«Надо тебя, мил человек, уводить отсюда», – пан Станислав свернул газету трубочкой и неторопливо двинулся вдоль перрона. Держа дистанцию, в том же темпе фланировал ему вслед филер. Оказавшись у края платформы, поляк неожиданно спрыгнул и, убыстряя шаг, стал удаляться в сторону темнеющего леса, окружавшего полукругом привокзальную площадь со сгрудившимися по ее середине телегами крестьян. «Припасы к поезду подвезли», – мелькнуло в голове пана Станислава, когда его взгляд скользнул по паре пролеток, приткнувшихся возле бревенчатого строения станции. «А вот и мой транспорт до Петербурга», – заметил себе он. Проделанный маневр застал врасплох агента. Остановившись в секундном замешательстве, он скоро овладел собой и решительно устремился за Ржевуцким. Через несколько минут петляния по сосняку на пути пана Станислава оказался ручей, текший по дну неглубокого и довольно широкого оврага. «Йезус Мария!» – воскликнул он и спустился на его поросшее мхом и кустами черники дно. Вытащив револьвер, он взвел курок и, заняв позицию на его пологом откосе, принялся ждать преследователя. Потеряв из виду объект, филер отчаянно заметался и, достав табельный лефоше, с куда большей осторожностью стал углубляться в лес. Перебегая от одного дерева к другому, он неотвратимо приближался к оврагу, и когда расстояние сократилось до убойного, грянул выстрел из кольта. Взмахнув руками, агент выронил пистолет и, качнувшись на слабеющих ногах, рухнул в огромный, разоренный еще по весне оголодавшим медведем, муравейник. Выбравшись из засады, пан Станислав склонился над недвижимым телом и обыскал его. Прикрепленный к обратной стороне лацкана сюртука латунный жетон с гербом посередине и выбитой по краю надписью «Упр. С-Петербургского обер-полицмейстера. Сыскное отделение» стал добычей Ржевуцкого. Выбросив нелюбимый им лефоше в ручей и, сотворив молитву, он вернулся на вокзальную площадь. Сговорившись с возчиком – местным гатчинским мужичком, пан Станислав покатил в Петербург. Глава 23. Последние приготовления Хотя Казимир и уверил Катаржину, что собрать разрывной снаряд дело плевое, на практике все оказалось несколько сложнее. Пропитанного нитроглицерином кизельгура, а вкупе с ним и пары изобретенных инженером субстанций, кои позаимствовал на даче у Кройца Лиховцев, было недостаточно для изготовления задуманной бомбы, поскольку горящий бикфордов шнур демаскировал метальщика и был нужен запал. Используя информацию инженера, а также собственные изыскания, почерпнутые многочасовыми бдениями в университетской библиотеке и опытами в лаборатории на Аптекарском острове, Лиховцев приступил к изготовлению бомбы. Сославшись на срочную работу, он попросил домашних не беспокоить его и, закрывшись у себя в комнате, погрузился в сборку. Казимир планировал собрать два разрывных снаряда, дабы испытать один из них на пустырях Смоленского поля или безлюдном берегу Финского залива. В девятом часу Лиховцев закончил со сборкой первой бомбы, и непреодолимое желание испытать свое детище овладело им. Возбуждение опасной работой, достигшее крайней точки, гнало студента из дому, и Казимир решился на опыт. Со снарядом в холщовом мешке он отпер дверь комнаты, но, вспомнив предостережение Катаржины, вернулся к окну. В свете фонаря он увидал карету, одиноко стоявшую возле дома напротив. «Хм, может, Катишь и права», – бесшумно проскользнув в кухню, он выбрался на черную лестницу. Ступая практически на ощупь и держа холстину с ценным грузом прямо перед собой, он шаг за шагом осторожно спускался, пока не уперся в закрытую дверь. Отомкнув замок, он высунулся во двор. Лунный свет неуверенно пробивался из-за лоскутьев туч, выхватывая из темноты смутные очертания двора и куцую молодую березку, поднимавшуюся по глухой стене соседней конюшни. «Вроде, шпиков нет», – Казимир подошел к дереву и, взобравшись на березу, перелез на односкатную крышу конюшни. Опасаясь, что снаряд сдетонирует, Лиховцев не стал прыгать, а неуклюже сполз по водосточной трубе и, метнувшись в темноту арки, оказался на улице. Когда пан Станислав появился возле аптеки Пеля, пробило половину третьего пополудни и его лекарства были давно готовы. Забрав препараты и поболтав с аптекарем, кой запросил за свои труды неожиданно скромную сумму, он купил себе венских сосисок в колбасном ряду Андреевского рынка, а в рыболовной лавке пару удилищ и снасти. Слежки за ним точно не было, как и за домом Лиховцевых, что, впрочем, не удивило поляка. «Один кормит червей в привокзальном лесочке Гатчины, ну а прочие пока что не ведают о моем возвращении», – с улыбкой подумал он, проходя во двор через арку. То, что «прочие» заняты наблюдением за его племянником, засев в осиновом кустарнике против дачи инженера Кройца, Ржевуцкий мог только догадываться. «Черным ходом оно надежнее будет», – стал взбираться по ароматной лестнице поляк. На его счастье, он достиг третьего этажа незамеченным и, открыв ключом дверь, оказался дома. Завернутая в темную ткань и спрятанная за одеждой винтовка ожидала своего часа в гардеробном шкафу. «Йезус Мария, есть во что переодеться», – оглядел свой замазанный смолою с прилипшими иголками и мхом костюм пан Станислав. Нагрев воду, он обтерся влажным полотенцем и сбрил бороду и усы. «Надеюсь, у Зоси не поймут, что наверху кто-то есть», – облачился в свежее белье, новые башмаки и фрачную пару Ржевуцкий, приладив к оборотной стороне лацкана новомодного зеленого фрака филерский жетон. «А вот сменить прическу да и цвет волос, пожалуй, не помешает». Достав с верхней полки в шкафу огненно-рыжий парик, купленный, как и женский седой, в театральной лавке Пассажа, он нахлобучил его на голову и оглядел себя в зеркале. «Вид немного экстравагантный, зато узнать меня невозможно. Человек в зеркале решительно не Ржевуцкий», – напялив на избыточно пышный парик ставший в одночасье тесным цилиндр, он остался доволен произведенным эффектом. Спустя некоторое время, убедившись, что наблюдение за домом по-прежнему отсутствует, пан Станислав покинул квартиру парадной лестницей и, наняв извозчика, поспешил на Марсово поле. – Никак, барин, на рыбалку собрались? – удивился возчик, косясь то на пассажира любопытной наружности, то на обернутые ситцем удочки и потертый саквояж, резко контрастирующие с подчеркнуто городским костюмом владельца. – Говорят, крупный карась в прудах возле Екатерингофки завелся. Хочу завтра испробовать. – И рекой не гнушайтесь, барин. У щуки да окуня нонче жор, рыба оная щас славно берет, хоть на червя, хоть на кишки, а про живца уж молчу, – будучи рыбаком, тотчас забыл про свою подозрительность возница. – Да и налима, коли на донку, можно на свиную требуху выудить, – вторил ему пан Станислав. Осмотрев, как рабочие драпируют возведенную возле Лебяжьей канавки трибуну, царская ложа к тому времени была уж готова, он обернулся к Летнему саду. Деревья по то сторону воды отстояли от задов ложи шагов на сорок, а ветвление от ствола в большинстве случаев шло достаточно низко. «Однако сад, особенно с этой стороны, будет наводнен тайными агентами и чинами полиции, да и стрелять в царя со спины не очень-то комильфо», – решительно отверг позицию в Летнем саду Ржевуцкий, и его взор обратился к Михайловскому саду. Прогулявшись к юго-западной окраине Марсова поля, он остановился возле закругленного угла дома Адамини. Прикинув расстояние до ложи и перейдя на левый берег Мойки, пан Станислав стал придирчиво осматривать растущие вдоль берега и подходящие для его затеи деревья, пока не уперся в ограду52 Михайловского сада. «А вот и они, эти самые двести саженей, о коих толковал дражайший пан Кокорев. Можно, конечно, пройти берегом дальше, дабы сократить дистанцию, но тогда я вторгаюсь в частные владения императорской фамилии53», – оглядывая последнее перед забором и еще не совсем облетевшее дерево, заколебался поляк, когда из засыпанной красно-желтыми листьями полосатой будки вышел рослый казак дворцовой стражи и направился в его сторону. Отогнув лацкан фрака, пан Станислав показал филерский жетон, чем немедля снял вопросы у служивого. «Действует, да еще как! – весело подмигнул себе он. – Однако чего я нервуюсь? Подарком купца Кокорева шишки и с большей дальности с елок сбивал», – вспомнив, как пристреливал давеча винтовку, решил не злоупотреблять «служебным» положением Ржевуцкий. Сняв перчатки и прислонив трость к дереву, кое было точно не видно из будки стражнику, он подпрыгнул и, ухватившись руками за ветвь, сноровисто подтянулся к корявому черному стволу высокой раскидистой липы, посаженной еще в петровские времена. Портить одежду и залезать на дерево дальше он поостерегся, справедливо рассудив, что «будет время ее завтра порвать и испачкать». Поляку хватило проделанной рекогносцировки, дабы оценить выбранную позицию. Вернувшись тем же путем к коляске с оставленной в ней поклажей, пан Станислав покатил на Караванную улицу к доходному дому за номером восемь, где и расстался с пожелавшим ему уловистой рыбалки извозчиком. Глава 24. Замешательство судебного следователя Когда слуга Прохор затворял за Шнырем дверь, на лестнице показался ездовой со вторым за сегодняшний день пакетом от Блока. «Согласно телеграмме обер-кондуктора поезда Санкт-Петербург – Варшава Игнатия Ферапонтова, наблюдательный агент Хлыщ сошел с оного поезда на перегоне между Гатчиной и Лугой, ввиду схода с поезда наблюдаемого им Ржевуцкого. Между тем госпожа Ржевуцкая объявила соседям по салону, обеспокоившимся продолжительным отсутствием ее супруга, что тот встретил на станции в Гатчине старого приятеля и перешел к нему в вагон. Когда же обер-кондуктор Ферапонтов довел до нее, что ее муж отсутствует в поезде, Ржевуцкая сделала безобразную сцену и объявила, что тот предательски сбежал от нее. Ферапонтов посчитал поведение Ржевуцкой подозрительным, покрывающим не менее подозрительное исчезновение из поезда ее супруга, отчего и дал подобную телеграмму в Сыскную полицию, коя поступила со станции Псков. Предполагаю арестовать Ржевуцкую немедля по прибытии поезда в Варшаву или дать телеграмму на одну из станций следования, к примеру, Динабург или Вильно, с целью снятия оной мадам с поезда и препровождения ее под конвоем жандармов в С-Петербург. Ожидаю распоряжений на оный предмет вашего высокоблагородия», – писал в заключении полицейский чиновник. Исчезновение пана Станислава, а главное, вероятность его появления в столице, сошел ли поляк в Гатчине или Луге, беспокоила Чарова куда более, нежели судьба его супруги. Долго не раздумывая, он принял доводы Блока, предоставив тому карт-бланш в отношении выбора места ареста Ржевуцкой. «Только уведомите о моем согласии на ее арест, когда будете запрашивать разрешение его высокопревосходительства на снятие с поезда Ржевуцкой», – посчитал необходимым указать в своем ответе судебный следователь. Вручив пакет ездовому, Сергей посмотрел на часы. «Шесть без четверти. Шувалов сегодня едва ли ответит, Белый кабинет свой, поди, уж оставил, а вот Ржевуцкий, должно быть, в Петербург вернулся да содержимое привезенного из Москвы футляра забрал». То, что внутри него не зрительная труба, Чаров заключил по реакции поляка на допросе у Блока. Когда же полицейский чиновник сообщил уточненные габариты футляра на основании оценки наблюдательного агента Смурного, Сергей окончательно уверовал, что тот содержал ружье, кое поляк привез из Москвы. «Одно успокаивает, что Хлыщ идет по его следу и сейчас где-то рядом», – сильно засосало под ложечкой, и, вспомнив, что не обедал, он крикнул Прохору собирать на стол. – От вчера ветчина тока осталась, барин, да холодной телятины есть немного, – недовольно пробурчал слуга, ожидавший, что у хозяина образуются планы на вечер. – Мечи все, что в леднике найдешь, – приказал судебный следователь, как заливисто запел колокольчик. На сей раз посыльный доставил записку от Несвицкого, звавшего Чарова на парад, в коем поступивший в кирасирский полк князь намеревался участвовать. «Ежели завтра не свидимся на Марсовом поле, мон шер, не забудь о благотворительном вечере, кой назначен в субботу у Вольдемара», – напоминал о рауте в Новознаменке и согласии на нем петь блистательной Лавровской Несвицкий. Получив на свой откуп арест Ржевуцкой, Блок, у которого давно чесались руки допросить полячку, сообщил о своем решении начальству и после одобрения инициативы Сыскной полиции оказавшимся на месте Шуваловым распорядился именем шефа жандармов дать телеграмму в Вильно, куда поезд прибывал завтра в полдень. «Однако», – глянув на часы, показывающие без пяти минут девять, заторопился домой полицейский чиновник, как ему доложили о посетителе, вернее, целых двух, желающих его непременно видеть. Извозчик, везший в день убийства Князя от «Знаменской» гостиницы на Восьмую линию Васильевского острова похожую на Ржевуцкую даму, предстал перед очами Блока. Помня про обещанное вознаграждение, он привел на Большую Морскую своего коллегу, отвозившего в тот вечер и примерно в такое же время от Знаменской площади по тому же адресу некого господина. – Припомни, мил человек, в котором часу тебя наняли на Знаменской площади? – Половину девятого башенные часы на Николаевском вокзале пробили, вашблагородь, он и вынырнул аки черт из табакерки да попросил на Осьмую линию отвязти. Полтина неплохие деньги, я и повез. Там еще желтобилетницы54 одного бардаша55 к фонарю прижали да так ему надавали, думал, помрет. Ан ничего, на ноги встал, волосы свои длинные под шляпку, с него содранную, собрал да, шатаясь, побрел себе в раскоряку по Лиговскому раны залечивать. – Господин, коего ты вез, бардаша того хотел ангажировать? – Вот, чего не ведаю, того не ведаю, вашблагородь. Однако ж наружность у него иная была, таковским бардаши не потребны, – уверенно предположил о гендерных предпочтениях пассажира возница. – Стало быть, ты его хорошо рассмотрел, хоть и темно было? – Тямно – не тямно, а под фонарем рассмотрел, вашблагородь. Из себя такой важный, фуражка на лоб надвинута да воротник на шинели был задран. – Военный? – Военные по-иному с нашим братом изъясняются, да и шинель без погон. Анжинер какой, ваш благородь, али чиновник по железнодорожной56 части. Много их нонче развелось. – Цвет шинели не разглядел? – Да, кажись, черная, а может, и темно-зеленая… Помню, пуговицы золотые на ней да петлицы, вроде, синие… – На студента походил он? – Походить-то походил, вашблагородь, да говорил больно хрипло, не как молодой. Могет, горлом болел, – в сомнении пожал плечами мужик. – На Осьмой линии где сошел? – Аккурат, на углу Большого проспекта и Осьмой линии сошедши он был, да в сторону Среднего поспешал. – Этого человека вез? – приберег на конец разговора дагерротип Лиховцева Блок. – Его, точно его, вашблагородь, – обрадовано тыкал пальцем в карточку извозчик. – Вот тебе моя благодарность. Полагаю, на чай с водкой вам довольно станет, – Блок протянул вознице рублевый билет, но под пристально-укоризненным взглядом коллеги возчика отсчитал еще три гривенника. Спустя четверть часа Чаров получил записку полицейского чиновника, в коей тот сообщал об отправленной телеграмме в Вильно и показаниях извозчика, а также настоятельно предлагал допросить Казимира Лиховцева на предмет установления его алиби в день убийства Журавского прямо завтра, на что получил незамедлительное согласие судебного следователя. За час до полуночи Прохору пришлось вновь отворять дверь. – Ваше высокоблагородие, студент бомбу взорвал! – вытирая со лба испарину, с порога выпалил Шнырь. – Как?! Где?! – На Смоленском поле. Фрол за ним наблюдал. Я уж доносил вашему высокоблагородию, студент тем деревцом воспользовался да в соседний двор через крышу конюшни по трубе сиганул. Там его Фролка ждал и мне три раза, как мы условились, вороной прокаркал. Однако далеко, видать, отошел, не услыхал я. – Скажи ему, чтобы впредь конем ржал. – Всенепременно, ваше высокоблагородие, – ухмыльнулся Шнырь. – Дык вот, студент, как на Седьмой линии оказался, тотчас на Средний проспект подался да к Смоленскому полю вжарил. А там пустыри, тьма кругом, ни зги не видать. Фролка думал, щас воротится, ан нет. Вестимо, местность та знакомая ему, уж больно уверенно шел. – На казнь государственного преступника Каракозова, небось, глазеть приходил, – хмыкнул Чаров. – И я так смекнул, ваше высокоблагородие, тока одной казни, дабы по такой темноте опознаваться средь тамошних мхов и болот, маловато будет. Видать, он туды часто хаживал. Ну, дык вот, – крепко держал нить разговора филер. – А тут Фролу на счастье луна из-за облаков вынырнула да округу осветила. Студент, значитца, прошагал вперед саженей с сотню, а там огромный костер на поляне бродяги да лихие люди жгли. – Отчего Фрол решил, что те люди лихие? – Дык по разговорам их воровским да по рожам колодников закоренелых, кои он разглядеть от огня кострова узрел, – удивился вопросу судебного следователя агент. – Потом что было? – Вестимо, погреться да пищу себе приготовить они затем огонь развели. Притом, многие на веселухе уж были, а бабы, что при них, желтобилетницы просроченные, пуще мужиков вином заливались да дурными голосами поляну оглашали. Студент зачал бивуак ихний стороной обходить, а мешок перед собой на весу держит. Один мазурик студента заприметил. С бревна поднялся да кричит эдак грозно, какого, мол, рожна тебе, мил человек, у нас надобно? Студент как воды в рот набрал и дальше себе по пустырю чешет. Вроде, как я – не я и хата не моя. – Стало быть, страху нагнал тот мазурик на него. – Фролка сказывал, что покамест в канаве хоронился, страху натерпелся немалого, что уж в таком разе о студенте судить. – Ну, и что Фрол дальше рассказывал? – Тот, кто с бревна поднялся, взъярился на студента. Наверное, главарь ихний, и злобно его вдругорядь спрашивает да матерными словами лает, а бабы гогочут да подначивают. Фролка даже револьвер достал, думал, студента защищать придется, и уж готов был из канавы стрелять, да тут студент сам себе подмогнул. Повернулся к ним да говорит. Мол, я вам зла, люди добрые, не желаю, а даже, напротив, готов за правду народную претерпеть, но и вы мне не мешайте и дело свое окончить дайте. Тут девка одна как заверещит. «Да он нигилист, православные! Из тех самых, кто в прошлом годе на цареву жизнь злоумышлял!» – Ишь ты! Сознательные у нас бабы, как я погляжу!