– У меня появилась мысль, – сказал Терпелевский. – Предлагаю наряды завтра утром никуда не высылать по причине неопределенности в распоряжениях высшего начальства. – Это в каком смысле? – насторожился генерал-майор Красовский. – А в том, что непонятно, чей приказ поступил первым: чиновника особых поручений Лыкова или градоначальника Рейнбота. – Лыкова, конечно, – возмутился Запасов. – Еще утром все было согласовано с вашим командиром. А Рейнбот когда прислал перечень нарядов? – К полудню. – Вот! А чрезвычайные полномочия Лыкова? Имеются такие у градоначальника? Ротмистр пожал плечами: – Откуда мне знать? – Я знаю: не имеется. Видите, даже гренадеры подчинены коллежскому советнику. – Скажите, если наряды не высылать, то в моем распоряжении окажутся все триста сабель дивизиона? – подхватил питерец. – Почти, – ответил Терпелевский. – Двенадцать человек ежедневно во внутреннем карауле. Знамя, денежный ящик, оружейная комната… – На этих я и не претендую, разумеется. Денежный ящик надо охранять, вдруг сопрут… Ну, мы определились? Обойдемся теперь без церемоний? На том и порешили. После достигнутого согласия началось распределение сил. Сорок нижних чинов смогли выделить «чугунки», без малого триста – конные жандармы, и сто восемьдесят штыков привел капитан Значко-Яворский. Пятьсот человек! Все эти люди до последнего не знали, куда их направят. Сидели и ждали в казармах, держа оружие наготове. Им дали поспать половину ночи, а в пять утра уже подняли и напоили чаем. Пока солдаты дрыхли, охранники и сыщики работали. С наступлением темноты они разошлись по своим позициям. Филеры незаметно проследили за артелями крючников, ворами-одиночками и жульем из числа железнодорожной обслуги. При этом выявили еще несколько расхитителей, ранее не известных. Самые опытные направились в Андроновку и Котяшкину деревню. Среди станционных пакгаузов спрятаться легко, а вот попробуй наблюдать за жуликами, когда они у себя дома. И каждый чужак вызывает у них подозрения: не шпион ли? Инцидентов избежать не удалось. В Андроновке порезали филера Жегалкина: ударили кончиком ножа, выставленным на два пальца, и велели больше тут не появляться. А в Котяшкиной двум топтунам пришлось убегать от крючников, когда те заметили хвост. Еще помяли сыскного надзирателя Урусова. Выслеживая воров, тот смело полез в дыру в заборе товарной станции Митьково. А на той стороне оказался уголовный караул. Полицейского приняли с душой: угостили тумаками и отобрали деньги и часы. Хорошо, Урусов был без сыскной карточки и отговорился любопытством. Стефанов тоже не усидел дома. Несмотря на плохое самочувствие, он оделся тяговиком[14] и лично отправился выслеживать воров. Взял себе самое трудное – товарную станцию Николаевской дороги. Она была вся на виду, проходы между пакгаузами широкие и хорошо освещены. Но опытный сыщик справился и даже вычислил нового барыгу в Балканском переулке. Лыков давно уже решил, что и он в эту опасную ночь проверит себя. Не заплыл ли жирком коллежский советник? Алексей Николаевич надел черную фуражку с желтой выпушкой[15] и явился в Гавриков переулок в третьем часу ночи. И был поражен. Станция Москва-Рязанская Казанской железной дороги считалась самой большой в России хлебной биржей. Здесь оборачивались миллионы пудов хлебных продуктов. Работа после сбора урожая кипела круглосуточно. Рядом грохотали вальцовые мельницы, перетирали зерно в муку. Составы сновали беспрерывно, кто куда чего вывозил или завозил – понять постороннему человеку было решительно невозможно. Сыщик шлялся между пакгаузами и думал: что я тут делаю? Только подозрение вызову у ночных комиссионеров. Но уходить несолоно хлебавши не хотелось, и он продолжал обход. Его поразило полное отсутствие контроля. Место завалено ценными грузами, всюду штабеля кулей с ситной мукой, а еще ячмень, хлопок, рис, коробки вермишели… И ни одного караульщика. С трудом Алексей Николаевич обнаружил сторожа с трещоткой. Тот сидел на пороге склада, беспардонно смолил цигарку[16] и дул четушку[17] прямо из горлышка. Мимо него суровые дядьки бандитской наружности катили к забору вагон с подломанной дверью. Лыков хотел проследить ребят, но на него так посмотрели, что он счел за лучшее отстать. Наблюдал издалека, потом подошел к забору в другом месте, подтянулся на руках и заглянул. Артель из восьми человек споро таскала кули из вагона в широкую щель. Снаружи стояли два ломовика. За четверть часа их нагрузили доверху, извозчики уехали, а мужики вновь отправились к пакгаузам. Лыков перепрыгнул на ту сторону и оказался посреди Новой Переведеновки. Охваченный азартом, он пошел за возами: глядишь, откроется еще не выявленный скупщик – это будет его вклад в операцию. Но ломовики привели Алексея Николаевича прямо к воротам саперных казарм. Возы скрылись за ними. Часовые на входе пропустили их беспрепятственно. Лыков крался вдоль ограды, надеясь отыскать проход: ему хотелось знать, куда спрячут покражу. Но саперы оказались людьми предусмотрительными. Сыщику пришлось снова подтягиваться на руках. Ага! Он разглядел в дальнем конце двора, выходящем в Попов переулок, низкий лабаз. Туда и подъехали ломовики. Удовлетворенный увиденным, Алексей Николаевич отправился на Пречистенку. Там в здании ЖПУЖД располагался штаб операции. Пора было заканчивать с ребячеством и браться за дело. В шесть утра во дворы к барыгам начали съезжаться возы. Привычно нагрузились, никого не опасаясь, и разъехались по заказчикам. Топтуны отправились за ними. Пока все шло по плану. Лыков и Стефанов сидели в кабинете Запасова и принимали телефонные звонки. Сам подполковник взял своих сорок молодцов и отправился в наиболее опасное место – Андроновку. К девяти часам все ломовики разгрузили товар. Выехать за ворота им не дали – ворвались гренадеры с жандармами. Командовали ими филеры МОО и надзиратели МСП. Обыски начались одновременно по всей Москве. Ломовиков записывали, брали показания и отпускали. А хозяев заведений, купивших заведомо краденный товар, под конвоем отправляли в седьмой корпус Петровских казарм, где квартировал жандармский дивизион. Каретный ряд оказался забит экипажами, а людей все привозили и привозили. Из сада «Эрмитаж» прибежала обслуга, смотреть на необычное зрелище. Когда счет арестованным перевалил за полтысячи, командир дивизиона взмолился: мест больше нет! Летние бараки, склады, гауптвахта, помещения для запасных, конюшни и даже баня были переполнены арестованными. Дело обошлось малой кровью. Только в Андроновке крючники взялись за ножи. Одному из «чугунков» порезали бок, второму оцарапали шею. Пришлось стрелять в воздух, чтобы унять буянов. А в остальном облава прошла без происшествий. Глава 6 Дознание Все свободные следователи Окружного суда были вызваны в Петровские казармы и приступили к процедурным действиям. Открывали дела, допрашивали арестованных, оформляли протоколы по итогам обысков, а Бухман едва успевал за ними подписывать. Сыскных надзирателей как самых знающих рвали на части. Но что могли сделать восемь человек? В конце концов генерал-губернатор приказал градоначальнику подключить к дознанию всю сыскную полицию. Рейнбот пытался сказать Гершельману, что он давно бы подключил, да его не зовут, но генерал-лейтенант объяснил генерал-майору: у вас в МСП непорядок, оттого и не зовут. А сейчас ноги в руки и помогайте Лыкову. А тот потом решит, кого оставить на службе, а кого турнуть. Пришли люди Мойсеенко, еще пятьдесят человек, и тоже занялись дознанием. Но незримая черта уже пролегла между ними и людьми Стефанова. Восемь чистых наблюдали за нечистыми, чтобы не потакали арестованным, не прятали улики и не подсказывали, как отвечать на допросах. Лыков позволил себе удовольствие. Он взялся лично допросить несколько человек, а в помощники выбрал коллежского регистратора Соллогуба. На первый допрос Алексей Николаевич вызвал того самого Зыбина, которого летом арестовал Василий Степанович. – Ну, давай рассказывай. – О чем, ваше высокоблагородие? – Как воровал и как сыскная полиция тебе в этом помогала. Помнишь? Стефанову изложил, теперь я хочу послушать. Однако коллежского советника ждало разочарование. Лавочник не собирался откровенничать насчет своих связей с полицией. Он заявил: – Что вы меня поймали с поличным, это я признаю. Да, скупал краденое у крючников, грешен. Но про сыскных ничего не знаю. – А Стефанову говорил другое. – Не помню. – Очную ставку с ним хочешь? – Теперь я, кажется, вспомнил. Ну, сказал сгоряча. Хотел, значит, господина Соллогуба оболгать. Сам не знаю, как получилось. Теперь готов извиниться. Прощенья просим, Степан Николаич. Спьяну, не иначе… Помощник делопроизводителя важно ответил: – Я на вас зла не держу и прощаю. Нас, сыщиков, часто измазать норовят, мы привычные. Лыков понял, что тут ловить нечего. Люди Мойсеенко заметили маневры его комиссии и успели подготовиться: барыг предупредили, и они теперь станут молчать. Так и оказалось. Алексей Николаевич к вечеру прочел допросы десятка самых отъявленных скупщиков. А некоторых трясли у него на глазах. Взятые с поличным, они не сильно отпирались. Бесполезно, только разозлишь прокурора и получишь больший срок. Лучше сыграть раскаяние. Но о стачке с МСП никто говорить не захотел. Еще Лыков заметил, как московские жулики относятся к Стефанову. Если кто-то начинал вдруг юлить или запираться, приходил коллежский секретарь и садился напротив. Арестованный сразу сдавался! Причем все говорили почти одними и теми же словами: – Ну, ежели так, то ладно. Стефанова не обманешь, он нашего брата насквозь видит. И начинали давать показания. Лыкову запомнился допрос купца Любавского. Седой благообразный еврей владел фирмой по продаже ниток и пряжи. Его магазин на Кузнецком мосту охотно посещали модницы. А при обыске в подвалах этого магазина обнаружили четыреста кип хлопка! Как только уместились? Любавский принялся рассказывать елейным голосом: – Грехопадение мое началось в декабре пятого года. Если помните, случились тогда на железных дорогах забастовки. И привели они к полному хаосу. Движение поездов остановилось, и вся жизнь замерла. А на товарных станциях Москвы скопилось видимо-невидимо ценностей. Привезли их сюда, а вывезти не могут. Дороги стоят, да-с. Бери не хочу! Власти как таковой нет. Восстание, городовых убивают, сыщики попрятались в Гнездниковском и боятся выходить на улицу. Ну и случилось то, что должно было случиться. Стали, конечно, брать. – А кто стал? Имена, адреса. – Да все кому не лень! Но в первую очередь, конечно, железнодорожные агенты. Они сами пришли ко мне и сказали: Мойша Янкелевич, там добра на целые тысячи, вам не надо по дешевке? Я подумал и сказал: надо. Иначе все равно пропадет, сгниет, испортится под снегом. Уж лучше пусть служит людям, подумал я. И согласился принять небольшое количество товара. – Насколько небольшое? – уточнил Лыков. – Ах, разве я теперь вспомню? Два года прошло. А я человек старый, память хуже и хуже. У меня и справка есть от доктора, что умственная деятельность ослаблена и все такое. – Пусть вы забыли первый свой грех, – согласился питерец. – Но события, которые описали, давно закончились. В стране снова порядок, экономика на подъеме. А вы продолжаете скупать краденое. Откуда у вас четыреста кип хлопка? – Бес попутал, как говорят в таких случаях мои русские контрагенты, – вздохнул Любавский. – Привыкаешь брать что-то намного дешевле, чем если бы купил в честной коммерции. Очень трудно отвыкнуть, видите ли. Да разве я такой один? – А кто еще? Назовите имена. – Ой, это я так, к слову. Я говорил вам, что имею справку от доктора об умственной деятельности? Все забываю. Наверное, скоро умру… – Неужели за два года охрана материальных ценностей на железной дороге так и не наладилась? Барыга хмыкнул: – Об этом лучше спросить тех, кто получает по ночной квитанции. Я лишь покупатель, сам вагоны не ломал. Надеюсь, суд учтет это. Не знаете, кстати, что мне будет за мои… так сказать?.. – Поедете строить Кругобайкальскую железную дорогу, – жестко ответил Лыков. – Там очень нужны рабочие руки. – В моем возрасте и с моим здоровьем? Фи. Вы изволите шутить. И отказался отвечать на дальнейшие вопросы, сославшись на плохое самочувствие. Дознание шло полным ходом. И воры с барыгами постепенно начали сдавать. Этому способствовало решение Лыкова изолировать арестованных от продажных сыщиков. В МСП имелась собственная, так называемая сыскная тюрьма. Если бы таких, как Любавский, посадили туда, сговор был бы неминуем. Но Алексей Николаевич предвидел это. Он поехал к генерал-лейтенанту Иллюстрову, председателю Московского военно-окружного суда. Они были знакомы по прежним делам, и военный юрист обрадовался сыщику. – Алексей Николаевич! Вот злодей. Опять вы нам удружили с Тринадцатым саперным батальоном, – с деланой строгостью начал он. – А пусть не воруют. – Э-хе-хе… Люди всегда будут брать чужое, вы же понимаете. – Понимаю, Иоакинф Иванович. Как там идет следствие? Преступления саперов выделили в особое производство, которое вели военные следователи. Генерал рассказал, что главные виновники уже определены, участники и зачинщики тоже. Сейчас выявляют остальных фигурантов дела: сообщников, подговорщиков[18], пособников, попустителей и укрывателей. Фельдфебелям, которые руководили преступлениями, светит каторга третьей степени[19]. Улики налицо: помимо свежеукраденной муки, на мобилизационных складах батальона нашли шелк-сырец, польский рафинад и даже ящик экстрадинамита. Причем вместе с пистонами и фитилями. Судя по маркировке, взрывчатку отправили на Средне-Сибирскую дорогу. А оказалась она в Первопрестольной. Зачем динамит понадобился саперам? Если для продажи террористам (а это первое, что приходит на ум), то попавшимся несдобровать. Лыков выслушал генерала, дал свои соображения, а потом попросил о содействии. В результате облавы, организованной его комиссией, было арестовано двести сорок два человека. Сажать их некуда, потому что во всех московских тюрьмах налажена арестантская почта. И воры сговорятся с людьми Мойсеенко, как затянуть дознание. Камеры временного содержания при полицейских частях тем более нельзя использовать: есть подозрение, что общая полиция тоже покрывала воров. Нет ли места у военных? На три-четыре месяца, примерно до Пасхи. Иллюстров насупился. Впустить в военные узилища сотни чужих арестантов! А как их кормить, охранять, лечить? Военная тюрьма на Кадетском плацу забита под завязку. Есть еще гарнизонная гауптвахта и многочисленные полковые. Да, там имеются свободные места. Трудные времена прошли, и теперь не то, что было в девятьсот пятом году, когда арестованных сажали друг другу на голову. И все же столько человек сразу… – Едем к командующему, – сказал председатель. И они отправились к Гершельману.