* * * Моей жене Робин, благодаря которой мне не обязательно быть джедаем. И моим фанатам, благодаря которым эта мечта не угасла. Давным-давно в далекой Галактике… Пролог. Опасная здравость ИЗ ЛИЧНОГО ДНЕВНИКА МЕЙСА ВИНДУ В своих снах я всегда все делаю правильно. В своих снах я стою на балконе арены. Джеонозис. Ослепительный оранжевый свет разгоняет тень перед моими глазами. На песке внизу — Оби-Ван Кеноби, Энакин Скайуокер, сенатор Падме Амидала. На грубо отесанном камне на расстоянии вытянутой руки от меня — Нут Ганрей. В пределах досягаемости моего лезвия — Дженго Фетт. И мастер Дуку. Нет. Более не мастер. Граф Дуку. Видимо, я никогда не привыкну так его называть. Даже во снах. Дженго Фетт ощетинился оружием. Прирожденный убийца, самый смертоносный человек Галактики. Дженго может убить меня меньше чем за секунду. Я знаю это. Знал бы, даже если бы не видел отчета Кеноби с Камино. Я сквозь Силу чувствую жестокость, которую излучает Дженго: он словно звезда, сотканная из смерти. Но я все делаю правильно. Мое лезвие не замирает под челюстью Фетта. Я не трачу время на слова. Я не сомневаюсь. Я верю. Во снах фиолетовая вспышка моего лезвия опаляет седые волоски бороды Дуку, и за те полсекунды, что требуются Дженго Фетту на прицеливание и выстрел, я сдвигаю лезвие и забираю Дуку с собой в небытие. И спасаю Галактику от гражданской войны. Я мог сделать это. Я мог сделать это. Потому что знал. Потому что чувствовал. В потоке Силы вокруг меня я чувствовал связи, что создал Дуку с Феттом и Торговой федерацией, с джеонозианцами и со всем движением сепаратистов: связи жадности и страха, обмана и неприкрытого запугивания. Я не знал, чем были эти связи, не знал, как или зачем Дуку их создал, но я ощущал их мощь, мощь той паутины предательства, которую, как я теперь знаю, он сплел для того, чтобы поймать в нее Галактику. Я чувствовал, что, если он не будет поддерживать, латать и укреплять эту сеть, паутина начнет гнить, ссыхаться и разлагаться до тех пор, пока чье-нибудь легкое движение не разорвет ее и бесконечные межзвездные течения не унесут прочь ее нити. Дуку был уязвимой точкой. Я знал это. Это мой дар. Представьте себе самоцвет коруску, минерал, чья особая кристаллическая структура делает его прочнее дюрастали. Вы можете ударить его пятикилограммовым молотом и лишь поцарапать поверхность самого инструмента. Но эта кристаллическая структура, что дает коруске его силу, создает и его уязвимые точки, места, по которым достаточно нанести один меткий несильный удар, для того чтобы камень рассыпался на куски. На то, чтобы найти эти уязвимые точки, чтобы использовать их для превращения коруски в нечто прекрасное и полезное, требуются годы обучения, глубинное понимание кристаллических структур и постоянная практика, дарующая рукам идеальное сочетание силы и ловкости, необходимое для верного удара. Если, конечно, у вас нет таланта сродни моему. Я умею видеть уязвимые точки. Зрение здесь ни при чем, но «видеть» — самое подходящее слово на общегалактическом: я воспринимаю, чувствую, каким именно образом то, на что я смотрю, входит в Силу и как Сила связывает это с собой и со всем остальным. Мне было шесть или семь лет, я учился в Храме джедаев, когда осознал, что другие ученики, полноправные рыцари-джедаи и даже мудрые мастера могут почувствовать подобные связи лишь с огромными усилиями — концентрируясь и постоянно тренируясь. Сила показывает мне достоинства и недостатки, скрытые слабости и непредвиденные варианты. Она показывает мне сжимающиеся и растягивающиеся, перекручивающиеся и разламывающиеся векторы напряженности. Она показывает мне узоры этих векторов, соединяющиеся для того, чтобы сформировать структуру реальности. Скажу проще: когда я смотрю на вас сквозь Силу, я вижу, где вы сломаетесь. Я посмотрел на Дженго Фетта, стоящего на песке арены Джеонозиса: идеальная комбинация оружия, навыков и желания воспользоваться ими — особый кристалл убийцы. Сила подсказала уязвимую точку, и я оставил тело без головы на песке. Самый смертоносный человек Галактики. Теперь — просто мертвец. Как и у драгоценностей, у ситуаций есть уязвимые точки. Но они переменчивы, призрачны, появляются лишь на мгновение и исчезают, не оставляя после себя никаких следов. Они всегда связаны со временем. Вторых шансов не существует. Если — когда — я вновь встречу Дуку, он более не будет уязвимой точкой войны. Я не смогу остановить эту войну одной-единственной смертью. Но тогда на арене Джеонозиса я мог это сделать. Через несколько дней после битвы мастер Йода нашел меня в одной из комнат для медитаций в Храме. «Твоим другом он был, — сказал старый джедай с самого порога. Кажется, будто благодаря какому-то удивительному дару Йода всегда знает, о чем я думаю. — Уважение ты обязан был к нему испытывать. Любовь даже. Убить его не мог ты — предчувствия недостаточно было». Но я мог. Должен был. Именно по этой причине наш Орден запрещает личные привязанности. Если бы я не чтил Дуку, если бы не любил его, в Галактике сейчас царил бы мир. «Предчувствия недостаточно было», — сказал Йода. Но я джедай. Меня с детства обучают доверять своим предчувствиям. Но каким из них следует верить? Когда я встал перед выбором: убить бывшего мастера-джедая или спасти Кеноби, юного Скайуокера и сенатора… я позволил Силе сделать выбор за меня. Я доверился своим инстинктам. Я сделал выбор джедая. Результат: Дуку сбежал. Результат: Галактика в пучине войны. Результат: многие мои друзья погибли. Вторых шансов не существует. Странно: я джедай, но сожалею о том, что не отнял жизнь. Многие из выживших на Джеонозисе мучаются кошмарами. Я слышу историю за историей от джедаев-целителей, пытающихся им помочь. Кошмары неизбежны: подобной резни не было со времен Войны ситхов четыре тысячи лет назад. Никто из них и представить себе не мог, каково это будет: стоять на той арене в ослепительном оранжевом свете полудня, когда вокруг — тела друзей, вонь и пропитавшийся кровью песок. Возможно, я единственный ветеран Джеонозиса, не страдающий от кошмаров. Потому что в своих снах я все делаю правильно. В свой кошмар я попадаю, когда просыпаюсь. У джедаев тоже есть уязвимые точки… Мейс Винду остановился в дверях, пытаясь немного успокоиться. Капюшон его плаща пропитался потом, а туника липла к телу: он пришел прямо из тренировочных залов Храма, не успев принять душ. И тот быстрый шаг, почти бег, которым он шел сквозь лабиринт коридоров Галактического сената, не дал ему возможности остыть. Личный кабинет Палпатина, часть апартаментов Верховного Канцлера, расположенных под Большой совещательной палатой Сената, предстал перед ним во всем своем размахе и строгости: простор отполированного эбонитового пола, несколько простых мягких кресел, плоский широкий стол тоже из эбонита. Ни фотографий, ни картин — никаких украшений, кроме двух одиноких статуй. И голографические проекторы от пола до потолка, показывающие в реальном времени изображения Галактического города, каким его можно увидеть только с вершины купола Сената. Там, снаружи, орбитальные зеркала скоро отвернутся от солнца Корусанта и принесут в столицу сумерки. В кабинете не было никого, кроме Йоды, торжественно восседающего в антигравитационном кресле и сжимающего в руках набалдашник своей тросточки. — Не опоздал ты, — заметил старый мастер. — Но лишь едва. Садись, сконцентрироваться мы должны. Серьезное что-то произошло, боюсь я. — Я и не ждал вечеринки. Сапоги Мейса простучали каблуками по полированному полу. Он придвинул одно из мягких широких кресел поближе к Йоде и сел лицом к столу рядом с мастером. От напряжения Винду все сильнее сжимал челюсти. — Посланник сказал, что речь пойдет об операции на Харуун-Кэле. Тот факт, что из всех джедаев и Верховного командования Республики Канцлер пригласил лишь двоих старших членов Совета, намекал, что хороших вестей ждать не приходится. Трудно было бы найти двух существ, столь же непохожих друг на друга, как эти два рыцаря. Йода ростом не более двух третей метра, с зеленой, будто чадианские бродячие водоросли, кожей и огромными глазами навыкате, которые, казалось, иногда светились изнутри. И Мейс — высокий даже для человека, меньше чем на ширину ладони не добирающий до двух метров, с широкими и мощными плечами, тяжелыми руками, темными глазами и постоянно изогнутыми, словно в усмешке, уголками губ. Его череп цвета полированного ламмаса был всегда гладко выбрит, тогда как у Йоды на голове остатки растительности вели себя как им вздумается.