Тот сначала заартачился. Тогда Лыков вынул свой открытый лист и обратился к Сергею Константиновичу уже как к генерал-губернатору, по линии МВД. Это помогло. Гершельман предложил Иллюстрову: – А поместите их на Ходынском поле, в летних бараках. – Замерзнут, – ответил тот. – Скоро декабрь. – И черт с ними, пусть не воруют! – Негуманно. Петербург узнает – скандал будет, – возразил Иллюстров. Два генерал-лейтенанта долго пререкались насчет гуманности, пока не влез коллежский советник. Он напомнил, что при Николаевских казармах есть два теплых балагана, куда временно помещают новобранцев гренадерской артиллерийской бригады. Призыв уже завершен, новеньких рассовали по батареям, и в балаганах сейчас хранят квашеную капусту и овощи. Может, поместить туда и арестантов по железнодорожному делу? На том и порешили. В результате подследственные переехали на Ходынку. Их допрашивали, многих до суда отпускали под подписку и постепенно довели число арестантов до шестидесяти самых опасных. Акт дознания толстел на глазах. Параллельно с работой «железнодорожно-воровской» комиссии развивалось дело о злоупотреблениях в градоначальстве. Уровень его все повышался. Начал его чиновник Департамента полиции Дьяченко, продолжил член Совета МВД Затончковский, и раскопали они такое, что государь назначил сенаторскую ревизию. Возглавил ее сенатор Гарин, и все поняли, что Рейнботу теперь конец. Гарин привез с собой действительного статского советника Хлебникова, старшего чиновника ревизии и главного ее вдохновителя. Хлебников вцепился в кадр градоначальства мертвой хваткой. Он вызывал к себе москвичей и требовал показаний на четырех человек: Рейнбота, его бывшего помощника Короткого, начальника полицейского резерва Комендантова и главного сыщика Мойсеенко. Все окружение Анатолия Анатольевича оказалось под лупой. Люди поняли, что в Москве что-то меняется, перестали бояться и начали рассказывать правду. Вскрылись безобразные вещи. Запахло не просто скандалом и отставками, запахло тюрьмой для тех, кто два года развращал город. 11 декабря Рейнбот подал рапорт государю и был отчислен от должности. Через день такой же рапорт подал Мойсеенко: он жаловался на глазную болезнь. Дмитрия Петровича произвели в следующий чин коллежского советника и отпустили на лечение. Должность начальника Московской сыскной полиции временно занял губернский секретарь Воеводин, переведенный туда из охранного отделения. Для Соллогуба и ему подобных наступили трудные времена: их через день вызывали на допросы. Рейнботу вменяли в вину подлоги по службе. Оказалось, что его махинации с неполными штатами дали общую экономию на колоссальную сумму – два с половиной миллиона рублей. Причем большая часть ее неизвестно куда делась… Генерала обвиняли также в превышении власти и в вымогательстве. Директора клубов поведали, как они «жертвовали» в фонд Рейнбота на помощь вдовам полицейских. Но найти облагодетельствованных вдов так и не удалось. В столе бывшего градоначальника обнаружили семнадцать тысяч рублей без оправдательных документов. Рейнбот заявил, что это те самые пожертвования, только их не успели актировать. При таком градоначальнике развратилась вся полиция. Генерал приблизил к себе известных взяточников, полицмейстера Третьего отделения[20] полковника Трутнева и его помощника Леандрова. И те быстро научили Короткого брать деньги с клубов за разрешение азартных игр. Жертвами поборов стали также хозяева торговых заведений и владельцы ассенизационных обозов. Недовольных высылали из Москвы в административном порядке. Участковые приставы не остались в стороне. Они передавали взятки наверх через посредство того же полковника Короткого. А потом компенсировали расходы, взимая деньги с обывателей. В московскую полицию вновь вернулось уже почти изгнанное из нее мздоимство. Подполковник Комендантов обирал поставщиков, заставляя платить за право снабжать московскую полицию. А финансовая часть канцелярии градоначальства оказалась в крайне запущенном состоянии. Но больше всего преступлений обнаружили за Мойсеенко. Его собственные подчиненные начали вспоминать один случай за другим. Например, Стефанов рассказал, как начальник приказал ему разыскать и арестовать скрывшегося надзирателя МСП Николая Огарева. Василий Степанович быстро его нашел, но тот попытался откупиться. Предложил взять пять тысяч и уйти подобру-поздорову. Коллежский секретарь отказался, и тогда Огарев объяснил ему, что поставлен самим Мойсеенко сборщиком податей с воров. Полиция их покрывает и за это имеет долю. Стефанов не поверил, арестовал беглеца и доставил в Малый Гнездниковский. Дмитрий Петрович потолковал с задержанным и приказал его отпустить. И на следующий день купил роскошный выезд ровнехонько за пять тысяч… Потом выяснилось, что Огарев – известный вор-хипесник. А стал сыщиком! Тогда Стефанов подчинился. Но вскоре он взял с поличным скупщика краденого Членова, и шайку воров при нем. Улики были налицо. Однако Мойсеенко опять потребовал отпустить всех на свободу. На этот раз сыщик отказался это сделать. И вскоре его отправили в отставку, хоть и по другому поводу. Он продолжил частным образом помогать прокурору Арнольду. Узнав об этом, оборотни попытались очернить Василия Степановича. Его даже обвинили в убийстве! Бывшего сыщика спасло алиби. Затем Мойсеенко подкупил жулика Струевича, чтобы тот обвинил Стефанова во взяточничестве. Только сенаторская ревизия восстановила честное имя сыщика. Скандальная история всплыла с польскими сутенерами. Они обосновались в Москве на лучших улицах. Местные «коты» решили прогнать чужаков. Но вмешалась сыскная полиция и… стала высылать русских из города, расчищая место для панов. Надзиратели Риске, Штраних, Кноль и Габоев собирали по два рубля в день с каждого сутенера. Варшавские платили аккуратнее и одержали верх в борьбе за столицу. Надзиратели рассказали о знаменитом ресторане «Прогресс», где с подачи Мойсеенко творились непотребства. Тем же отличались и номера «Волга», которые содержал известный аферист Чумаков. Начальник сыскной полиции часто гулял в этих заведениях. Еще он любил посещать Спортивный клуб, где пьянствовал со своим приятелем Давидом Коганом. Этот Коган выступал посредником при получении взяток и передавал их потом «другу Мите». В сентябре из сыскной тюрьмы сбежал каторжник Христофоров по кличке Ванька Булка. Очень подозрительный был побег… Каторжник пошел в уборную умываться, надзиратели Рагин и Риске остались снаружи. Ванька сделал свое дело и перебрался из нужника в измерительную комнату. Городовые пропустили его, видя, что парень без конвоя. А в комнате окна оказались без решеток, и каторжник улизнул. Оба ротозея не понесли за это никакого наказания. В то же время близкий к Стефанову надзиратель Баронин за побег мелкого воришки был понижен в разряде. Побег из сыскной полиции – это еще цветочки. Одному из арестованных, приведенных в Малый Гнездниковский, прямо там передали револьвер. Хорошо, конвойные обнаружили это при обыске, а иначе быть беде. Потерпевшие обыватели ненавидели сыщиков и дружно дали на них показания. Надзиратели говорили им без стеснения: если хочешь, чтобы мы искали твою пропажу, сначала заплати. Многие дела, даже грабежи и убийства, игнорировались Мойсеенко. Нападение на Лукояновскую обитель, ограбление Общества взаимного кредита, убийство Реша остались без полноценного дознания. Выяснились показатели раскрываемости преступлений. У Филиппова в Петербургской сыскной полиции – 44,3 процента, а у Мойсеенко в Москве – 7,8 процента. Меньше в шесть раз! А его – в коллежские советники… Подтвердились слухи о том, что надзиратели присваивали вещественные доказательства, теряли протоколы, намеренно медленно вели дела, арестовывали людей без достаточных оснований. Сыщики забирали вещи «по сомнению в принадлежности», и они пропадали потом в их карманах. Книгу учета вещдоков в МСП вовсе перестали вести. Ценности валялись где попало, без ярлыков и документов, многие исчезли. Книга учета арестантов оказалась не сшита и не пронумерована, это была пачка отдельных листов. Подозреваемых сажали за решетку без постановления следователя, по прихоти самих сыщиков. К ним применяли меры физического воздействия. Надзиратели Попов и Людин били даже женщин. В столах, шкафах, на квартирах слуг правопорядка нашлись целые свертки документов, брошенных, забытых, не приобщенных к актам дознаний. Учет преступлений был развален. Даже музей полиции, созданный Василием Ивановичем Лебедевым, оказался разграблен. Две особы женского пола мелькали в рассказах свидетелей. Одну звали Раиса Филицына, она была воровкой и сидела в сыскной тюрьме, откуда ее водили на допросы к начальнику. Вскоре воровка стала называть Мойсеенко Митей, под стать другу Когану. Уходила из тюрьмы она, когда хотела, а потом возвращалась обратно. То ли Дмитрий Петрович ее завербовал в осведомители, то ли вступил с ней в связь. Второй была Анна Штерн. Тоже молодая и красивая, она торговала на своей квартире коврами, фарфором и другими дорогими вещицами. И всем открыто рассказывала, что ей покровительствует сам начальник сыскной полиции. Окружающие считали ее негласным агентом, но охотно покупали заведомо краденное. Когда Стефанов начал дознавать хищения на железной дороге, очень скоро он столкнулся с противодействием. Мойсеенко и его прихвостни всячески мешали делу. Василий Степанович вызывал свидетелей, а тех гнали прочь из полиции. Он требовал от делопроизводителя МСП Лелюхина справки, а тот при всех в хамской форме отказывал. Помощник Мойсеенко Дещинский перехватывал письма, адресованные Стефанову. А близких к нему надзирателей выживал со службы, преследуя придирками. Однажды к коллежскому секретарю явился писец Первого участка Лефортовской части, чтобы рассказать о покровительстве полиции железнодорожным ворам. Дещинский обругал его, выгнал вон и запретил здесь показываться. Стефанов не унимался и все ближе подходил к главным преступникам. В конце концов барыги дали Мойсеенко тридцать тысяч рублей, чтобы тот уволил неподкупного сыщика. И Стефанов вылетел со службы. Подтвердились слухи о бесконечной игре Мойсеенко на скачках, о «выигрышах»-взятках в клубах, о пьянках, которые оплачивали шулера и сутенеры. Вокруг надворного советника вились несколько комиссионеров: Романов, Авербург, тот же Коган. Про них все знали, что эти люди жили исключительно посредничеством, продавая краденое. За связь с ворами отвечали также любимчики надворного советника: Соллогуб, Ботнев, Риске, братья Кайнихины. В результате некоторые шайки полиция ни разу не задерживала, хотя те хищничали у нее на глазах. Выяснились и махинации Мойсеенко с казенными суммами. Так, он ежегодно получал из Департамента полиции пятнадцать тысяч так называемых разыскных, в полное безотчетное распоряжение. Эти деньги предназначались для поощрения негласной агентуры. Никаких документов о том, что деньги дошли до агентов, найти не удалось. Кроме того, начальник МСП растрачивал и те средства, по которым должен был давать отчеты. В частности, разъездные и деньги на покупку проездных билетов. Сыщики приобретали билеты для служебных поездок на свое скромное жалованье. А в ведомости расписывались, что получили за них компенсацию. Окончательную точку в разложении МСП поставили два свежих эпизода. Дознание, которое теперь Стефанов вел вместе с Лыковым, выявило ключевую роль в железнодорожных кражах купца Членова. Того самого, которого коллежский секретарь однажды уже арестовал, а Мойсеенко отпустил. Членов имел магазин на Ильинке, через который проходили похищенные товары в колоссальных объемах. В руках купца сходились важнейшие нити. Он лично носил взятки в Малый Гнездниковский переулок. Когда прокурор Арнольд готовил материалы для суда, к нему явился сам Мойсеенко и предложил вывести Членова из дела за круглую сумму. Прокурору стало ясно, что бывший надворный, а теперь коллежский советник покрывал воров с чугунки. Что он не просто взяточник, но и покровитель и даже соучастник преступной банды, грабившей железные дороги. А возможно, и ее руководитель. Второй эпизод оказался еще убийственнее. Один из воровских заправил, некто Шестаков, мужчина уже в возрасте, жил с гимназисткой из Лебедяни Ольгой Зарубиной. Он увез девушку в Москву из отчего дома, соблазнив посулами о богатой и веселой жизни. Когда та поняла, куда попала, то начала записывать в дневник разговоры жуликов. А услышала Зарубина много интересного, в том числе о покровительстве сыскной полиции, с указанием фамилий и сумм. Дневник после обыска попал к Лыкову, и тот передал его Арнольду. Глава 7 Бандиты Внезапная и масштабная облава наделала шуму в Первопрестольной. В один день за решетку попали главные скупщики и посредники. Торговцев помельче быстро выпустили, наказав больше не покупать краденое. Иначе пришлось бы пересажать весь цвет торговой Москвы… И без того позора не оберешься. Знаменитые торговые дома, лучшие комиссионные конторы оказались замешаны в железнодорожных кражах. Все оскоромились! Так силен был соблазн. Зато торжествовали московские промышленники. Ведь это их товары воровали и перепродавали жулики. Дело выявило конфликт между торговым и промышленным капиталом. Одни тащат воз, а другие снимают сливки. Да еще и поощряют преступников. Так или иначе, но кражи на товарных станциях московского железнодорожного узла резко пошли на убыль. Уцелевшая мелкота на время присмирела, а потом если и вернулась к кражам, то уже тихонько, не наглея. Фон Мекк собрал у себя совещание начальников дорог. На нем выступил Стефанов и рассказал бонзам, как их обворовывали. Были разработаны меры по усилению охраны, улучшению условий хранения грузов, начались и кадровые перестановки. Но вдруг случилось чрезвычайное происшествие. В семь часов вечера в середине Николаевской улицы напали на поезд Московско-Казанской железной дороги. В нем везли особо ценные вещи: серебро в слитках, швейные машинки и большую партию каракуля. Грабители вскочили на подножки, захватили паровоз и заставили прислугу остановить состав. Одного охранника, который оказал сопротивление, зарезали на месте, остальные сдались. Налетчики чистили поезд сорок минут, не особо торопясь. Брали, что хотели, и явно были осведомлены о характере груза. Тяжелые слитки погрузили на телеги, причем все серебро не убралось и часть пришлось оставить. Пока они возились, обер-кондуктор решился на отчаянный поступок. Он вылез с другой стороны состава с переносным телефоном, включил его в розетку на телеграфном столбе[21] и попытался дозвониться до полиции. Но не успел. Бандиты заметили это и застрелили его в спину. Результат – два трупа и похищенный груз стоимостью девятнадцать тысяч рублей. Лыков был уязвлен. Его «железнодорожно-воровская» комиссия увлеклась борьбой с ворами и забыла про бандитов. А те выждали немного после облавы, поняли, что теперь не до них, и нанесли удар. Опять собрались вместе Стефанов, Лыков и Запасов. – Что делать будем? – мрачно спросил коллежский советник. – Люди погибли. – Сыскную можно уже привлечь? – спросил у Стефанова жандарм. Тот ответил: – Можно, но не в полную силу. Только тех, кто вместе с нами ловил ворье. Восемь штыков всего, а в остальных я не уверен. – Да, придется делать чистку, – подхватил Лыков. – Чистка займет время, а нам надо действовать сейчас, – напористо возразил Дмитрий Иннокентьевич. – Восемь сыщиков – это много. А в качестве вооруженной силы возьмем моих сорок молодцов. Нужно дать бандитам сдачи, и как можно быстрее. – Не о сдаче надо думать, – поправил жандарма питерец, – а о мерах противодействия. Как мы с ворами разобрались? Поставили наблюдение, выследили, подготовились – и раз! Так же надо и с бандитами. Лыков с Запасовым, не сговариваясь, посмотрели на коллежского секретаря. Тот рассердился: – Чего? Опять хотите на моем горбу в рай въехать? Воров я вам открыл. А про гайменников материалу в сто раз меньше. Давайте помогайте, вместе будем ловить, нечего на одного меня надеяться. – Помогайте… – пробормотал подполковник. – Это не ко мне. У железнодорожной жандармерии власть только в полосе отчуждения. Агентуры сроду не было, ее приказали завести всего месяц назад, еще ничего не успели. А тут агентура нужна. – У меня ее тоже нет, – в сердцах ответил Стефанов. – Главные банды селятся за пределами городской черты. Марьину рощу, Новую Деревню, Черкизово, Хохловку, Кожухово, Благушу, Шелепиху, Алексеевское-Богородское включили в состав Москвы лишь в прошлом году. И я тоже не успел там завести осведов. Потом, трудно это, почти невозможно. Люди живут бок о бок, как в деревнях. Все на виду, все про всех знают. Нового человека не поселишь, а местные друг за дружку горой. Предателя убьют без жалости. Алексей Николаевич примирительно сказал: – Надо заводить там свои глаза и уши. – Как? Научите, раз вы такой умный! Лыков не стал отвечать в том же тоне, а продолжил спокойно: – У нас сейчас собрано в одном месте шестьдесят арестантов. Нужно наладить внутрикамерное осведомление. Воры не могут не знать бандитов. Кто-нибудь да проболтается. Это раз. Его собеседники встрепенулись – дельное соображение. Питерец продолжил: – Кое-кого из скупщиков надо выпустить, предварительно завербовав. Станут нашими агентами, иначе поедут на каторгу. Это два. И следует ориентировать городскую агентуру МСП. Не все банды прячутся за городом. Есть четыре притона в Арженовке, есть Хитровка, есть Сережкина крепость во Втором Обыденском переулке, Рогожинская крепость в Нижнем Лесном, Покровская на краю Хапиловки. И другие имеются по Москве темные места. Тут, Василий Степанович, вам и вашим честным сыщикам карты в руки. – Согласен, – кивнул коллежский секретарь. – Но особое внимание надо по-прежнему уделить трем местностям. Я вам о них уже говорил, помните? Это Новая Деревня. Там банда Леньки Хотьковского. Далее Сокольничьи улицы, владения атамана Савоськи. И «немецкий участок». – Что еще за немецкий участок? – удивились собеседники. – Нет такого в Москве. – А вот есть! Мы так промеж себя называем Ново-Андроновский, что в Четвертом отделении. Из-за его кадра. Судите сами: пристав Севенард, старший помощник – Шульц, младший – Штумф, а письмоводителю фамилия Эртель. – Александр Николаевич Севенард по корням француз, – возразил Лыков. – И человек приличный, разве что слишком вспыльчивый. А русские немцы часто не хуже нас. – Ну пусть не хуже, – махнул рукой коллежский секретарь. – Но помощи от этих колбасников мы не дождемся. Если сыскную полицию еще можно почистить относительно быстро, то с общей дело плохо. Откуда вдруг взяться тысячам новых людей? Нет таких. Придется иметь дело с теми, кто есть. И медленно-медленно реформировать. На это уйдут годы. – Согласен, – подхватил Лыков. – Люди везде одинаковы, а Рейнбот с присными сильно развратили кадр. Конечно, чтобы вернуть прежний дух московской полиции, что был при Трепове и Лебедеве, понадобится время. Но нам надо действовать сейчас. Что вы предлагаете? – Я согласен с вашими предложениями. – Ну и хорошо. А я привлеку к дознанию одного человека. Фамилия ему Форосков, я вас знакомил, помните? Он пока без дела. Пусть начнет обнюхивать Сокольники. – Почему не Новую Деревню? – Туда Петру Зосимовичу нельзя, ему там голову проломили. Могут вспомнить. Сыщики начали действовать, и спешно. Двойное убийство попало во все сводки, нечего ждать, когда начальство даст тебе пинка. Лыков вызвал к себе Фороскова и огорошил: