Не пришлось. Лестница. Вниз, но не так, чтобы вовсе глубоко. Коридор. Нынешний темен и нет в нем ни гобеленов, ни ковров, ни вовсе каких бы то ни было украшений. Разве что старое оружие зарастает пылью. Брунгильда остановилась, чтобы потрогать. Точно. Пыль. И еще ржавчина на острие клинка. Кто ж так с оружием обращается? За ним уход надобен. Она укоризненно покачала головой, а Легионер в ответ лишь руками развел. Мол, не он виноват. Вот ведь. Он довел до двери. Указал. После на себя. И снова на дверь. – Наедине не оставишь? Легионер покачал головой. Не оставит. И пускай. Дверь открылась. Тогда-то Брунгильда и увидела человека, который… которого… любила? Нет, это не было любовью, хотя могло бы стать. Ведь и вправду могло. Он больше не казался ей слабым. Да и… – Пришла? – мрачно осведомился Никас. Комната, в которой его заперли, была невелика. Кому она принадлежала прежде? Явно человеку. И человек этот оставил многое. Ладно, кровать, но вот было на ней цветастое покрывало. А на спинке висело полотенчико, расшитое васильками. И пусть нитки поблекли, и ткань казалась серой, но ведь… было. Оно. Ковер на полу. Тапочки, стоптанные на одну сторону. Стеганый халат, который Никас накинул поверх камзола. А тот бросил на пол. – Пришла, – спокойно ответила Брунгильда, чувствуя, как закипает в душе обида. А ведь… ведь могло бы сложиться. Даже если не здесь, то… он ведь сам рассказывал, сколь велик мир. И они могли бы отправиться, что на север, что на юг. Корабль-то отец отдал. В приданое. Правда, старый, но все одно хороший. И команда была. Эти не бросили бы. – Зачем? – Никас провел по волосам дрожащею рукой. – Поговорить. – Еще не наговорилась? – в его голосе звучало раздражение и немалое. – Нет, – Брунгильда все же переступила порог. А вот темная фигура Легионера в дверях и замерла. Он просто стоял, и одно это присутствие успокаивало. Жаль, что мертвый. За мертвеца замуж не выйдешь… странная мысль. – Ты все слышала, – Никас дернул плечом. – Или мало? Я ведь помню. Помню все. Каждое слово. Каждое мгновенье этого разговора. Заморочил он… сволочь! – Он? – А кто? Я… я просто хотел узнать. Понять. Про отца! А ты сама согласилась помочь! Добровольно! – Ты не предупредил, что во время ритуала я могу умереть. – Но не умерла же! Слушай… он, кажется, тебе симпатизирует, – глаза Никаса блеснули. – Этот Повелитель… странный у него вкус, конечно, но что еще от отродья тьмы ждать. Попроси его. Скажи, что не имеешь претензий… в конце концов, ты ведь жива. Что уж теперь? Брунгильда осторожно опустилась на низкую скамеечку. Резная. И сделана кем-то, кто, может, не сильно разбирался в резьбе, ибо та была грубой и кривоватой, но сделал скамеечку с любовью. Что с ним стало? – Скажи… пообещай компенсацию. Дядя заплатит. – Дядя знал, что ты с чернокнижием связался? – Это… это не имеет значения! – Имеет, – возразила Брунгильда. – Он там. На острове. И если он знал… – Да не знал! Он бы… беспокоишься? После всего? От тебя ведь избавились. Ты должна понять. Ты такая же, как я! И от меня избавились! От нас обоих. Сочли негодными, выставили… тебя вот сюда, меня… туда. Он нервно тер руки. А кожа на них казалось белой. И белизну эту разрезали крохотные трещинки. – Мы должны держаться вместе. Помогать друг другу. У тебя есть корабль. – Есть. – Вот! И вы… вы храбрые… вы не отступитесь. Не то, что другие… мы можем объединиться! Отправиться туда! Ты же видела город! Храм! Сколько там золота! Мы станем богаты! – Мы станем мертвы, – покачала головой Брунгильда, удивляясь тому, что вот человек умный, книг прочел много. Столько, сколько ей в жизни не суметь. А не понимает такой простой вещи. Древний храм жив. Как и та, для кого он был поставлен. И все-то в нем принадлежит змееволосой деве. – Да… конечно… нежить… можно пригласить кого-то… к примеру, этого вот… Повелителя. Он, конечно, впечатления не производит, но объединиться если… временно. Предложить процент… – Мой дар, – тихо спросила Брунгильда, сжав кулаки. И разжав их… взгляд зацепился за подоконник. Пусть окно и было перетянуто решетками, но на подоконнике лежала салфетка. С голубыми васильками. – Что? – Ты знал о нем? Никас принялся тереть руки с новым раздражением. – Чешется! Пусть пришлет лекаря! В конце концов, я ни в чем не виноват! Я лишь хотел узнать… – Мой дар… – Да засунь его себе в жопу! Это ты… ты виновата! Он вдруг вскочил, и Брунгильда вздрогнула. Это ведь безумец. – Ты! Ты должна была сдохнуть! Так написано! Сдохла бы… а я бы сказал, что у тебя сердце не выдержало! Или что ты отравилась. От любви. Ко мне! – Ты жалок, – она поднялась. – И мелок. – А ты… ты уродина! Неужели думаешь, что кому-то ты нужна… там? Там над тобой будут лишь смеяться! В тебе нет ничего от нормальной женщины… Затрещина заставила Никаса заткнуться. И отбросила в угол комнаты, где стояла ваза. Ваза зазвенела и раскололась. Обидно… тоже была старой. И наверное, когда-то много значила для хозяина этой комнаты. – Тварь! – Никас взвился. И показалось, что вот сейчас нападет, что… Перед ним выросла фигура в глянцевом черном доспехе. Молчаливая. Грозная. И… и наверное, от этого и от обиды еще, от общей несправедливости, на глаза навернулись слезы. – Тварь… и ты… и все вы тут… сдохнете! Кому ты нужна! Сама подумай! Дома тебя не примут… а там, в мире… там любят красивых женщин! Хрупких. Изысканных! А ты… посмотри на себя в зеркало. – Идем, – сказала Брунгильда легионеру. – Ничего-то он не знает. Да и вовсе не следовало приходить. Теперь вон в груди ноет. И сердце болит, потому что… да потому что прав. В каждом своем злом слове.