пройдя двором, вышел на Колокольную улицу, где его ожидала пролетка, то заметил трущихся возле арки личностей. Наружность и облик молодых людей не вызывали сомнений о роде их занятий, к тому же физиономия одного из них показалась Князю знакомой. «Любопытно, чего они здесь потеряли?» – появление чужаков на своей территории насторожило его, однако неприятные открытия только начинались. Стоило проехать вперед, как ему встретилась пролетка, коя остановилась против арки дома оценщика и забрала сомнительных субъектов. Подозрения начинали подтверждаться, и, свернув на Владимирский проспект, Журавский решил вернуться к обиталищу Трегубова через Поварской переулок. К его удивлению, по переулку торопливо шагали Порфирьич и молодой человек, с коим столкнулся Князь на квартире оценщика. Они явно спешили и, не заметив его, скрылись в подъезде. «Чего это они к Желатину намылились? Видать, клиент оценить свою вещь у стороннего ювелира пожелал», – подумал Журавский и вновь оказался на Колокольной улице. Пролетка с залетными к тому времени отъехала от арки дома приемщика и, обернувшись к церкви, чего-то ожидала. «Не инако как шмыгнуть31 задумали, а на уговор с Крюком им тьфу и растереть. Ну да ладно, поглядим, что опосля будет», – просвистел мимо нарушителей «конвенции» Князь и, вывернув на Николаевскую улицу, вернулся на Поварской переулок. Через некоторое время из подъезда дома Желатина вынырнули те же лица и торопливо зашагали на Колокольную. Князь достал лефоше и медленно пустил вслед за оценщиком и его клиентом пролетку. Сидевшие в своем экипаже залетные равнодушно проводили их взглядом до самой арки двора приемщика. «Значит, на клиента Трегубова нацелились», – к той минуте Журавский уже выбрался из пролетки и наблюдал за происходящим из-за угла дома по Поварскому переулку. «А не взять ли мне карету у Желатина? Чай, одолжит на часок». Знавший Князя не первый год, тот не стал входить в детали и без лишних слов предоставил свою колымагу вместе с кучером на козлах в распоряжение Журавского. Глава 15. Ученик Шныря Взрыв, устроенный Кройцем на Аптекарском острове, услышали не одни обитатели близлежащих дач. От него пострадал следивший за Лиховцевым молодой филер, заворожено наблюдавший за приготовлениями в сарае. Шипение искрящегося бикфордова шнура намертво приклеило сына водовоза к окошку, и он прозевал момент, когда инженер и его спутник с великим поспешанием выбрались наружу. А когда понял, что сарай пуст, взрыв развеял ветхое строение, его отшвырнуло назад, и, получив удар стропилом по голове, Фрол впал в беспамятство. Незадачливого филера на рассвете нашли рыбаки. Привлеченные изменением привычного ландшафта, они пришли поглазеть на развалины сарая. Окровавленный человек тихо стонал, и, сходив за подводой, пострадавшего отвезли к фельдшеру, жившему против Ботанического сада. Когда в урочный час Фрол не явился с докладом, Шнырь подумал, что тот задержался на Аптекарском острове, и не обеспокоился. Но когда и на следующий день тот не объявился, агент забил тревогу и собрался было в гости к инженеру, однако доставленное посыльным известие заставило его приехать в Мариинскую больницу. – Лежи-лежи, башкой не верти! – взмахом руки приказал раненому Шнырь и уселся на табуретку. – Как же тебя угораздило? – Дык боялся не узреть, когда инженер со студентом в сарай зашли. Припал глазом к окошку, вижу, что-то искрится, а опосля вдруг бах, грохот страшный, меня отбросило как соринку, а дальше ничего не помню. Очнулся засветло, руки-ноги тяжелые, будто гирями опутаны, в голове гудит, да кровь из ушей сочится. Потом чую, шаги приближаются да голоса. Помню, позвал я на помощь да вдругорядь в беспамятство впал. – Благодари бога, что те рыболовы тебя услыхали и к лекарю отвезли. Инако не выжил бы ты. А что записку попросил для меня черкануть, молодец. Теперь твое дело – на поправку иттить. Дохтур с тобой говорить не велит, а посему счастливо оставаться. Вот, гостинцы тебе принес, – поднимаясь с табурета, положил кулек на кровать Шнырь.