— Да ты будешь потяжелее меня, — отвечает Матео. — Расслабься, тебе ничего не грозит. Ты сказал, что прощание с прахом родителей и сестры тебе не особо помогло, и я подумал, что здесь ты сможешь обрести успокоение. — Они погибли по пути на север штата, — говорю я. Надеюсь, те дорожные заграждения, через которые таким нелепым образом перемахнула наша машина, уже восстановили. Хотя кто его знает. — Для этого не обязательно ехать на место аварии. Может, достаточно будет просто оказаться у той самой реки. — Не очень понимаю, что я должен из этого извлечь. — Я тоже, так что, если тебе тут некомфортно, мы можем развернуться и пойти заняться чем-нибудь другим. Просто на кладбище я почувствовал умиротворение, которого не ожидал, и теперь хочу, чтобы и ты испытал это чудо. Я пожимаю плечами. — Ладно, раз уж мы здесь. Чудо, приходи. На пирсе нет ни единой лодки, и он простаивает зазря, точно пустая парковка. В июле я приезжал на один из пирсов чуть севернее отсюда с Эйми и Тэго, потому что они хотели увидеть скульптуры на набережной, а потом через неделю вернулся туда снова, уже с Малкольмом, который не смог поехать с нами в первый раз из-за пищевого отравления. Мы идем вдоль пирса. Настил у него, к счастью, не дощатый, а то я бы боялся на него наступить. Кажется, я подхватил у Матео его паранойю, точно вирус. Пирс устойчивый, сделан из бетона, не какая-нибудь шаткая белиберда, которая так и норовит под тобой провалиться, но вы не стесняйтесь, делайте ставки, может, это оптимизм играет со мной злую шутку. Мы доходим до самого края пирса, и я хватаюсь за серебристо-серое стальное заграждение, а потом наклоняюсь вперед и смотрю, как под ногами течет река. — Как себя чувствуешь? — спрашивает Матео. — Так, будто весь этот день — один большой розыгрыш, подстроенный миром специально для меня. А ты актер, и в любую минуту родители, Оливия и плутонцы выскочат из какого-нибудь минивэна и закричат «Попался!». Я бы даже не сильно разозлился. Сначала обнял бы их и только потом убил бы. Звучит забавно, если оставить за скобками расправу. — Значит, все-таки сильно, — говорит Матео. — Ты не представляешь, сколько времени я потратил, злясь на свою семью за то, что они меня бросили, Матео. Все кругом трындят налево и направо про комплекс вины выжившего, и я все, конечно, понимаю, но… — Я никогда не говорил об этом с плутонцами, даже с Эйми, пока мы еще встречались, потому что это слишком невыносимо. — Но, блин, на самом деле покинул их я. Это я выбрался из тонущей машины и уплыл. Хотя я до сих пор не уверен, был ли то в самом деле я или просто какой-то сильный рефлекс. Мы же не можем долго держать руку над огнем, мозг обязательно отдаст команду ее отдернуть. Так вот, кажется, что проще всего на свете было бы утонуть тогда вместе с семьей, пускай Отдел Смерти мне и не звонил. А если я мог умереть почти без труда, значит, быть может, и моя семья могла постараться, сделать невозможное и выжить. Вдруг Отдел Смерти ошибся!.. Матео подходит ближе и кладет ладонь мне на плечо. — Не надо так себя мучить. На «Обратном отсчете» есть целые разделы для Обреченных, которые убеждены, что они особенные. Когда звонит Отдел Смерти, это конец. Конец игры. Ты не мог ничего поделать, и твоя семья тоже не могла поступить иначе. — Я мог бы сесть за руль, — огрызаюсь я и стряхиваю его руку с плеча. — Оливия мне сразу предложила, едва я за ними увязался. Мол, тогда машиной не будут управлять «руки Обреченного». Но я слишком нервничал, слишком злился и слишком остро чувствовал свое одиночество. Я мог бы выиграть еще несколько часов жизни для своей семьи. Может, они не сдались бы так быстро, когда ситуация казалась безвыходной. Когда я выбрался из машины, они просто остались на месте. Не боролись ни секунды, Матео. — Они беспокоились только о том, чтобы вылез я. — Папа первым делом потянулся к моей дверце, то же самое сделала мама с заднего сиденья. И ведь это не потому, что мою руку как-то там зажало. Я просто замер, потому что наша гребаная тачка улетела в реку, но потом взял себя в руки. А они просто сдались, едва открылась моя дверь. Оливия даже не дернулась к выходу. Меня заставили ждать на заднем сиденье скорой, обернув пахнущим хлоркой полотенцем, а команда спасателей в это время вынимала из реки нашу машину. — В том, что случилось, не было твоей вины. — Матео низко опускает голову. — Я дам тебе минутку побыть наедине с самим собой, но буду ждать. Надеюсь, тебе это действительно нужно. — Он отходит, увозя в сторону мой велик, раньше, чем я успеваю ему ответить. Мне кажется, что минуты мне не хватит, но тут, сдавшись, я начинаю плакать так, как не плакал уже многие недели. Я колочу по заграждению кулаками, снова и снова бью по перекладине, потому что моя семья погибла, потому что мои лучшие друзья за решеткой, потому что моя бывшая девушка нам нагадила, потому что у меня появился крутейший друг, но нам не дано провести друг с другом даже полного дня. Я останавливаюсь, ловя ртом воздух, как будто только что уделал десятерых амбалов. Мне не нужна даже фотография Гудзона, поэтому я поворачиваюсь к нему спиной и иду к Матео, который возит мой велик по асфальту хаотичными петлями. — Ты победил, — говорю я. — Это была хорошая идея. — Он не злорадствует, как Малкольм, и не подначивает меня, как это делала Эйми каждый раз, когда выигрывала спор. — Прости, что на тебя сорвался. — Тебе нужно было сорваться. Он продолжает катать велик кругами. Я слежу за ним, и у меня начинает кружиться голова. — И то верно. — Если снова захочешь сорваться, я к твоим услугам. Последние друзья навеки. ДЕЛАЙЛА ГРЕЙ 12:52 Делайла несется к единственному книжному магазину в городе, где еще чудом продается научно-фантастический роман Хоуи Мальдонадо «Потерянный близнец Боун-Бея». Делайла ускоряется, держась подальше от края обочины и игнорируя оклик лысеющего мужчины с большой гимнастической сумкой. Она проносится мимо двух мальчиков с одним велосипедом. Она молится, чтобы Хоуи Мальдонадо не перенес интервью на время пораньше, боясь не успеть добраться до места встречи, но вдруг вспоминает, что для Хоуи на кону находятся куда более важные вещи. ВИН ПИРС 12:55 Вину Пирсу позвонили из Отдела Смерти в 00:02, чтобы сообщить, что сегодня он умрет. И он не то чтобы очень этому удивлен. Вин зол, что красивая женщина с разноцветными волосами не обратила на него внимания; зол, что так и не женился; зол, что ему сегодня утром отказали буквально все женщины в приложении «Некро»; зол на бывшего тренера, который помешал ему воплотить свою мечту; зол на этих двух мальчишек с велосипедом, которые мешают ему осуществить его последние разрушительные планы. Паренек в велосипедной экипировке тащится очень медленно и занимает великом весь тротуар — а ведь велосипеды нужны для того, чтобы на них ездить! А не катить рядом с собой, как детскую коляску. Вин рвется вперед, не думая о последствиях, и задевает парня плечом. Тот недовольно цыкает, но друг, схватив за руку, его придерживает. Вину нравится, когда его боятся. Нравится и в повседневной жизни, однако больше всего он любил это ощущение на ринге. Четыре месяца назад Вин начал испытывать боли в мышцах, но признавать свою слабость отказывался. Силовые нагрузки превратились в испытание с плохими результатами. Несколько подходов по двадцать подтягиваний превратились в подходы по четыре за раз, да и то в лучшие дни, и тренер был вынужден навсегда снять Вина с ринга, потому что драться он больше не мог. Болезни всегда преследовали семью Вина: его отец умер несколько лет назад, после того как ему диагностировали рассеянный склероз, тетя умерла от кровотечения, вызванного внематочной беременностью, и так далее, — но Вин верил, что он лучше, что он сильнее. Ему суждено стать великим, в этом он был уверен; его ждут победа в чемпионате мира и невероятные богатства… Но хроническая болезнь мышц сковала Вина, и он все потерял. Он заходит в зал, в котором провел последние семь лет, пытаясь стать чемпионом мира в тяжелом весе. Запах пота и грязных кед навевает бесчисленные воспоминания. Единственное воспоминание, которое сейчас для него что-то значит, — это как тренер заставил его освободить шкафчик в раздевалке и предложил обдумать другие карьерные возможности, например попробовать себя в качестве спортивного комментатора или самому стать тренером. Какое оскорбление. Вин проскальзывает в помещение с генераторными установками и вынимает из спортивной сумки самодельную бомбу. Вин погибнет там, где родился как личность. И погибнет он не один. МАТЕО 12:58 Мы проходим мимо витрины с классическими и современными книжками, которые лежат в детских креслах, как будто праздно проводят время в зале ожидания, готовые к тому, что их купят и прочтут. Я хотел бы как-то расслабиться после встречи с грозной физиономией того мужика со спортивной сумкой. Руфус фотографирует витрину. — Можем войти. — Я минут на двадцать, не дольше, — обещаю я. Мы заходим в «Открытый книжный». Мне нравится, что у него такое вселяющее надежду название. Зайти внутрь — самая лучшая из самых худших в мире идей. У меня нет времени, чтобы прочесть даже одну книгу. Но раньше я никогда не бывал в этом книжном, потому что обычно заказываю книги с доставкой или беру их в школьной библиотеке. Может, на меня упадет книжная полка, и таким и будет мой конец — болезненным. Хотя бывают смерти и похуже. Засмотревшись на старинные часы на самой верхней полке, я натыкаюсь на стол и роняю на пол книги с выкладки «Снова в школу». Я извиняюсь перед продавцом по имени Джоэл (если верить его бейджу), но он говорит, что мне не о чем беспокоиться, и помогает поднять книжки. Руфус оставляет велосипед у входа и следом за мной идет между книжных полок. Я читаю рекомендации сотрудников: разные жанры расхваливаются разными почерками, какие-то более разборчивыми, какие-то менее. Я стараюсь избегать секций с литературой о преодолении горя, но две книги все-таки приковывают мое внимание. Одна называется «Привет, Дебора, моя старая подруга» — это биография Кэтрин Эверенн-Хейстинг, вызвавшая неоднозначную реакцию у читателей. Вторая — бестселлер, о котором кричат на каждом углу: «Как говорить о смерти, если ты узнал, что умираешь», — написанный каким-то мужчиной, который все еще жив (и в чем тогда прикол?). На полках я вижу многие из моих любимых триллеров и молодежных книг. Я останавливаюсь в разделе любовных романов. Около дюжины книг здесь обернуто в крафтовую бумагу, на них — штампы «Свидание с книгой вслепую» и небольшие подсказки, которые должны зацепить покупателей. Что-то вроде короткого описания в профиле на сайте знакомств. Или в приложении «Последний друг». — Ты когда-нибудь с кем-нибудь встречался? — спрашивает Руфус. По-моему, ответ очевиден. Мило, что он не делает поспешных выводов. — Не-а. — Я только влюблялся, но мне немного неловко признаться, что это были герои книг и сериалов. — Я упустил свой шанс. Может, в следующей жизни. — Может, — соглашается Руфус. Я чувствую, что он хочет сказать что-то еще. Возможно, отколоть шуточку, что мне стоило зарегистрироваться в «Некро», чтобы не умереть девственником, как будто бы секс и любовь — это одно и то же. Но Руфус молчит. А может, я ошибаюсь. — Эйми была твоей первой девушкой? — спрашиваю я и хватаю с полки обернутую бумагой книгу, на которой нарисован убегающий преступник с огромной червовой картой в руках и надписью: «Роман, который украдет ваше сердце». — Это были мои первые серьезные отношения, — говорит Руфус, вращая стойку с открытками, на которых изображен Нью-Йорк. — Но в прежней школе у меня кое-что было с одноклассниками. Ничего серьезного, хоть мне и хотелось. А у тебя кто-то был? — Он берет со стойки открытку с фотографией Бруклинского моста. — Можешь отправить открытку. Открытки. Я улыбаюсь и беру одну, две, четыре, шесть, двенадцать открыток. — Ты, я смотрю, влюбчивый, — замечает Руфус. Я иду к кассе, где меня снова встречает Джоэл. — Нам нужно отправить всем открытки, понимаешь? — Я специально ничего не уточняю, потому что не хочу сообщать продавцу, что покупатели, которым он пробивает чек, умрут сегодня в возрасте семнадцати-восемнадцати лет. Не хочется портить ему день. — Плутонцам, одноклассникам… — У меня нет их адресов, — перебивает Руфус. — Отправь на адрес школы. У них должны быть адреса всех выпускников. Это я и хочу сделать. Я покупаю таинственную книгу и открытки, благодарю Джоэла за помощь, и мы уходим. Руфус сказал, что в его отношениях самым главным была возможность откровенно делиться своими мыслями. Я могу сделать это при помощи открыток, но и голосом мне тоже придется воспользоваться. — Впервые донимать отца по поводу любви я начал лет в девять, — говорю я, снова просматривая открытки с изображениями мест родного города, в которых так и не побывал. — Мне было интересно, где она прячется: под диваном или на верхней полке в шкафу, куда я пока не мог дотянуться. И ведь папа не говорил: «любовь в тебе самом» или «любовь повсюду вокруг нас». Руфус катит велосипед рядом, и мы проходим мимо спортзала.