Тэго снимает очки и дает волю нервному тику. КЕНДРИК О’КОННЕЛЛ 10:03 Кендрику О’Коннеллу не позвонили из Отдела Смерти, потому что сегодня он не умрет. Жизнь свою ему, возможно, и удастся сохранить, а вот работу продавца сэндвичей в кафе он уже точно потерял. Кендрик не снимает фартука, и плевать он на все хотел. Он выходит из кафе и зажигает сигарету. Кендрик никогда не был везунчиком. Даже когда в прошлом году он нажил состояние после долгожданного развода родителей, прошло совсем немного времени, и удача вновь покинула его. Его мама и папа подходили друг другу не больше, чем детские ботиночки взрослой ноге; даже в девять лет от роду Кендрик это понимал. Мальчик многого тогда не знал о жизни, но сознавал, что между родителями нет любви, если папа спит на диване, а маме плевать даже на то, что ее мужа ловят на измене с какими-то молоденькими девчонками в Атлантик-Сити. (У Кендрика всегда были проблемы с сованием носа не в свое дело, и скорее всего он был бы куда счастливее, если бы меньше знал.) Первые алименты на содержание ребенка подоспели как раз вовремя, потому что Кендрику были жизненно необходимы новые кроссовки: подошвы на старых расклеились спереди, и одноклассники безжалостно издевались над ним за то, что его кеды при ходьбе «просили каши». Открывались — закрывались, открывались — закрывались. Кендрик умолял маму купить «джорданы» самой последней модели, и она потратила на них три сотни долларов, потому что Кендрику «нужна была победа». По крайней мере так она сказала его дедушке по отцу, человеку жуткому, — однако к истории это не имеет никакого отношения. В своих новых кроссовках Кендрик чувствовал себя настоящим трехметровым великаном, пока четверо парней под метр восемьдесят не напали на него и не украли обновки прямо с ног. Из разбитого носа шла кровь, идти домой в одних носках было неприятно и больно, но все исправил тот парень в очках, который достал из рюкзака упаковку бумажных платочков и снял с себя кроссовки. Снял и отдал Кендрику, просто так, ничего не попросив взамен. Кендрик больше никогда не видел того парня и имени его так и не узнал, но Кендрика все это и не заботило. Важнее для него было никогда больше не позволять никому надирать ему зад. И вот тогда Дэмиен Ривас, в прошлом одноклассник Кендрика, который гордо бросил школу, помог Кендрику стать сильным. Ему понадобилась неделя занятий с Дэмиеном, чтобы научиться ломать запястье любому, кто осмелится на него напасть. Дэмиен отправлял Кендрика на улицу и, как свирепого питбуля, натравливал его на ничего не подозревающих старшеклассников. Кендрик подходил к жертве, давал в табло и одним ударом укладывал ее на землю. Так Кендрик стал Королем Нокаута и продолжает быть им до сих пор. Безработным Королем Нокаута. Королем Нокаута, которому некого лупить, потому что его банда распалась, когда один из ее членов, Пек, нашел подружку и попытался зажить нормальной жизнью. Королем Нокаута в королевстве людей, которые постоянно поддразнивают его наличием целей в жизни и просто сами напрашиваются, чтобы им дали в челюсть. МАТЕО 10:12 — Я знаю, что предлагать еще какие-то идеи мне нельзя… — Ну-ка, ну-ка, — говорит Руфус. Он едет на велосипеде рядом со мной. Он и меня хотел опять поставить на эту гиблую подножку, но я, как и раньше, отказался. Однако я не мог позволить своей паранойе помешать ему ехать самому. — Что придумал? — Я хочу пойти на кладбище, на могилу моей мамы. Я знаю ее только по рассказам папы, но мне хотелось бы провести какое-то время с ней, — говорю я. — Кладбище таксофонов, кажется, сделало свое дело. — Отец обычно ходил на могилу мамы один, потому что я слишком нервничал. — Если, конечно, ты не хочешь заняться чем-то другим. — Ты на самом деле хочешь пойти на кладбище в день, когда сам умрешь? — Да. — Я не против. Что за кладбище? — Эвергринс в Бруклине. Недалеко от района, в котором выросла моя мама. Нам нужно сесть на поезд А от станции «Коламбус-Сёркл» и ехать до станции Бродвей-Джанкшен. Мы проходим мимо какого-то магазинчика, и Руфус хочет в него заскочить. — Что тебе нужно? — спрашиваю я. — Вода? — Просто зайдем, — говорит Руфус. Он катит велосипед вдоль прохода и останавливается у стойки с игрушками. Здесь водные пистолеты, глина для лепки, фигурки супергероев, мячи, ластики с разными запахами и наборы конструкторов «Лего». Один из таких наборов Руфус и берет с полки. — Готово. — Что-то я запутался… — Готовься, архитектор. — Руфус идет к кассе. — Покажешь мне, на что способен. — Я улыбаюсь этому маленькому чуду, чуду, которое я даже не подумал бы подарить себе сам. Я достаю кошелек, но Руфус отмахивается. — Не, это мой подарок. Отплачу тебе за идею с инстаграмом. Руфус покупает «Лего», и мы выходим на улицу. Потом кладет целлофановый пакет к себе в рюкзак и идет пешком рядом со мной. Он рассказывает, как всегда хотел иметь домашнего питомца, но не собаку и не кошку (потому что у его мамы на них была жуткая аллергия), а кого-нибудь крутого вроде змеи или кролика. Мне нравятся обе эти идеи, главное, чтобы змее и кролику не пришлось жить в одной комнате. Так мы доходим до станции «Коламбус-Сёркл». Руфус подхватывает велосипед и спускается с ним по лестнице, после чего мы быстро проскальзываем на платформу и запрыгиваем в поезд А за секунду до отправления. — Четко мы, — говорю я. — Могли бы добраться сюда быстрее, если бы ехали на велике, — шутит Руфус. Или думает, что шутит. — До кладбища и на катафалке можно быстро доехать. Этот поезд, как и тот, в котором мы ехали ночью, почти пуст: в вагоне не больше дюжины пассажиров. Мы садимся спиной к постеру «Арены путешествий». — В каких городах или странах ты хотел бы побывать? — спрашиваю я. — Да в куче всяких. Всегда мечтал поделать что-нибудь прикольное, например покататься на серфе в Марокко, полетать на дельтаплане в Рио-де-Жанейро, а еще, может, поплавать с дельфинами в Мексике. Заметь: с дельфинами, не с акулами, — отвечает Руфус. Чувствую, переживи мы сегодняшний день, он долго бы еще подшучивал над Обреченными, которые плавают с акулами. — Но еще я хотел бы фотографировать совершенно случайные места со всего света, которые не получают должного признания из-за того, что история у них не такая эпичная, как, скажем, у Пизанской башни или Колизея, но при этом они все равно обалденные. — Классная идея. Как думаешь… Свет в вагоне мигает, и всё замолкает, даже шум вентиляторов. Мы под землей — и в кромешной темноте. Над нашими головами проносится голос машиниста, который сообщает, что произошел небольшой перебой в подаче электричества и скоро система снова будет запущена. Где-то плачет маленький мальчик, и какой-то мужчина ругается по поводу очередной задержки поезда. Но я нутром чую: что-то здесь капитально не так. У нас с Руфусом есть проблемы посерьезнее опозданий. Я не заметил подозрительных личностей в вагоне, но теперь мы тут застряли. Кто угодно может пырнуть нас ножом, и никто об этом не узнает, пока не включится свет. Я придвигаюсь к Руфусу, прижимаюсь к нему бедром и заслоняю своим телом, как щитом. Может быть, мне удастся выиграть для Руфуса немного времени, чтобы он успел повидаться с плутонцами, если их сегодня освободят. Может, я даже смогу защитить его от смерти, может, умру настоящим героем, может, Руфус станет исключением из непогрешимой статистики Отдела Смерти. Рядом со мной что-то светится в темноте, как фонарик. Это Руфус достал телефон. Я тяжело дышу, сердце бешено колотится, и мне не становится легче, даже когда Руфус массирует мне плечо. — Эй, всё в полном порядке. Такое постоянно случается. — Не постоянно, — говорю я. Задержки — да, но выключение света в метро — не такое уж частое явление. — Ты прав, не постоянно. — Он лезет в рюкзак, вынимает конструктор и высыпает горсть деталей мне на колени. — Вот. Построй что-нибудь, Матео. Не знаю, оттого ли он просит меня что-нибудь создать, что, подобно мне, ждет неизбежного, — но делаю как велено. Сердце все еще громко стучит, однако, взяв в руки первую деталь, я перестаю дрожать. Я пока понятия не имею, что пытаюсь сделать, но позволяю пальцам бесцельно строить основание из крупных деталей, потому что свет мобильника в полной темноте вагона кажется настоящим прожектором. — А ты куда хотел бы съездить? — спрашивает Руфус. Этот вопрос и темнота душат меня. Как жаль, что я не был достаточно смел, чтобы путешествовать. Теперь, когда у меня нет времени никуда ехать, я хочу побывать везде. Потеряться в пустынях Саудовской Аравии; убегать от летучих мышей под мостом Конгресс-авеню в Остине, штат Техас; провести ночь на острове Хасима, в заброшенном японском центре угледобычи, известном также как Остров-Призрак; проехать по Дороге Смерти в Таиланде, ведь даже несмотря на название оставался бы шанс, что я выживу среди отвесных скал и шатких деревянных мостов. И во многих других местах. Я хочу взобраться на все горы на свете, проплыть по каждой в мире реке, исследовать все пещеры, пересечь все мосты, пробежать по всем пляжам, посетить все города, все страны на Земле. Абсолютно все. Нельзя было просто смотреть документалки и видеоблоги об этих местах. — Я бы поехал куда угодно, лишь бы почувствовать адреналин, — отвечаю я. — Летать на дельтаплане в Рио — звучит шикарно. Закончив свою конструкцию наполовину, я понимаю, что именно строю. Это убежище. Оно напоминает мне о доме, месте, где я прятался от радостей жизни, и все-таки я осознаю обратную сторону медали. Я знаю, что мой дом оберегал меня от смерти, и благодаря ему я прожил столько, сколько прожил. И не просто прожил, а был счастлив. Дом ни в чем не виноват. Когда я наконец заканчиваю, Руфус все вещает о том, как родители чуть не назвали его Кейном в честь маминого любимого рестлера [11]; мои веки вдруг тяжелеют, голова опускается, но я резко вздрагиваю и просыпаюсь. — Прости. Мне не скучно. Мне нравится с тобой болтать. Я, э-э, я просто очень устал. Выдохся. Знаю, засыпать нельзя, потому что времени нет. — Но этот день в самом деле высосал из меня все силы. — Прикрой ненадолго глаза, — говорит Руфус. — Мы пока никуда не едем, так что с тем же успехом можешь передохнуть. Я тебя разбужу, когда доберемся до кладбища. Обещаю. — Тебе тоже надо поспать, — замечаю я. — Я не устал. Это неправда, но я уверен, что он будет отпираться до последнего. — Хорошо. Я откидываю голову на спинку сиденья, держа на коленях свое игрушечное убежище. Мобильник больше не светит на меня, но взгляд Руфуса я на себе по-прежнему ощущаю. Хотя, скорее всего, мне это просто мерещится. Поначалу становится даже как-то неловко, но потом я расслабляюсь. Прав я или нет, чувство у меня такое, словно мой личный ангел-хранитель теперь за мной наблюдает. Мой Последний друг здесь надолго. [11] Глен Томас Джейкобс, американский рестлер, бизнесмен, политик и актер, избранный мэр округа Нокс, штат Теннесси. Выступает под именем Кейн. РУФУС 10:39 Я хочу сфотографировать, как Матео спит. Звучит жутковато, согласен. Но мне нужно обессмертить это мечтательное выражение лица. Черт. Звучит не менее крипово. А еще я хочу запечатлеть само мгновение. Как часто вы оказываетесь в метро во время отключения электричества, да еще и в компании восемнадцатилетнего парня с «Лего»-домиком, едущего на кладбище посетить могилу своей мамы? Вот именно. Такое фото достойно инстаграма. Я встаю, чтобы взять общий план, направляю камеру телефона в темноту и фотографирую. Вспышка ослепляет. Через секунду — не шучу — в вагон возвращается свет, снова начинают работать вентиляторы, и поезд продолжает движение. — Я волшебник, — бормочу я. Без дураков, в свой Последний день я обнаружил в себе суперспособности. Вот бы кто-нибудь снял этот момент на видео. Я стал бы бешено популярным. Фото получилось клевое. Загружу его, как только поймаю сеть. Хорошо, что я успел сфотографировать спящего Матео чуть раньше (да, да, крипово, мы уже все с этим согласились), потому что его лицо начинает двигаться, а левый глаз — дергаться. Он выглядит взволнованным и тяжело дышит. Его трясет… Твою мать, а вдруг он эпилептик? Он мне ничего такого не говорил, но мало ли. Надо было спросить. Я уже готов обратиться к пассажирам вагона, может, кто-то знает, что делать в случае эпилептического припадка, но Матео вдруг произносит «Нет» и повторяет это слово вновь и вновь. Матео снится кошмар. И тогда я сажусь рядом и хватаю его за предплечье, чтобы спасти от страшного сна. МАТЕО