— В сети не так-то много отзывов, — говорю я. Когда услуга эксклюзивна для Обреченных, не стоит ожидать мощной обратной связи. Сложно представить Обреченного, который станет тратить драгоценное время на похвалы или, наоборот, критику какой-то организации. — Мне правда очень жаль. Жаль не потраченных денег, а потраченного времени. Руфус останавливается и вынимает телефон. — Время мы даром не потратили. — Он показывает мне наше совместное фото и загружает его в инстаграм с тегом #последнийдруг. — Десять лайков, глядишь, этой фоточкой наберу. ЛИДИЯ ВАРГАС 09:14 Лидии Варгас не позвонили из Отдела Смерти, потому что она сегодня не умрет. Но если бы ей предстояло умереть, она точно рассказала бы об этом всем, кого любит, — в отличие от ее лучшего друга, который так и не признался, что стоит на пороге смерти. Лидия сама догадалась. Все подсказки оказались под носом, оставалось только свести их воедино: Матео пришел в жуткую рань, произнес добрые, но совершенно неожиданные слова о том, какая она потрясающая мама, оставил конверт с четырьмя сотнями долларов на кухне и заблокировал ее номер (а ведь именно она его этому научила). В первые несколько минут после того, как Матео разыграл представление со своим исчезновением, у Лидии случился нервный срыв. Она позвонила бабуле и слезно попросила ее прийти домой из аптеки, в которой та работала. Вместо того чтобы отвечать на расспросы бабушки, Лидия с порога отняла у нее телефон и позвонила Матео, но он все равно не взял трубку. Она отчаянно надеялась, что это лишь потому, что номер бабули записан в его телефонной книжке, а не потому, что его уже нет. Лидия не думает о плохом. Матео не проживет долгую жизнь, что само по себе дерьмово, ведь у него самая большая и чистая душа во всей вселенной, но жизнь его продлится до конца этого долгого дня. Пусть он умрет в 23:59 и ни минутой раньше. Пенни плачет, и бабуля не может понять почему. Но Лидия различает все оттенки плача дочери и знает, как ее успокоить. Если у малышки высокая температура, Лидия сажает ее на колени и поет песни ей на ушко. Если Пенни упала, Лидия поднимает ее и протягивает игрушку, которая звенит или сверкает разными цветами (к сожалению, некоторые игрушки делают и то и другое одновременно). Если Пенни голодна или ей пора сменить подгузник, это вообще ясно сразу. Сейчас Пенни скучает по своему дяде Матео. Но Лидия не может позвонить Матео по фейстайму и здороваться с ним много раз подряд, потому что — опять же — он заблокировал ее номер. Лидия заходит в фейсбук. Раньше она пользовалась своим аккаунтом, чтобы поддерживать связь с бывшими одноклассниками, но теперь только загружает туда фотографии Пенни для семьи Кристиана. Так ей не приходится писать сообщения его родителям, бабушкам и дедушкам, дядям и тетям, а еще той двоюродной сестре, которая все время просит совета, с кем сходить на свидание. Лидия переходит на страницу к Матео. Там тишь да гладь: девятнадцать общих с ней друзей, две великолепные фотографии рассветов в Бруклине из паблика «Доброе утро, Нью-Йорк!», статья об инструменте, созданном сотрудниками НАСА, который позволяет слышать звуки космоса, и статус, обновленный несколько месяцев назад, о том, что Матео приняли в выбранный им колледж на дистанционную форму обучения, — статус, не получивший должного интереса от подписчиков. По всему видно, что Матео никогда особенно не любил делиться фактами своей жизни, однако всегда можно было ожидать, что он оставит комментарий под твоим фото или лайкнет твой статус. Если что-то важно для тебя, оно автоматически становится важным и для него. Лидия злится, что Матео где-то там ходит сам по себе. Сейчас не начало двухтысячных, когда люди просто умирали без предупреждения. Отдел Смерти появился для того, чтобы подготовить Обреченных и их близких, а не чтобы Обреченные поворачивались к близким спиной. Лидия хотела, чтобы Матео впустил ее в свою жизнь, полностью, без остатка, до последней своей минуты. Она просматривает фото Матео, начиная с самых свежих: вот они с Пенни дремлют на том самом диване, на котором Лидия сейчас сидит; вот Матео несет Пенни на руках через террариум в зоопарке, где они оба испугались, что змеи вот-вот покинут свои стеклянные дома; вот Матео в кухне у Лидии со своим отцом, который учит их готовить рис по-пуэрторикански; вот Матео вешает бумажные гирлянды к первому дню рождения Пенни; вот Матео, Лидия и Пенни улыбаются, сидя на заднем сиденье бабулиного авто; вот Матео на выпускном в академической шапочке и мантии обнимает Лидию, которая подарила ему букет цветов и шарики. Лидия закрывает окошко с фотографиями. Прогулка в прошлое приносит слишком много боли, особенно когда она знает, что ее друг все еще жив, но где-то далеко. Она пристально смотрит на его аватар. Это фото она сделала у Матео в комнате, когда он смотрел в окно и ждал курьера с коробкой Xbox Infinity. Завтра в это же время Лидия напишет пост о том, что умер ее лучший друг. Ей начнут писать люди и выражать соболезнования, как тогда, когда погиб Кристиан. И после того, когда все вспомнят, кто такой этот Матео (тот самый мальчик, с которым они учились, с которым сидели рядом в столовой), они бросятся на его страницу и начнут оставлять комментарии, создавая настоящее цифровое кладбище. Пожелают, чтобы земля была ему пухом. Скажут, что он был еще слишком молод. И как жаль, что они не нашли времени поговорить с ним, пока он был еще жив. Лидия никогда не узнает, как Матео проводит свой Последний день, но надеется, что ее лучший друг нашел то, что искал. РУФУС 09:41 Мы натыкаемся на семь заброшенных таксофонов в какой-то канаве под шоссе, ведущим на север к мосту Куинсборо. — Пойдем посмотрим. Матео уже готов воспротивиться, но я поднимаю вверх указательный палец и быстро пресекаю его порыв. Потом бросаю велик на землю, и мы лезем в дыру в заборе из сетки-рабицы. Здесь и ржавые трубы, и битком набитые мусорные мешки, воняющие тухлятиной и дерьмом, и следы почерневшей жвачки, обвивающей таксофоны. А еще здесь граффити: бутылка пепси насмерть избивает бутылку кока-колы. Я фотографирую его, выкладываю в инстаграм и отмечаю Малкольма, чтобы он знал, что в свой Последний день я думал о нем. — Тут как будто кладбище, — говорит Матео и поднимает с земли пару кроссовок. — Если там внутри пальцы ног, валим, — говорю я. Матео исследует содержимое кроссовок. — Пальцев или других частей тела не наблюдаю. — Он роняет обувь на землю. — В прошлом году я встретил на улице одного парня без обуви. У него из носа шла кровь. — Бездомного? — Нет. Причем наш ровесник. Его избили, а потом у него отняли кроссовки. Я отдал ему свои. — Ну разумеется, — говорю я. — Таких, как ты, на свете больше нет. — Да не, я не напрашивался на комплимент. Прости. Любопытно просто, как у него сейчас дела. Хотя сомневаюсь, что узнал бы его. У него все лицо было в крови. — Матео мотает головой, как будто хочет прогнать воспоминание. Я наклоняюсь и рассматриваю один из лежащих на боку таксофонов. Синим маркером на том месте, где раньше была телефонная трубка, написано: «Я СКУЧАЮ ПО ТЕБЕ, ЛИНА. ПЕРЕЗВОНИ». Лине вообще-то сложновато перезвонить тебе, Человек, если самого телефона нет. — Какая безумная находка, — говорю я и весь сияю, переходя к следующему таксофону. — Я чувствую себя Индианой Джонсом. Матео молча улыбается, глядя на меня. — Что? — Я эти фильмы запоем смотрел, когда был ребенком, — говорит он. — Но только сейчас об этом вспомнил. — И он рассказывает мне, как его папа прятал сокровище в квартире. А сокровище всегда было одним и тем же: банкой с двадцатипятицентовиками, которые они использовали в прачечных. Матео надевал ковбойскую шляпу из костюма шерифа Вуди, а вместо лассо использовал шнурок. Каждый раз, когда он подбирался ближе к банке, его папа надевал мексиканскую маску, которую ему подарил сосед, и швырял Матео на диван для грандиозной битвы. — Как круто! По рассказам твой папа клевый. — Мне повезло, — говорит Матео. — Однако я затмил твой лучик радости. Извини. — Не, все нормально. Это ведь не какое-то событие вселенского масштаба. Я ж не собирался разразиться пламенной речью о том, что исчезновение таксофонов с улиц —начало всемирного разлада или еще какой-нибудь чепухи. Просто смотрится охрененно. — Я делаю несколько фото на телефон. — Но все же удивительно, да? Платные таксофоны скоро перестанут существовать. А я не знаю ни единого номера наизусть. — Я помню только номера папы и Лидии, — говорит Матео. — Хорошо хоть я не за решеткой, было бы совсем отвратно. А так знаю я чей-то номер или не знаю — уже не важно. Нам никогда не оказаться в двадцати пяти центах от звонка кому-нибудь. — Я поднимаю телефон. — Я даже пользуюсь не настоящим фотоаппаратом. Пленочные камеры тоже скоро исчезнут с лица земли, вот увидишь. — А за ними почтовые отделения и написанные от руки письма, — говорит Матео. — Кинопрокаты и DVD-плееры, — добавляю я. — Городские телефоны и автоответчики, — продолжает он. — Газеты, — подхватываю я. — Настенные и наручные часы. Уверен, кто-нибудь сейчас разрабатывает девайс, с помощью которого мы могли бы автоматически знать время. — Бумажные книги и библиотеки. Они исчезнут еще не скоро, но в конечном счете это все равно произойдет, так ведь? — Матео замолкает, наверное, думает о тех книжках про Скорпиуса Готорна, которые упомянул в своем профиле в приложении. — И нельзя забывать о животных, находящихся под угрозой исчезновения. О них-то я как раз и забыл. — Ты прав. Совершенно прав. Все проходит, всё и вся сходит на нет. Человечество в дерьме, чувак. Мы думаем, мы такие неубиваемые и вечные, потому что мыслим и можем о себе позаботиться в отличие от таксофонов или книг, но, держу пари, динозавры тоже думали, что вечно будут у руля. — Мы не действуем, — говорит Матео. — Мы только реагируем, стоит нам осознать, что часики тикают. — Он показывает пальцем на себя. — Экспонат номер один. — Думаю, потому мы следующие в списке, — говорю я. — И исчезнем раньше, чем газеты, настенные и наручные часы и библиотеки. — Вместе с Матео я пролезаю обратно через забор и оборачиваюсь. — Но ты ведь в курсе, что и городскими телефонами никто уже не пользуется? ТЭГО ХЭЙЗ 09:48 Тэго Хэйзу не позвонили из Отдела Смерти, потому что он сегодня не умрет, но он никогда не забудет, каково это: видеть, как предупреждение о скорой смерти получает его лучший друг. Выражение лица Руфуса будет преследовать Тэго дольше, чем кровища, которую он видел в своих любимых фильмах ужасов. Тэго и Малкольм все еще в полицейском участке. Они делят между собой камеру в два раза больше, чем их комната в интернате. — А я-то думал, здесь будет вонять мочой, — вздыхает Тэго. Он сидит на полу, потому что скамейка шатается и скрипит при малейшем движении. — Нет, только блевотой, — говорит Малкольм, кусая ногти. Тэго планирует выбросить свои джинсы на помойку, когда доберется до дома. Он снимает очки и позволяет Малкольму и полицейскому на дежурстве расплыться перед глазами. Он так всегда делает, когда хочет дать остальным понять, что ему требуется тайм-аут. Единственный раз, когда эта привычка Тэго реально выбесила Малкольма, был тот случай во время игры в «Карты Против Человечества». Тэго так никогда и не признался, что карта, которую он вытащил из колоды, шутливо обыгрывала тему самоубийства, отчего он вспомнил о навсегда покинувшем его отце. При мысли о том, что Руфус жив и здоров, у Тэго болит шея. Он часто подавляет свой нервный тик, потому что шея, дергающаяся каждые пару минут, не только доставляет ему неудобства, но и делает его в чужих глазах каким-то неприступным и буйнопомешанным. Руфус однажды спросил, каково это — сдерживать тик, и Тэго предложил Руфусу, Малкольму и Эйми задержать дыхание и как можно дольше не моргать. Тэго не нужно было проделывать это упражнение вместе с плутонцами, потому что он и так знал, какое облегчение их ждет, когда все они наконец вдохнут воздуха и моргнут. Его тик для него так же естественен, как дыхание и моргание. Но когда его шея дергается из стороны в сторону, Тэго чувствует тихий хруст и всегда представляет, что с каждым движением у него постепенно крошатся кости. Он снова надевает очки. — Что бы ты делал, если бы тебе сегодня позвонили? — Наверное, то же, что и Руф, — буркает Малкольм. — Только вот приглашать на свои похороны бывшую девушку, парня которой я только что отмудохал, я бы не стал. — Да, тут он точно лоханулся, — соглашается Тэго. — А ты? — спрашивает Малкольм. — То же самое. — Ты бы… — Малкольм не продолжает. Сейчас совсем другая ситуация, не похожая на тот случай, когда Малкольм помогал Тэго преодолеть писательский затык. Тэго тогда работал над «Доктором на замену», а Малкольм постеснялся своей придумки про врача-демона, который носит на шее стетоскоп и читает мысли пациентов. Крутейшая была идея. То, что Малкольм хочет спросить сейчас, точно выведет Тэго из себя. — Я бы не стал искать маму и пытаться узнать, как умер мой отец, — опережает Тэго. — Но почему? Если бы я больше узнал о той мрази, которая спалила дотла мой дом, я бы полез в первую в своей жизни драку, — говорит Малкольм. — Меня заботят только те люди, которые хотят быть частью моей жизни. К примеру, Руфус. Помнишь, как он нервничал и не хотел признаваться, что он бисексуал, потому что боялся, что мы не захотим с ним дальше жить в одной комнате, пускай нам и было так весело вместе? Вот этот парень точно хочет быть в моей жизни. А я хочу быть частью его жизни. Сколько бы ему ни осталось.