— Водки, стакан! Жена, ойкнув, убежала на кухню, а я ощупал себя и ущипнул. Жив, цел, и даже не обделался. НУ НИ ХРЕНА СЕБЕ! Тем временем Болеслава вернулась с бутылкой водки, граненым стаканом, куском хлеба и плошкой квашеной капусты. Поднявшись с пола, я немедленно выпил сто грамм, а закусывать пошел на кухню, где сев за стол, быстро умял капусту с хлебом. Благодаря алкоголю сумбур в голове несколько успокоился и, добавив ещё соточку, я вернул себе способность к трезвому мышлению. Но всё же НИ ХРЕНА СЕБЕ! Однако! Я обнял Болеславу и вдохнул её запах. Люблю. Усадил её себе на колени и мы слились в поцелуе. Дальше дело пока не пошло, потому как я последний раз нормально мылся в речке по пути на фронт. Представляю, какое сейчас от меня амбре. Оторвавшись от моих губ, милая прошептала мне на ухо: — Я всегда знала, что ты ангел, так только они умеют. И не поспоришь, обычному человеку подобные кульбиты уж точно не по силу. — Ангел — не ангел, но поесть не мешало бы! — Извини, я только недавно встала, еще ничего не готовила. — Не надо извиняться, милая, ты же не могла знать, что я вот так нежданно негаданно… Давай что-нибудь по быстрому, тушенку подогрей да макароны свари. — Да, я сейчас, — она поднялась с моих колен и хотела уже идти, но я придержал её за руку. — Что с детьми? — Спят ещё. — Как проснутся, отведешь Стасика к матери, чтобы меня не видел, а то проболтаться может. И ты тоже никому ни слова, даже маме родной! — Мог бы и не говорить, я всё понимаю, — она чмокнула меня в нос и грациозно покачивая бедрами, удалилась, а я откинулся на спинку стула и задумался. Всё-таки, оказывается, чудеса тем моим перемещением во времени не закончились. Сегодня я перенесся в пространстве именно к тому единственному человеку, о котором думал перед неминуемой гибелью. Тут хоть какая-то логика есть, хотя ведь и тогда, под Катовице, мы с парнями, крепко приняв на грудь, много спорили о начале войны. Тогда я сильно напился, но жизни моей ничего не угрожало, а сегодня я реально был на пороге смерти. Ничего не понятно, но проведение уточняющих экспериментов для выявления закономерностей опасно для жизни. И вот ещё вопрос — что делать сейчас? Стоит мне лишь выйти на улицу, как при первой же проверке документов меня задержат как дезертира — я вытащил из кармана и открыл своё удостоверение, в котором последней стояла запись о назначении командиром роты. Да, дилемма… Хотя… Здесь же никто не знает, где сейчас находится девятнадцатая дивизия. Хм, тут есть о чем подумать… Взяв эту мысль за отправную точку, я начал прикидывать варианты, как выбраться из очередной задницы, в которой оказался благодаря своему чудесному спасению. Пока я был погружен в раздумья, супруга приготовила макароны по флотски и я с аппетитом позавтракал. Потом проснулся Станислав и мне пришлось прятаться в спальне, пока Болеслава не ушла с ним к своим родителям, затем проснулся Алешка и я его взял на руки. Этот не проболтается, потому что говорить умеет только «папа» да «мама». Чуть больше двух недель я не видел семью, а уже успел соскучиться. Как же хорошо дома! Век бы никуда не уходил, и пропади пропадом эта чертова война! Алешка не переставал плакать, поэтому я измельчил остававшиеся в кастрюле макароны с мясом и сунул ему в рот пол-чайной ложки. Ребенок затих, разбираясь с новыми вкусовыми ощущениями, но вскоре проглотил и потребовал ещё, затем ещё и ещё, а потом сынишка уснул с сытым и счастливым выражением лица. Я уложил его обратно в кроватку и принялся сочинять документы, которые мне помогут выбраться из этой передряги. Потом вернулась жена, я попросил её нагреть воды, чтобы помыться, и сел за печатную машинку, в течении полчаса перепечатав текст с черновика. Потом помылся и наконец-то затащил в койку Болеславу. Через два часа интенсивных ласк и физических упражнений, супруга озабоченно сказала: — Что-то Алешка долго спит, уже должен проголодаться. — Да он просыпался, я его покормил и он снова уснул, — сообщил я жене, но она от моих слов, вместо того, чтобы успокоиться, наоборот, взбудоражилась. — Чем ты его накормил?!!!!! — Макаронами, больше же ничего не было, да все нормально, он поел с удовольствием и уснул, расслабься… Но нет, не расслабилась, а с криком: — Ему же ещё рано!!! — она подскочила с кровати и убежала в детскую. Какая-то она нервная. Вскоре она вернулась с ребенком на руках. — Кажется, все нормально… — Ну так и положи его обратно. А мне свари штук пять яиц. — Яиц у нас нет. — Очень надо, для дела, найди пожалуйста. Одевшись, Болеслава отправилась к соседке, державшей куриц, купила и сварила яйца, которые я использовал, чтобы перевести печати и штампы на изготовленные мной фальшивки — командировочное удостоверение и предписание о перегоне автомобиля. Подобные бумаги из-за нехватки бланков часто печатали на машинке, а иногда и вообще писали от руки. Благо, что у меня в планшетке скопилась кипа различных бумаг с печатями. Потом жена занялась кухонными делами, а я достал из шкафа свой командирский мундир, купленный ещё сороковом году, чтобы ходить на различные торжественные мероприятия и митинги — на кителе ордена смотрелись намного лучше, чем на гражданском пиджаке, а та форма, которая была на мне сейчас, была получена в военкомате перед призывом и уже совершенно не подходила для перемещения по тыловым районам СССР — на ней были многочисленные зашитые прорехи и плохо застиранные пятна крови, большая часть которых появились в ходе рукопашного боя. В таком мундире здесь только до первого патруля. Поэтому я срезал петлицы с этой рванины, перешил их на другой китель и перекрепил на него ордена. Затем разложил на столе своё снаряжение: сумка-планшетка с бумагами, фляга, финский нож, каска, бинокль, два пистолета — ТТ и парабеллум (пока мы стояли в обороне, я сдал наган тыловикам и оформил ТТ как личное оружие). Вот и всё. Из утраченного более всего жаль плащ-палатку и бритву — «Жиллетт» будет сложно снова раздобыть. Потом взял свой старый вещмешок, с которым ходил на финскую войну, сложил туда старую форму, каску, бинокль, пять банок тушенки, нижнее белье и портянки. Немного подумав, запихнул моток бельевой веревки — как показала практика, нужная вещь на войне. Хлеба бы ещё, но его дают по карточкам, а заниматься выпечкой я Болеславе запретил — дело это долгое и хлопотное, мне же тепла и ласки хотелось больше чем хлеба. После вкусного обеда я попросил жену сходить на барахолку за бритвой. Она вернулась через час и принесла плохонькую бэушную опасную бритву, которой я и воспользовался, с грехом пополам удалив со своего лица полуторадневную растительность. Оставшееся до вечера время мы либо кувыркались в постели — когда Алешка спал, либо занимались сынишкой, когда он просыпался. В двадцать два часа я крайний раз поцеловал любимую жену, вышел из дома и направился по темным улочкам в сторону вокзала, где я, отстояв полчаса в очереди к дежурному помощнику военного коменданта, сунул в окошко пачку документов, положив сверху орденскую книжку, которую тот ожидаемо и взял первой, переписал оттуда данные в журнал, после чего спросил: — Куда? — В Могилев! Он написал на обрезке бумаги «Ковалев А.И. -271», поставил штамп, подпись и протянул его мне вместе с моими документами: — Четвертый путь, отправляется через двадцать минут, в Москве пересядешь. Следующий! Взяв бумаги, я направился к путям, где быстро нашел нужный поезд и по обрезку со штампом меня пустили в командирский плацкартный вагон, где мне посчастливилось занять верхнюю полку, положив под голову вещмешок. Под стук колес спалось крепко и сладко, поэтому проснулся я только когда поезд остановился, а народ в вагоне засуетился. По обрывкам разговора поняв, что мы уже в Москве, я, матюкнувшись про себя, быстро натянул сапоги, вышел с вещами из вагона и огляделся. Похоже, какая-то товарная станция. Спросив дорогу у патруля, добрался до комендатуры, где и узнал у дежурного лейтенанта, что для отправления в сторону Могилева мне необходимо ехать на другую станцию. Подробно расспросив как туда добраться, я вышел с территории железнодорожного узла и направился к трамвайной остановке. А ещё через два часа я уже с аппетитом завтракал, сидя за столом в плацкартном вагоне воинского эшелона, следовавшего на запад и думал о переменчивости истории. Да, сегодня было тридцать первое июля, а белорусский город Могилев всё ещё оставался под контролем РККА и даже не был окружен. В том числе, наверное, и благодаря действиям девятнадцатой дивизии, в составе которой я воевал ещё вчера утром. Всё более очевидно, что военная история ЗДЕСЬ развивается иначе, чем известная мне по школьным учебникам. Командиры в плацкартном вагоне в основном были в средних званиях — от младшего до старшего лейтенанта, ведь от капитана и выше ехали в купейных — субординация в армии неуклонно соблюдалась. Поэтому соседи между собой общались по-простому, без досконального соблюдения уставных требований. Поначалу, как полагается, выпили водочки, но в меру, всё-таки на фронт едем. Потом начались разговоры за жизнь, да о войне. Мне пришлось немного рассказать о своих орденах, но постарался не сильно углубляться в подробности — чем меньше обо мне запомнят, тем лучше — ведь меня здесь вообще не должно быть. Оккупировать верхнюю полку не получилось, поэтому я всю дорогу сидел у окна, обдумывая дальнейшие шаги, которые выглядели сплошной авантюрой. Я планировал перейти линию фронта, выяснить судьбу девятнадцатой дивизии, а ещё лучше — своего батальона, ну а потом действовать по обстановке. Около четырех часов пополудни эшелон, весь день следовавший довольно резво, без долгих остановок, замер на каком-то полустанке, да так и стоял там до наступления сумерек, за это время по вагону разошлись слухи, что стоим мы неподалеку от Рославля, а дальнейшее движение будет только вечером из-за опасности авианалетов. Похоже, эта информация соответствовала действительности, так как эшелон двинулся вперед в восемь часов вечера, когда начало темнеть. Народ в вагоне быстро прикинул, что при хороших темпах движения состав может прибыть в Могилев уже к часу ночи, поэтому большинство командиров завалились на боковую, понимая, что в Могилеве будет уже не до сна. Я также последовал их примеру, но дал себе установку проснуться в двадцать три часа. Поднявшись точно в заданное время, я сходил умыться, чтобы окончательно сбросить с себя остатки сна и взбодриться. Потом уселся у окна, дожидаясь ближайшей станции. По моему плану выйти из поезда следовало не доезжая Могилева — там много патрулей, комендатура и контрразведка, вследствие чего вероятность нарваться на неприятности весьма велика. Без четверти полночь поезд остановился на большой станции, и я вышел из вагона, узнав у патрульных название — Чаусы. Сержант проверил у меня документы не особо придирчиво и показал, как пройти к комендатуре. Двинувшись в указанном направлении, я вскоре ушел в сторону и затаился около разбомбленного склада. Внимательно осмотревшись и прислушавшись к окружающим звукам, я пришел к выводу, что поблизости от меня людей нет, и с максимальной осторожностью двинулся в южном направлении, через полчаса покинув пределы станции. Далее, несколько ускорившись, я двинулся в юго-западном направлении. По прямой отсюда до Днепра, было около сорока километров, за ним, на западном берегу, насколько мне было известно из разговоров в вагоне, нашими войсками удерживался Могилевский плацдарм. Поэтому мне требовалось уйти несколько южнее, туда где плотность войск должна быть пожиже и линия фронта проходит по Днепру. Преодолев за ночь около пятнадцати километров, я встал на дневку в густом кустарнике на берегу небольшой речки. Идти дальше в светлое время суток было опасно, так как любой местный житель мог сдать меня войскам охраны тыла. Отоспавшись за день, ночью я продолжил свой путь и на рассвете остановился в болотистом лесу. Мокро, лютуют комары, но зато больше шансов остаться незамеченным. Здесь уже были хорошо слышны звуки нечастой канонады со стороны фронта. Похоже, до Днепра осталось менее десяти километров. Чтобы хоть как-то отдохнуть, я забрался на разлапистую сосну, сел на ветку и примотал себя к стволу веревкой. Спать в таком положении довольно сложно, приходилось пару раз спускаться на землю, чтобы размять затекшее тело, однако часов пять в общей сложности вздремнуть удалось. Когда уже окончательно проснулся и слез с дерева, посчастливилось убить проползавшую поблизости крупную гадюку, а то у меня все запасы пропитания исчерпались — не рассчитал. Огонь разводить я поостерегся, отчего пришлось есть змею сырой, но на голодный желудок хорошо зашло. А когда стемнело, я вновь продолжил свой путь на запад и к полуночи вышел на берег Днепра, пройдя между опорными пунктами и секретами Красной Армии. Советские войска здесь стояли в отдалении от реки на один-два километра, потому что восточный берег был болотистым и низким в отличие от западного, что позволяло немцам, расположив наблюдателей на господствующих высотах, точно накрывать артиллерией любую цель, обнаруженную на нашей стороне. Найдя заросли тростника, я его нарезал и сделал несколько связок, из которых соорудил плотик, пригодный для перевозки моей поклажи и одежды. Поле чего разделся, закрепил вещи на плоту и, толкая его перед собой, переплыл реку. За время переправы немцы несколько раз запускали осветительные ракеты, завидев которые, мне приходилось, задерживая дыхание, наваливаться всем телом на плот, отчего тот вместе со мной уходил под воду. Эта нагрузка для моего плавсредства не прошла даром и в конце заплыва плот развалился, но всё же мне удалось добраться до берега, сохранив все свои вещи. Отлежавшись несколько минут, я натянул на себя мокрую одежду, но сапоги одевать не стал — без них получалось идти практически бесшумно. Здесь у немцев также не было сплошной линии обороны и, благодаря хорошему ночному зрению и острому слуху, у меня без особого труда получилось просочиться через вражеские боевые порядки. Однако за время остававшееся до утра, я успел отойти от берега только на три-четыре километра и на дневку мне пришлось становиться в зоне, плотно насыщенной тыловыми и резервными подразделениями вермахта. Перед самым рассветом мне посчастливилось найти небольшой лесок, не занятый немцами под свои нужды и я завалился спать под пушистой елью. Днем меня разбудил приближающийся шум и, выглянув из под густых веток, я увидел движущихся в моём направлении немцев. Спешно похватав вещички, я забрался на то же ёлку, под которой спал до этого. С высоты нескольких метров открылась живописная картина под названием: «Уставшая рота вермахта становится лагерем в белорусском лесу». Расположившиеся здесь солдаты сначала пообедали, получив суп с полевой кухни, чем вызвали недовольное урчание моего голодного желудка, потом принялись обустраиваться — ставили палатки, рыли щели и рубили еловый лапник для лежанок. У «моей» ели тоже пообрубали нижние ветки, заставив моё сердце стучаться на предельной скорости от мощного выброса адреналина. По этим фрицам было заметно, что повоевать они уже успели — форма обмята, верхние пуговицы расстегнуты и некоторые камрады щеголяют с трофейным оружием — ППД и СВТ. Особенно меня заинтересовала снайперская «светка», которой абсолютно неправомерно владел рослый унтер. Я так пристально наблюдал за этой наглой арийской мордой, что он несколько раз оглянулся на «мою» ель, видимо почувствовав недобрый взор, после чего из опасения быть обнаруженным, мне пришлось расфокусировать взгляд и расслабиться, только краем глаза приглядывая за этим мерзавцем. С заходом солнца немцы выставили дополнительные караулы и по команде офицера легли спать. Я ещё четыре часа сидел на дереве, наблюдая за вражескими солдатами, многие из которых заснули далеко не сразу — одни жрали втихаря отобранную у селян колбасу и самогонку, другие осваивали отхожее место, третьи кучковались и вели задушевные разговоры. Только в пол второго ночи, после второй смены караулов, я спустился с елки и, пройдя метров двадцать, поднял с земли приглянувшуюся мне снайперскую винтовку, лежавшую подле рослого унтера, позволившего себе выпить перед сном полную кружку самогона. Также я у него позаимствовал ранец и ремень с подсумками, после чего аккуратно, чтобы ничем не звякнуть, удалился из ставшего неуютным лесочка, обойдя вражеские посты. Потом, отойдя подальше, наконец обулся и направился на запад, углубляясь в немецкие тылы. На рассвете я остановился большом лесном массиве, где, наконец, смог почистить свои пистолеты, затем провел ревизию немецкого ранца, с удовольствием обнаружив там круг полукопченой колбасы и полбуханки начинающего черстветь хлеба, кроме этого меня порадовали две банки консервов и галеты из солдатского продуктового НЗ, триста двадцать советских рублей, четыре лимонки, две пачки советских винтовочных патронов калибра 7,62 мм, одна из которых с бронебойно-зажигательными, безопасная бритва — не «Жиллетт», но тоже ничего, и другой солдатский скарб. Позавтракав, я не стал ложиться спать, хоть и очень хотелось, а пошел дальше, стараясь покинуть прифронтовую зону. Однако к десяти часам утра осознал, что больше идти уже не могу, нашел густые заросли и завалился спать. Проснувшись вечером и хорошо перекусив, я понял, что чувствую себя вполне бодрым и полностью готовым к новым свершениям. К текущему моменту удалась, наверное, самая сложная часть моего плана, которой я вполне обоснованно считал нелегальное перемещение по советской территории и переход линии фронта. Дальше, разумеется, тоже лёгкой жизнь не предвидится, но я хотя бы не буду «чужим среди своих». Нет, конечно, я обречен быть таковым на протяжении всей моей жизни ЗДЕСЬ, но последние несколько дней, я, что называется, был «чужим среди своих» в квадрате или даже в кубе — очень неприятное чувство, надеюсь вы меня понимаете. Итак, теперь мне надо выяснить судьбу девятнадцатой дивизии, а дальше действовать исходя из полученной информации. Так, под невеселые размышления о сложившейся ситуации, дальнейших планах и всеобъемлющей парадоксальности бытия, я организовал бездымный костерок, вскипятил в котелке воду, в которую бросил для вкуса собранные тут же брусничные листья, затем подогрел нанизанные на веточку куски колбасы с ломтиками хлеба. Поужинав таким образом, я посмотрел на часы — пол седьмого вечера. Здесь, в белорусских лесах вдали от линии фронта уже не было никакой необходимости передвигаться исключительно ночью, поэтому я собрал свои манатки, переложив нужные мне вещи из немецкого рюкзака в свой сидор, переоделся в свои фронтовые лохмотья, обратно перешив петлицы и перекинув ордена, затем я достал из планшетки испорченные после купания в реке бумаги и бросил их в догорающий костер. Личные документы я предусмотрительно хранил в целлофановом пакете, поэтому они не пострадали, а вот всё, что было в планшетке, пришло в негодность. Перед самым закатом я вышел к реке шириной метров тридцать и принялся сооружать плотик из тростника и хвороста. Когда окончательно стемнело, разделся и переправился на другой берег, по пути утопив свою «чистую» форму, в которую для надежности завернул камни. Теперь от неё может быть только вред. На другом берегу я вновь оделся, экипировался и двинулся дальше, в течении часа достигнув крупного шоссе, которое, судя по всему, шло от Могилева на юго-запад, скорее всего к Бобруйску, а мне как раз в том направлении и надо, чтобы узнать судьбу своей части. Хотя и здесь можно захватить хорошо осведомленного языка. Интенсивность движения на этой дороге была относительно небольшая, возможно, из-за наступления темноты, причем транспорт двигался в основном колоннами и в сопровождении бронемашин различных типов, том числе и трофейных (бывших советских) БА-10. На обочине шоссе виднелись разбитые полуторки и ЗИСы, к которым я и направился, намереваясь разжиться инструментом и расходными материалами. Надежды мои оправдались в полной мере — здесь я смог найти кое-какие инструменты, с помощью которых из трубок и стальных обломков изготовил штыри для повреждения автомобильных шин — я вновь собирался применить способ захвата машин, опробованный мной ещё в Польше. Таким образом, я смогу добыть продукты и транспортное средство. Никаких инноваций — проколоть колесо и убить всех, хотя нет, хорошо бы взять языка, чтобы разузнать обстановку. Остаётся только дождаться подходящей для нападения небольшой колонны. Пока я готовил приспособу, по дороге прошли четыре машины без броневика, которые я разочарованно проводил глазами — мог бы получиться неплохой вариант. Потом я два часа сидел около дороги, молча ругая трусливых немцев, опасающихся ездить по захваченной территории без бронированного сопровождения. И кто это так их напугал? Но вот, в половине второго ночи, наконец мелькнул лучик надежды — я услышал на ставшей пустынной к этому времени дороге шум моторов небольшой колонны — две или три машины и, решив рискнуть, разместил штыри на дороге. Вскоре появились ожидаемые мной автомобили, точнее одна машина «Опель-Блиц» с тентованным кузовом в сопровождении легкого броневика «три двойки». Грузовик ожидаемо пропорол переднее колесо и остановился, после чего из кабины выскочил офицер с водителем, а из кузова четыре солдата, заняв круговую оборону. Броневик остановился и развернул башню к лесу. Несмотря на наличие этой машины, я всё же решил рискнуть и забрался на дерево — боковая броня у Sd.Kfz. 222 имеет толщину всего восемь миллиметров и с близкого расстояния её можно пробить из винтовки, но стрелять нужно по нормали к наклонной броне, то есть находясь выше цели. Пока я забирался на дерево и менял патроны на бронебойно зажигательные, офицер, поняв, что прямо сейчас на них никто нападать не собирается, приказал менять колесо, отрядив в помощь водителю одного из солдат охраны. Но все остальные фрицы продолжали лежать на земле, готовые к бою. Рационально подождав, пока немцы сделают основную часть работы по замене пробитого колеса, я выдохнул, прицелился открыл огонь по броневику, выпустив одну за другой шесть пуль. Потом перенес огонь на офицера — жаль, но в этой ситуации языка взять не получится. Далее, прикрываясь стволом, я спустился с дерева — солдаты быстро смогли выявить моё местоположение и теперь поливали сосну огнем из своих автоматов. При этом меня глубоко порадовал тот факт, что броневик молчал. Сменив позицию и перезарядив магазин, я, наконец, смог добить упорно сопротивлявшихся фрицев и посмотрел на Sd.Kfz. 222, разглядев при этом легкий дымок, струящийся из смотровых щелей, а на противоположной стороне дороги от меня резво удалялся человек в танковом комбинезоне, видимо это был единственный выживший член экипажа, его я подстрелил уже практически на самой опушке. Ну и нашумел же я тут! Надо скорее сматываться. Закинув винтовку за спину, я взял в руки пистолеты и, сохраняя бдительность, подбежал к машине, где произвел контроль. Тем временем из подбитого броневика уже появились оранжевые языки пламени. Значит живых там нет, теперь точно. Аккуратно заглянув в кузов захваченной машины, я довольно неожиданно для себя увидел зрелище, которое меня несколько разочаровало. Я-то ведь предполагал раздобыть пропитание, а вместо этого получил нахлебников-дармоедов — в кузове сидело пять человек в гражданской одежде, их руки были связаны за спиной и примотаны к стойкам кузова, босые ноги также были стянуты веревками, а на головах надеты мешки. Непростые, наверное, ребятки, крепко их укутали. Но сейчас не до них, надо скорей убираться отсюда. Я забросил в кузов вражеские трупы и оружие, закрутил на замененном колесе два болта и, сев за руль, набрал максимальную скорость в юго-западном направлении. Проехав по пустынной дороге около десяти километров, я заприметил удобный съезд, которым и не преминул воспользоваться, чтобы покинуть трассу, потом остановил машину, затер следы и отправился дальше по едва заметной колее. Ещё через пару километров автомобиль окончательно сел на брюхо в болотистой почве и я, заглушив двигатель, покинул кабину и поднялся в кузов. Сняв мешок с головы у сидящего с краю мужчины, я обнаружил, что у него ещё и кляп во рту, вытащив который я без экивоков спросил: — Ты кто? Мужик в возрасте лет двадцати пяти вместо ответа произнес: — Товарищи, это провокация, ничего не говорите. Ну вот ни хрена себе вместо благодарности! Не став его развязывать (а то вдруг ещё драться полезет?), я снял мешок с головы его соседа, а точнее соседки. Разглядев её лицо и ещё больше охренев, я вытащил у неё кляп изо рта и спросил: — А ты, Анечка, тоже будешь молчать? Никитина (а это как ни странно, была именно она) испуганно хлопала на меня глазами и ничего не отвечала. Вот же я затупил! Это ведь только у меня есть ночное зрение, а Никитина ночью в закрытом тентованном кузове уж точно разглядеть ничего не может. Взяв с немецкого трупа фонарик, я посветил на своё лицо. Теперь девушка меня узнала и её лицо осветилось радостной улыбкой: — Андрей, это ты! Какое счастье! Развяжи скорее! Пока я резал веревки, она пояснила своим товарищам: — Это свой, Ковалев Андрей, я про него рассказывала, — потом опять обратилась ко мне, — Только теперь меня зовут Гера, по другому нельзя ко мне обращаться. Освободив девушке руки, я протянул ей фонарик и нож: — Дальше сама, Гера! Аня разрезала веревку у себя на ногах, попросила у меня воды и жадно выпила полфляжки, после чего занялась товарищами, попутно рассказывая: — Я, ведь, как война началась, сразу заявление на фронт написала, но меня не брали, а семнадцатого июля вызвали в горком комсомола и отправили… не скажу куда, секрет, сам понимаешь, а позавчера нас выбросили на парашютах и мы пришли к связному, который оказался предателем. Этот гад опоил нас снотворным и сдал немцам. Фашисты нас попытались допрашивать, но мы молчали и нас засунули в камеру на целый день без воды и еды. — Били? — Нет, сказали, что повесят в центре Бобруйска. Так обидно было умирать ничего не сделав… Она закончила развязывать, а я, вытащив из солдатских ранцев консервы НЗ, отдал их диверсантам-неудачникам и те жадно набросились на пищу. Я тоже перекусил холодной тушенкой и сказал: — Отсюда надо уходить, машина дальше идти не может, а немцы быстро найдут съезд и устроят облаву. Снимайте с немцев сапоги, берите оружие и все, что необходимо. Я хорошо вижу в темноте и проведу Вас по лесу. Идти нужно на запад, там плотность немецких войск меньше. Вспомнив о том, что мне нужна карта, я сходил в кабину автомобиля, взял портфель и вернулся в кузов. Порывшись в бумагах, нашел карту и вскоре определился с нашим местоположением. Оказывается, я переправился через Днепр южнее Быхова, потом шел точно на запад, переплыл реку Друть, потом атаковал немцев на шоссе Могилев — Бобруйск в пяти километрах юго-западнее Чечевич, что не есть хорошо, так там должен быть гарнизон не менее роты, часть которого уже, наверное, отправилась на наши поиски. Отложив карту, которую тут же схватил командир диверсантов (это тот, с кого первого я снял мешок), я стал рыться в портфеле, где нашел сопроводительную на пленных, согласно которой пойманные шпионы направлялись в Бобруйск для показательной казни. Видимо, как источник информации они для немцев ценности не представляли, да и что они могли знать? Там же я нашел ещё одну интересную бумагу — краткую сводку о положении на фронте, в которой сообщалось, что советские войска, пытавшиеся нанести контрудар с южного фланга группы «Центр» разгромлены, частично отступили к Рогачеву, частично окружены и уничтожены, в том числе разбита и девятнадцатая дивизия. Более в бумагах офицера ничего интересного не было, а из его карманов я извлек двести дойчмарок и полторы тысячи советских рублей. Маловато, но хоть что-то. Когда диверсанты обулись, вооружились и снарядились, их командир, нагло засунув добытую мной карту себе за пазуху, с агрессивным вызовом в голосе сообщил: — Товарищ Ковалев, мы с вами не пойдем и нам сейчас здесь надо расстаться! — Надо, так надо, навязываться не буду, — согласился я, обрадовавшись избавлению от обузы, хотя, честно говоря, само отношение было обидно. Я выпрыгнул из кузова на землю, собираясь скорей покинуть эту честную компанию, но меня остановил окрик: — Андрей! — вслед за мной спрыгнула Никитина и, когда я обернулся к ней, бросилась мне на шею, — Я хочу чтобы ты знал — я люблю тебя, очень, очень люблю и всегда буду любить, пока жива, — девушка громко, не стесняясь своих товарищей, а может, специально, чтобы они слышали, выплеснула свои чувства и осыпала моё лицо горячими, смешанными со слезами поцелуями, — Я ничего не прошу, просто знай! В ответ на эти, не сказать, что совсем неожиданные, откровения, я ласково погладил её по волосам, поцеловал в щеку и с максимальной нежностью в голосе сказал: — Ты, главное, выживи, Анечка, несмотря ни на что, выживи, — потом освободился от её объятий, развернулся и, не оглядываясь, пошел в ночную даль. И вот опять я один, без карты, без жратвы и с грустью на сердце. Жаль Никитину, вряд ли она уцелеет с таким командиром. Из прибытков от всей этой весьма рискованной операции у меня остались только деньги с офицера, зажигалка, солдатская шинель, фонарик, да пара кусков мыла. Направлялся я на запад. Теперь мне была известна судьба дивизии, и можно было возвращаться к своим, сказав, что смог выжить в бою и пробиться из окружения. Но если я выйду в гордом одиночестве, то это будет прямой путь в особый отдел для задушевных костедробительных бесед. Поэтому, возвращатся надо с подарком — пленным немецким офицером, а с таким живым багажом через Днепр переправиться будет практически невозможно. Поэтому я принял решение обойти Бобруйск с запада и выйти к нашим войскам, удерживающим плацдарм в районе Рогачева — Жлобина. К Могилеву идти бесполезно — там сейчас очень жарко и плотность войск высокая. А гомельское направление является второстепенным, поэтому шансов успешно перейти линию фронта там гораздо больше. Надеюсь, минимум недельку они ещё продержатся. Ну, а по пути прихвачу подарок, думаю, даже лейтенанта хватит, чтобы снять с меня большую часть подозрений. Топать пешком по болотам в такую даль желания у меня не было, поэтому ближайшая промежуточная задача — выйти в район Кличева, до которого по прямой на запад километров пятнадцать, там аккуратно, без шума захватить транспорт, на котором добраться до нужного мне участка фронта.