– Ты говоришь прямо как Том. Я же вам не поп-звезда какая-нибудь. Мне не нужен телохранитель. Мне нужна моя собственная жизнь, Лиэнн. – Знаю, родная. Просто мы очень беспокоимся о тебе. – Понимаю. Но ведь прошло уже четыре дня. Целых четыре дня от него ни слова. Это ведь обнадеживает, согласись? Может, он выдохся? – Я стараюсь, чтобы голос звучал как можно более убедительно, но вряд ли мне это удается. «Сегодня воскресенье, – напоминаю я себе. – День, когда мы ездим к маме. Хороший день. Спокойный». И этого типа воскресенья, похоже, не интересуют. * * * В машине я постоянно подавляю внутреннее желание обернуться – вновь обретенная привычка смотреть, не едет ли кто за мной. Лиэнн включила классическую музыку. Композитор незнакомый, но мелодия успокаивает. Прекрасно. Я поворачиваюсь к окну – размытые очертания деревьев и солнечный свет, пробивающийся сквозь листья. Щурясь от солнечных бликов, пытаюсь вспомнить, взяла ли я солнечные очки. Собираться пришлось в спешке. С тех пор как полицейские подтвердили, что лампочку в прихожей выкрутили, все завертелось. Хозяин дома заявил, что никого ко мне не посылал и ключей тоже никому не давал. И кто же тогда у меня побывал?.. Тома допрашивали. Соседку, которой я дала запасной ключ, тоже. Задавали вопросы и коллегам. Все приличные люди среди моих знакомых вдруг превратились в подозреваемых, пока настоящий преступник разгуливает бог знает где. Но тут возникло новое осложнение. Полицейские обнаружили, что младшая сотрудница агентства по аренде недвижимости годами нарушала протокол, разрешая рабочим, которых отправляют производить мелкий ремонт в арендованных домах, брать ключи и ездить туда без сопровождения – так она экономила время. В нарушение всех правил, разумеется. У меня в доме за последний год ремонтники побывали дважды: один раз возникла проблема с отоплением, потом еще что-то. По сути, это означает, что кто угодно мог сделать копию ключа от моего жилища. Разгорелся настоящий скандал – нерадивую сотрудницу наказали, в целом ряде домов срочно поменяли замки. Полицейские держат меня в курсе событий, но, похоже, пока никаких зацепок. Сырная проволока, которая находилась в коробке с цветами, ничего особенного собой не представляет – такую легко можно купить в любом сетевом магазине. Дешевый китайский товар с сотнями отзывов. Я сама их читала. Двое молодых людей, влюбленная пара, написали, что они приобрели эту проволоку для свадебного торта, можете себе представить? Я в шоке – никогда не думала, что эту штуку так легко раздобыть, и уж тем более – что на нее есть спрос. Отпечатков пальцев нигде не оказалось – ни в доме, ни на коробке. Курьеру, который ее принес, заплатили наличными, имя заказчика – явно выдуманное, то же самое можно сказать и о визитке цветочного магазина, которую несколько недель назад оставили на моей машине. Судя по всему, мой преследователь не дурак. Вон как старается. Инспектор Сандерс уверена: этот тип читает мои колонки и пытается выбить меня из равновесия. Пользуясь моими же подсказками. Вопрос только – зачем? Кому я, черт возьми, так сильно насолила? Мы с Лиэнн долго ломали голову, как поступить с мамой: перевести ее в другой дом престарелых или не стоит? Дело в том, что мама сама выбрала именно Девон вместо Лондона, чтобы быть поближе к морю. Ей здесь нравится. Полиция считает, что этому типу, кем бы он ни был, ее местонахождение доподлинно неизвестно. Просто лишний раз прокручивает нож в ране, пользуясь информацией из газетной колонки. Даже не знаю, что и думать. Для меня главное, чтобы маме ничто не угрожало. Том совсем потерял надежду увидеть результаты работы полиции и уговорил меня сходить завтра к одному частному детективу. Парень живет и работает в Эксетере. Имеет неплохие отзывы. Как и моя сестра, Том считает, что мне нужна особая охрана, поскольку я живу одна. Он согласен съехаться со мной хоть сейчас, но я еще не готова. Да и какой в этом смысл? Все равно он в последнее время чаще бывает в Лондоне, чем здесь. Не может он сторожить меня круглые сутки, да и мне этого не надо. А насчет того, чтобы с кем-то жить – не только с Томом, но вообще, – у меня нет такого желания. Одного раза хватит… Нет. Дом моей сестры в Дорсете – самое лучшее решение моей проблемы, по крайней мере пока. Он надежен, как Форт-Нокс[3]. Вот она, оборотная сторона благосостояния – вечно переживаешь, как бы не залезли грабители. Однако есть и одна проблема – расстояние. Я временно не работаю, но вскоре намереваюсь вернуться в редакцию, и как я тогда буду крутиться, одному богу известно. От дома, который я снимаю, до редакции «Вестника Южного Девона», расположенной между Плимутом и Айвибриджем, всего двадцать минут езды, а вот от Дорсета намного дальше. – Как долго ты еще сможешь не работать? Я оборачиваюсь к сестре. Интересно, она мои мысли читает или только выражение лица? Наверное, все дело в том, что я только об этом и думаю. Редактор настоял, чтобы я взяла все накопившиеся выходные. Отгулы – их у меня много. Он считает, что это разумный вариант. Я же считаю совсем иначе – такое чувство, как будто меня наказали. – Если бы это зависело от меня, я бы вернулась на работу уже завтра. – Вот упрямая. – Нет, это не упрямство. Я хочу довести до конца кампанию «Мейпл-Филд-хауса». Снос планируется буквально на днях. Там столько всего происходит, а я должна сидеть в сторонке? Не понимаю, почему я вообще позволяю ему вмешиваться в свою жизнь и диктовать правила игры? – Это временно. Надо потерпеть, Элис. Прошу тебя. Посиди тихо, не высовывайся, пока полиция не найдет этого типа. Как я не раз говорила, ты в любой момент можешь приехать к нам в Лондон, если тебя не смущает наш хаос. – Ты же в курсе, я терпеть не могу Лондон. – Из тебя получился отличный журналист. Репортер, который ненавидит Лондон. – А что такого? Мир не обязан вертеться вокруг столицы, знаешь ли. В провинции тоже есть о чем рассказать, и наши истории не менее увлекательны, чем ваши. А может, и более. Просто национальная пресса ими редко интересуется, ведь это же не столица. Лиэнн бросает на меня один из своих фирменных свирепых взглядов. – Прости. Я не хотела пускаться в разглагольствования. – Это еще одна вещь, за которую мама и сестра вечно дразнят меня. Дескать, ну понеслась… Впереди уже показался дом престарелых, и я снова испытываю то смешанное чувство любви и ужаса, которое накатывает на меня всякий раз, когда я сюда приезжаю. Я люблю свою мать. Просто мне страшно видеть ее в этом месте. Раньше я думала, что курильщикам не грозит ничего, кроме рака легких. * * * Мы расписываемся в журнале посещений, и я с радостью отмечаю, что у главного входа дежурит администратор, который проверяет гостевые пропуска у визитеров. Дверь черного хода закрыта на замок с пин-кодом. Все это нам объяснили, еще когда мы навещали маму два месяца назад. – У нас ваша мать в полной безопасности. – Женщина с бейджем, на котором написано «Венди», приветливо улыбается. – Мы заботимся о наших гостях. Безопасность всегда в приоритете. Я молча улыбаюсь в ответ – боюсь, что голос задрожит, если я попытаюсь что-то сказать. Лиэнн держит букет пионов. Глядя на роскошные бархатно-розовые шапки, я вспоминаю наш сад в Гастингсе, где мы провели детство. Вот уж где было полно пионов, любых цветов и оттенков. «Девочки, осторожнее играйте в теннис! Не заденьте пионы!» – Готова? – Лиэнн делает такой глубокий вдох, что хватило бы на нас двоих, и берет меня под руку. Я киваю в ответ, стараясь не думать о том одиноком цветке на капоте моей машины. И о мертвых пионах в коробке… Мама в своей комнате, сидит в темно-красном кресле с высокой спинкой и смотрит в окно, выходящее в сад. На столике рядом с ней книга и стакан воды. На маме прелестная блузка бледно-голубого цвета и юбка в тон, волосы собраны в высокую прическу. Но вот она поворачивает голову и улыбается нам, и я тут же возвращаюсь к новой жестокой реальности. Мама дышит тяжело и часто, в носу у нее специальные трубочки для дыхания. Рядом с креслом стоит баллон с кислородом. – Здравствуйте, мои дорогие! – Мама счастлива нас видеть, но вынуждена сделать паузу, чтобы перевести дух. Надо же, всего три слова – и столько усилий. Мама улыбается, но в ее глазах я вижу печаль: она так много всего хочет нам сказать, но не может. По очереди мы подходим к ней и целуем в щеку, а она протягивает руки за цветами. Начинается наша обычная игра – говорим в основном мы с Лиэнн, а мама вставляет пару слов, когда собирается с силами. При этом мы делаем вид, что все абсолютно нормально. Две дочери по очереди заполняют паузы, которые возникают оттого, что их мать больше не может говорить и дышать одновременно. – Роскошные, правда? Каждый раз, когда я вижу новый окрас, я в него влюбляюсь, а потом Лиэнн находит что-то еще, лучше прежнего, – говорю я почти нараспев. Так, перестаралась. Надо собраться с мыслями. – У меня так же. Хотя должна сказать, что этот нежно-розовый оттенок трудно превзойти. – Лиэнн подается вперед, и мама поглаживает лепестки, а потом показывает в угол. Там, на книжной полке, стоят две пустые вазы. Лиэнн кивает и идет к раковине, чтобы поставить цветы в воду. Оказывается, она принесла с собой ножницы – достает их из сумочки, – и я думаю, как же это похоже на мою сестру – не забыть захватить ножницы. И мы снова принимаемся болтать, рассказывая маме о своей жизни. Не все, конечно, – неприятности остаются за бортом. Разумеется, я не говорю о преследователе, а вместо этого мы сообщаем маме, что решили с Лиэнн немного отдохнуть вдвоем в ее дорсетском доме, – целую вечность не виделись, наверстываем упущенное. – Еще не поссорились? – Лицо мамы говорит яснее всяких слов. Она уже поняла, что может произносить не больше трех слов сразу, и то после паузы, и ее речь стала похожа на вальс – раз, два, три… – Да нет вроде. Я пока ничего не разбила. Все зеркала целы. Мама хочет засмеяться, но тут же осекает себя. Дышать еще тяжелее, когда она под эмоциями. «Постарайтесь ничем не тревожить ее, ни плохим, ни хорошим, – предупредила нас как-то медсестра. – Это, конечно, нелегко, но помните: любое волнение может вызвать приступ». Я не совсем поняла тогда, о каком приступе она говорит, но вскоре мы все увидели своими глазами. У мамы терминальная стадия ХОБЛ. Хроническая обструктивная болезнь легких на завершающем этапе. Если бы не кислород для дыхания, она бы уже умерла. Но скоро – правда, никто не знает, когда именно, – это все равно случится, и никакой кислород не поможет. А пока приступ означает временный перевод в стационар. Здесь, в доме престарелых, хорошо справляются с повседневным уходом, но что-то действительно серьезное они не хотят на себя брать. «У нас есть все необходимое, чтобы поддерживать вашу мать в стабильном состоянии, – сказала старшая медицинская сестра во время первой встречи. – Однако мы не готовы к уходу за умирающим. Поэтому, если что-то… изменится… нам придется обсудить с вами дальнейшие действия». Так что мы с Лиэнн уже присматриваемся к местному хоспису, а заодно обсуждаем, не лучше ли будет перевезти маму в Лондон, поближе к сестре. То есть втайне от мамы готовим для нее место, где она будет умирать. Я изо всех сил гоню эту мысль, стараюсь не думать об этом здесь и сейчас. Возле мамы нужно жить только настоящим, но это особое искусство, которому я еще не научилась. И самое страшное в этой ситуации – для меня, по крайней мере, – это то, что мама по-прежнему красива и выглядит обворожительно. У нее безупречная кожа и блестящие волосы. Вспоминаю пачку сигарет, которая всегда лежала у мамы на кухонном столе, и хочется повернуть время вспять, схватить эту пачку и ни за что не отдавать ей. Но я продолжаю болтать как ни в чем не бывало, а когда Лиэнн ставит вазу с цветами, предлагаю пойти в сад и найти там тихий уголок, где можно будет почитать маме книгу. – Вот эту, да? – Я беру потрепанный томик «Грозового перевала» с закладкой в том месте, до которого дочитала в прошлый раз. Лиэнн прикатывает из коридора кресло, вдвоем мы легко пересаживаем в него маму, а кислородный баллон помещаем в специальный карман на спинке. Затем вывозим маму из комнаты и петляем по коридорам в поисках медсестры, которая своим пластиковым ключом откроет нам дверь в сад. «Молодцы, – думаю я. – Пообещали безопасность и держат слово». В саду мы выбираем скамейку напротив фонтана. Удачное место – отсюда как раз видно море. Мы садимся, и я начинаю читать – с того места, где Хитклифф убегает из дома. За чтением проходит около часа – за это время Лиэнн успевает отлучиться и принести нам чаю с печеньем. Мама по-прежнему тяжело дышит, и все же на свежем воздухе ей чуть полегче. Может, это мое воображение, а может, она действительно чувствует себя спокойнее, потому что знает: ей не придется говорить, ходить или еще что-либо делать. Можно просто смотреть на струи воды в фонтане и слушать, как я читаю. – Какой приятный ветерок. Раз, два, три…