– Не столь сознательные, а сколь хмельные и распутные, ваше высокоблагородие. Паскудство мерзкое учинить завсегда гораздые, – зрел в корень повидавший столичное дно филер. – Как же Лиховцев вывернулся? – Студент из мешка жестянку вытащил и спокойно им отвечает. Мол, или даете мне убраться подобру-поздорову, или пеняйте на себя. Бездомники гоготать зачли, а главарь ихний на руки поплевал да к студенту шагнул. Дескать, щас я тебе уши, молокосос, надеру, и вдругорядь слово матерное употребил. Студент от него попятился да ничтоже сумняшеся жестянку свою в огонь метнул. Громыхнуло, будто в грозу майскую. Фрол сказывал, как на Аптекарском шарахнуло. Тучи искр из разлетевшегося во все стороны костра поднялись, угли да головни горящие в небо, как при фейерверке, взметнулись да обратно на землю попадали. Главарь замертво где стоял, там и упал. Стоны, крики, вопли в один гомон смешались, а бабы, к ним приблудшие, дурными голосами еще пуще заверещали. Последующей картины Фрол уж не видал. Студент назад с великим поспешанием подался да с пустыря того со всех ног утек. Тока, когда на проспект Средний выскочил, зашагал не так шибко. – Фрол сейчас где? – Дык в карете, ваше высокоблагородие. Обожгло его малость, да башмаки, когда по выгону таскался, в навозе запачкал, но за квартирой едино наблюдает, не сумневайтесь, – предвосхитил вопрос судебного следователя агент. – Головня горящая по роже ему припечатала, хорошо, не по глазу, – пояснил он. – Видать, мало науки на Аптекарском возле того сарая хлебанул, – бросил в сердцах Сергей. – Впрочем, благодарность ему, что хоть и раненый, а Лиховцева до квартиры сопроводил. – У студента свет опять горит. Видать, происшествие то на него повлияло. Спать не может да про черный ход позабыл, парадной лестницей на квартиру возвернулся. – Вот, возьми заживляющую мазь, да пусть сапоги от навоза оботрет, – отдал для Фрола медикаменты и прочитанную газету Сергей. – Надеюсь, опосля подобных приключений Лиховцев ночь дома проведет, а завтра решим, как в отношении его особы поступать будем. – Дык, может, прямо щас заарестуем студента, и вся недолга, ваше высокоблагородие? – По закону действовать надо, любезный Шнырь, но ежели вдруг какой сюрприз заметишь, приходи не колеблясь, – напутствовал филера Чаров и посмотрел на часы. О том, чтобы снестись с Шуваловым и испросить его дозволения на арест Лиховцева, не могло быть и речи. «Через полчаса ударят полночь, и граф, надо думать, почивает. К тому же он не теряет надежды, что Лиховцев выведет на неизвестные связи Нечаева, хотя учитель Закона Божия в самообразование ударился и пока что о революции не помышляет. Однако студента арестовать следует немедля, здесь Шнырь прав, пока он новых бед натворить не успел», – размышлял о возможностях покушения на Марсовом поле судебный следователь, когда ноги сами привели его в переднюю, и он оказался возле филерской кареты. Глава 25. И на старуху бывает проруха Когда Казимир вернулся домой, Зося спросила из-за двери спальни: «Это ты, Казик?» и, получив утвердительный ответ, в переднюю выходить не стала. Собираясь ложиться, Глафира молилась в своей комнате и нос в коридор не казала, хотя позднее появление молодого барина не укрылось от ее вездесущих ушей. «Чудно, однако ж. Польская потаскуха, слава богу, убралась, а Казичка опять где-то шлялся? И кто ж тогда наверху у них дверью стучал?» – недоумевала безнадежно влюбленная в молодого человека горничная и, тяжело вздохнув, загасила свечу. Сбросив грязные, с прилипшим навозом башмаки, студент прошел к себе и, закрывшись на ключ, повалился в изнеможении на диван. Великая радость переполняла его. Он не тужил ни о гибели несчастных бродяг на Смоленском поле, ни о миновавшей его смертельной угрозе, ни о стоявшей против его окон карете. Главное, у него получилось! «Соберу запал для второго снаряда, благо, взрывчатая смесь готова, да посплю немного», – определился с ближайшими планами Казимир, как тягучая усталость пригвоздила его к дивану, а веки налились свинцом. «Не спать, не спать!» – неимоверным усилием воли он заставил себя подняться и усесться за письменный стол. Заполнив серной кислотой стеклянную трубку, он запаял ее и, вставив в трубку большего диаметра, залил ее конец расплавленным сургучом. Оставалось заполнить пространство между стенками трубок смесью бертолетовой соли и сахара и получившийся сосуд опять наглухо запечатать сургучом. Как ему подсказал Кройц, для гарантированного взрыва следовало подготовить две такие трубки, расположенные перпендикулярно друг другу, а в центре каждой из них поместить груз, который надежно раздавил бы стекло той или иной трубки при ударе о поверхность под любым углом. «Черт, бертолетова соль окончилась, а в аптеку уже не сунешься, полчаса до полуночи», – ругал себя Казимир, как вспомнил, что дома у Кройца оная субстанция точно имеется, притом ключ от инженеровой квартиры лежит у него в кармане. «Не сочтите за труд, привезите мне завтра склянку с серной кислотой. Вам же до меня и десяти минут ходу много будет, – напомнил об их близком соседстве Кройц. – В кабинете на верхней полке в лабораторном шкапу найдете. Возле склянки с бертолетовой солью стоит, да и мешок кизельгура прихватите, что-то он скоро вышел, – вручая ключи, растерянно обронил инженер. – Длинный от парадной, а эти два – от квартиры и кабинета, – указал, какой ключ к чему, Кройц. – Ежели горничная дома окажется и любопытствовать станет, скажете, я приказал. И не дай вам бог столкнуться в парадной или на лестнице с моим соседом Зининым. А коли такое несчастие приключится, не сообщайте ему, что вы мой ассистент. Гениальный ум, но характер прескверный. С некоторых пор, а я полагаю, после знакомства с господином Нобелем, достопочтенный академик стал подозрителен до сумасшествия», – закончил с наставлениями Кройц. Надев новые ботинки, купленные давеча матерью и стоявшие у дивана в его комнате, дабы Казичка не забыл их примерить, он накинул шинель и, сложив в мешок полусобранный снаряд, вышел через кухню на черную лестницу, оставив керосиновую лампу зажженной. Когда Чаров со Шнырем, оставив Фрола в карете, заявились к Лиховцевым, Казимир уже был на квартире Кройца. – Что делать будем, ваше высокоблагородие? – возвращаясь к карете, поинтересовался Шнырь. – Обмишурились мы с тобой, – не зная ответа, досадливо протянул Сергей. – Студент черным ходом улизнул, когда я у вас пребывал, а Фролка за квартирой с улицы наблюдал и двор страховать не мог. – Не кори себя почем зря. Обидная случайность, что мы с ним разминулись. Дурно, конечно, что достойных родителей Лиховцева в тревогу великую ввергли, да по-иному уже нельзя было… – Особливо мадам Лиховцева разволновалась, когда на ботинки ее сыночка навозные я пальцем указал. – А в комнате у сына отец пренеприятные для себя открытия нашел, – покачал головою Чаров, припоминая побледневшее лицо профессора, когда тот заглянул в шкафы, а потом осмотрел рабочий стол Казимира. – Дык теперь куды, ваше высокоблагородие? – прервал излишние чувствования судебного следователя Шнырь. – Родителей студента мы уж испугали, остается напугать инженера Кройца. Полагаю, в иных местах Лиховцеву незачем теперь быть, – задумчиво проронил Сергей, тогда как филер приказал севшему на козлы Фролу гнать на Аптекарский остров. Глафира беспокойно ворочалась в постели, когда стук дверного засова подсказал ей, что Казичка опять ушел среди ночи. А чтоб не потревожить родителей, воспользовался черным ходом. Как ни напрягала слух горничная, наверху было тихо. Когда же спустя несколько минут в передней настойчиво запел колокольчик, девушка с горящей свечой выскочила из комнаты. Подойдя на цыпочках к парадным дверям, она тревожно спросила «Кто там?» и, услышав в ответ «полиция», отомкнула в испуге замок. В это мгновение в передней появились хозяева и с вопросительным видом воззрились на вошедших. Из последующих разговоров Глафира, немедля отосланная к себе мадам Лиховцевой, поняла, что Казичке грозит опасность, и поспешила одеться. Из бормотания студента, на секунду остановившегося на пороге кухни против ее двери, до нее вдруг дошло, куда мог податься предмет ее тайной страсти, и, обуянная желанием его предупредить, а может, и спасти, дождалась ухода непрошенных гостей, после чего покинула черным ходом квартиру. Кройцева прислуга Акулина состояла в подружках Глафиры и во время совместных походов за снедью по павильонам Андреевского рынка и товарным лавкам его гостиных рядов любила поболтать о хозяине и его молодом ассистенте, а также их «преважных» опытах на даче у инженера. Рассудив, что среди ночи Казичка едва ли потащится на Аптекарский остров, Глафира поспешила на квартиру Кройца. На подобную догадку горничную натолкнули долетевшие до ее ушей вопросы судебного следователя, а также слова Казимира, оброненные возле ее двери. «Тьфу, позабыл, какой ключ от инженерова кабинета?» – подсвечивая себе свечой и не зажигая лампы, топтался на пороге кухни Лиховцев, пытаясь разобраться с отданными ему Кройцем ключами, после чего лязгнул засовом и усвистал восвояси. – Скоро ли? – обеспокоенно вопросил студент, когда, уйдя от Кройца, они торопились к дому горничной. Большой проспект давно обратился лесной дорогой, справа от которой простирались необъятные выгоны Смоленского поля, а слева била нещадно в нос вонь преющей кожи. Это кожевенные фабрики заводского района Чекуш настойчиво напоминали о себе. – Да уж дошли, барин, – с придыханием отвечала Глафира, показывая рукой направо. И действительно, с северной стороны пустыри сменили уходящие вдаль непритязательные избы, сооруженные по краям бывших просек, а теперь обычных гужевых дорог, весьма отдаленно напоминавших улицы. Эта была морская слобода Галерной гавани. В ярком свете луны виднелись подернутые сухим мхом крыши, вместо заборов у иных хибар эту роль исполняли прибитые палками рогожи, и когда ветер шевелил их, перья растущего чеснока на огородах мелькали по пути. – И впрямь дошли… – обреченно проронил Казимир, оглядывая унылую картину. – Свернем на Весельную улицу, и второй дом справа от протоки – мой, – с тайной гордостью объявила горничная. И вправду, ее небольшой домик в три окна, как по большей части и остальные на этой улице, да и, наверное, во всей слободе, выделялся добротным, собранным из тонких бревен, забором и обитой железом кровлей. – Располагайтесь за столом в горнице, барин, а я печку затоплю, – зажигая керосиновую лампу, зачастила Глафира, сметая с прямоугольного соснового стола несуществующий сор. Наконец-то он смог доделать начатое. С облегчением водрузив драгоценный мешок на середину стола, Лиховцев взялся за работу. – Щас-то мы его ужо возьмем, ваше высокоблагородие! – подбодрил судебного следователя Шнырь, когда они возвращались с Аптекарского острова, и опять не солоно хлебавши. Получив суровую отповедь от Кройца, пообещавшего пожаловаться в Окружной суд начальству Чарова, а до того с уничижительной дотошностью продемонстрировавшего, что никакого студента Лиховцева у него на даче и в помине нет, Сергей приуныл порядком. Конечно, проверить городское обиталище инженера не мешало, тем более что тот обмолвился о данных Лиховцеву ключах, однако сопроводить их до своей квартиры, да еще в такое время, категорически отказался. «Только под конвоем жандармов», – негодующе прокричал Кройц и гневно захлопнул дверь дачи. Окна у инженера, как и во всем доме, были погружены в гнетущую темноту, но не теряющий оптимизма Шнырь разбудил дворника и потребовал у него открыть парадную и подняться с ними в квартиру. Десятиминутное топтание под дверьми, громкие перешептывания, переходившие в энергичные разговоры, и звонкие переливы колокольчика в передней инженеровой квартиры потревожили академика Зинина. Окрики с улицы встревоженной Глафиры, обращенные к находившемуся в инженеровом кабинете Казимиру прежде разбудили его… Вышедший с пятисвечным канделябром на лестницу академик потребовал прекратить издевательства над добропорядочными людьми, пообещав пожаловаться на возмутительное самоуправство судебного следователя министру юстиции. Идти снова к Лиховцевым, дабы в очередной раз убедиться в отсутствии там студента и рискуя навлечь на свою голову законный гнев его родителей, Чаров не решился вопреки настоятельному желанию Шныря. Приказав филеру караулить наблюдаемого во дворе, а Фролу неотлучно находиться в карете и смотреть за квартирой с улицы, Сергей отправился к себе в сильно растрепанных чувствах. «Ой-ой, как сладко, мамочки!» – голосила на весь дом Глафира, купаясь в ласках неистовствовавшего в постели Казимира, умудренного ночами любви с Катаржиной и разученными упражнениями из «Камасутры». Когда же, вконец уморенный, он попросил разбудить его не позднее половины восьмого и тотчас заснул, девушка прилегла рядом и неотрывно глядела на предмет своего женского счастья, украдкой переводя волоокий взор на часы. Опасаясь заснуть и подвести ненаглядного Казичку, Глафира поднялась с перин и, подбросив пару поленьев, уселась возле печи. На столе в сером холщовом мешке покоился готовый к убийству снаряд, но он не интересовал витавшую в облаках горничную… Глава 26. На Марсовом поле и вокруг него Пан Станислав пробудился рано, но чувствовал себя бодрым и выспавшимся. Решив не искушать судьбу, он поостерегся тащиться в соседний с доходным домом трактир, предпочтя откупорить купленное с вечера пиво и позавтракать едой из комнатного ледника оставленной квартиры. Сделав глоток, он поморщился. Пиво попало на язву и обожгло нёбо. Ощупав новообразование кончиком языка, он понял, что язва смещается в глубину горла. «Эдак скоро и глотать не смогу, а после и дышать», – с деловитой отстраненностью констатировал развитие болезни Ржевуцкий, и его благообразная физиономия приобрела ожесточенное выражение. В девятом часу поляк вытаскивал окуней неподалеку от ограды Михайловского сада, а замотанная черной материей винтовка была поднята на липу еще затемно и, привязанная к ветке, ожидала своего часа. Удачливому рыболову досаждали праздно шатавшиеся зеваки, и, расточая любезные улыбки, он с трудом справлялся с эмоциями. Пан Станислав уже подумывал обратиться к служивому в будке и, провернув вчерашний трюк с жетоном, потребовать разогнать зевак, однако с полуденным выстрелом пушки число любопытствующих стало редеть и алчущие зрелища горожане повалили на Марсово поле. Заметив, что стражник оставил свой пост, он свернул удочки и, спрятав их в близлежащих кустах, отпустил улов. С обезьяньим проворством Ржевуцкий взобрался на липу и слился с ее стволом. Демаскирующий зеленый фрак он благоразумно сменил на черный сюртук. Многочасовое выслеживание зверя из подобных засидок в бытность его охоты в Индии на буйволов и львов научило поляка терпению. Отвязав винтовку, пан Станислав приложился к прицелу. Царская ложа пустовала, но по суете возле разукрашенной гирляндами трибуны и броуновскому движению адъютантов он понял, что появление цезаря и его гостей ожидается с минуты на минуту. Налетевший ветерок разогнал тучи, и высоко стоявшее солнце озарило Марсово поле. Выстроившиеся полки императорской гвардии с развевавшимися полотнищами знамен и отливавшими на солнце кирасами и касками, увенчанными двуглавыми орлами и пиками, ожидали сигнала к церемониальному маршу. Собравшаяся на трибуне женская половина публики, вооружившись зрительными трубами и биноклями, любовалась бравыми лицами гвардейцев лейб-конного полка, тогда как знатоки из ее мужской половины важно обсуждали великолепных рысаков кавалергардов, стоявших прямо напротив. Отсутствие вестей от наблюдательного агента Хлыща отравляло жизнь полицейскому чиновнику Блоку. «Как бы ни был занят слежкой филер, а исхитриться и дать весточку о себе, шепнув пару слов встретившемуся городовому, не могло отвлечь его от исправления основной службы. Подожду до полудня и, коли новостей от Хлыща не поступит, дам телеграммы в Гатчину и Лугу», – определился с повесткой на день он и решил допросить Лиховцева. Однако ни в аудиториях университета, ни на квартире, куда потом заявился Блок, студента не оказалось, причем его мамаша выглядела чрезвычайно встревоженной и ничего толком не сообщила, зато светившаяся неподдельным счастьем горничная показала, что накануне вечером барин был дома. «Придется к школяру вдругорядь нагрянуть да с папашей его побеседовать, коли его опять не застану», – взялся писать записку судебному следователю о предпринятых мерах Блок. Пробило полдень, и верный себе чиновник Сыскной полиции собирался уж дать предполагаемые телеграммы, как дежурный привел к нему есаула казачьей стражи Михайловского дворца. – Стало быть, рыжий господин в зеленом фраке предъявил вчера вашему казаку жетон сотрудника Сыскного отделения? – не верил своим ушам Блок, будучи прекрасно осведомленным, что своих агентов Сыскная полиция в означенный дворец или куда рядом не командировала да и рыжих пышноволосых сотрудников не имела. – В пятом часу пополудни оный казус приключился, а сегодня история повторилась. Еще пару часов назад, когда я отбыл на совещание к господину обер-полицмейстеру, тот рыжий господин, но уже в черном сюртуке, удил рыбу в Мойке и опять возле западной ограды дворца. Поверьте, не стал бы я докучать вашему благородию, коли б не совещание у его превосходительства, на коем присутствовал и господин Путилин. На мой шутливый вопрос, чем вызвано внимание к Михайловскому дворцу Сыскной полиции, его высокоблагородие превесьма удивился и дал мне понять, что ему ни о чем таком не ведомо. – И вдругорядь наш жетон тот рыжий сегодня вашим казакам предъявлял? – Мои казаки на оный предмет его не спрашивали, поскольку знали со вчера о его секретной службе. Однако ежели взять на ум сегодняшнее заверение господина Путилина, выходит, тот человек самозванец, приобретший жетон Сыскного отделения обманным манером. Господин Путилин направил меня к вам за разъяснениями, вдруг оный тип действует по вашему распоряжению, о коем вы не успели до него довесть. – Никак нет, господин есаул. Подобных распоряжений я не давал, в противном случае начальство мое непременно извещено было бы. – В таком разе предлагаю отбыть со мной и, коли рыжий на том же месте пребывает, арестовать подлеца, – ничтоже сумняшеся предложил есаул. С утра Чаров намеревался навестить дежуривших на Восьмой линии агентов, когда звонок колокольчика возвестил о приходе Шныря. – Горничная Лиховцевых Глафира заявилась щас на квартиру, – филер глянул на показывающие четверть девятого часы в кабинете судебного следователя, – а вот как уходила, мы с Фролом не приметили. – Не мудрено, коли полночи проездили, за студентом гоняючись. – Однако ж горничная при Лиховцевых живет и комнату свою там имеет. Да и с чего ей в ночь глухую куда-то тащиться? – у агента свербела мысль, что прислуга неспроста уходила из дому. – Полагаешь, Глафира со студентом в ночь утекла, а поутру исполнять свою службу горничной, как ни в чем не бывало, вернулась? – Наверняка не скажу, ваше высокоблагородие, но больно лицо ея счастьем светилось, Фрол сказывал.