Стивен, сидевший рядом с Филипом на балюстраде, молча смотрел на сигарету, догоравшую в его руке. Когда родственники поутихли, он встал и, взяв Эдварда за руку, силой усадил его на стул. – Послушай, старина, помнишь, я сказал там у реки, что считаю тебя совершенно нормальным? И я лишний раз в этом убедился. Ты не убийца. Я знаю это наверняка. Эдвард измученно взглянул на него, и на его мальчишеском лице мелькнул проблеск надежды. – Вся эта история с покривившимся венком была задумана, чтобы свалить вину на бедного парня, – сказал Стивен, обращаясь прежде всего к Кокриллу. – Криво висящий предмет мог привлечь его внимание и заставить быстро поднять глаза. А людям, впадающим в транс и склонным к автоматизму и всяким таким штукам, нельзя резко поднимать взгляд, поскольку это может вызвать приступ. Это известный медицинский факт. Я не знаю, Эдвард разбил эту вазу или кто-нибудь другой. Клэр нашла ее на полу, когда около девяти вошла в дом, так ведь, Клэр? Но ты, вероятно, помнишь, что я сказал, когда увидел, как ты собираешь осколки в гостиной? – Ты, кажется, сказал: «Снова Эдвард?» – Не совсем. Я сказал что-то вроде: «На этот раз не Эдвард?» Ты ведь помнишь? Клэр недоверчиво взглянула на него. – Точно не помню. Но я тогда сказала, что это, наверное, Эдвард, потому что Пета его дразнила и он расстроился. Боюсь, я просто приняла как должное, что это он разбил вазу. И всегда так считала. – Мы все так считали, – вмешалась Белла. – Вазу уронили, она разбилась, и розы рассыпались по полу. Все это мы увидели на следующее утро. А венок на портрете Серафиты висел криво. – Именно это только что сказал Эдвард, – заметил Стивен. – Венок висел криво. – Но, Стивен, все так и было, – подтвердила Пета. – Но только не тогда, когда я на него смотрел. Глава 12 Эдвард медленно поднялся со стула. Он был бледен, как полотно, руки у него тряслись, по лбу катились капли пота. Он с горьким презрительным укором оглядел своих родственников, худенький и трогательный, как жеребенок, но уже полный достоинства, страдающий от боли и разочарования, в которых не было ничего ребяческого. – Вы предали меня! Это сделал один из вас! Заставили пройти через весь этот ад! Позволили думать, что я сумасшедший, убийца, опасный лунатик, не достойный жить свободно, играть с ребенком, спать в комнате без присмотра, чтобы я не причинил вреда остальным, не пригодный даже… Он прервал себя на полуслове и на мгновение замолчал. – Это была настоящая пытка, самая ужасная из всех возможных. Никому из вас не понять, каково мне было, вы и представить себе не можете, как мучительно сознавать, что ты не в своем уме. Ты внезапно просыпаешься и начинаешь думать: «Может быть, я просто слюнявый идиот и не сознаю, что со мной происходит, может быть, я живу как во сне и не понимаю, что говорят мне люди». Ты шутишь и притворяешься, что тебе все равно, но тебя постоянно грызет мысль, что люди относятся к тебе как к ненормальному – улыбаются и делают вид, что все в порядке, а на самом деле ты слабоумный, который воображает себя королевой Викторией или яйцом всмятку, как в анекдотах про сумасшедших. Ты… ты просыпаешься ночью и начинаешь уговаривать себя – и страх уходит, а ты говоришь себе, что это просто «мания преследования», и делаешь колоссальное усилие, чтобы казаться нормальным и беспечным. И все это сделал один из вас! Кто-то из вас разбил вазу и разлил воду, а потом сдвинул венок, чтобы свалить все на меня. И к тому же заставил меня поверить, что я мог совершить убийство. Вскочив со стула, Белла протянула к нему руки. – Эдвард, дорогой, ради всего святого… – Не прикасайся ко мне, Белла, – остановил ее Эдвард. – Не подходите ко мне никто. Один из вас, один из моих родственников, заставил меня подумать, что я сумасшедший. Кто-то из родных мне людей… кто-то из моей семьи… – Дорогой, перестань повторять одно и то же, – прощебетала Пета. Эдвард с холодной яростью обернулся к ней: – Бог тебе судья, Пета, но мне кажется, что, попав на фронт и увидев раненых, лежащих в грязи, ты и там не удержишься от шуточек! – Какая грязь, дорогой? Сейчас ведь лето. Эдвард побледнел еще больше. – Кому, как не тебе, знать, что Марчи всегда валяют дурака, когда чем-то по-настоящему обеспокоены, – бесстрастно произнесла Элен. – Что касается твоей семьи, то большинство из нас к ней не относятся, дорогой. Тебя больше всего огорчает, что кто-то из твоих родных, твоя плоть и кровь, поступил с тобой так подло. Возможно, тебе будет легче, если вспомнишь, что сам ты не из Марчей. Если бы это сделала я – а я точно здесь ни при чем, – то я вообще не член вашей семьи. А Пета, Клэр и Филип не совсем твои кузены – у вас ведь только общий дед. Мы с тобой, Тедди, здесь люди посторонние. Я принадлежу к семье только через Филипа. Твоя бабушка – Белла, а их бабкой была Серафита. Ты, я и Белла даже не имеем права поклоняться здешней святой с ее балетными туфельками, венками из роз и разноцветными перчатками… Она продолжала говорить все тем же ровным голосом, стараясь успокоить и утешить парня и не слишком заботясь о смысле сказанного. Пока она говорила, Кокрилл встал и вошел в дом. Пройдя в гостиную, он немного постоял перед портретом Серафиты. – На вас тоже лежит немалая ответственность, дорогая моя, – произнес он, глядя на улыбающееся лицо. После чего вернулся на террасу и тихо сел на стул. Элен закончила свой монолог в полной тишине, и только Эдвард, как башня возвышавшийся над родственниками, продолжил давать волю своему гневу. – Один из вас! Переложил на меня всю вину! Я расскажу Коки, до чего мы докопались! Он считает, что никто из вас не мог этого сделать, а значит, это мог быть только я. Но это мог быть любой из вас. Я все расскажу Коки, тогда он поймет… – Эдвард, дорогой, опомнись! – взмолилась Белла. Он с яростью повернулся к ней. – Замолчи! Замолчи! Если бы не ты… Морочила мне голову, таскала к каким-то модным шарлатанам, которые болтали всякий вздор и внушали мне, что я не такой, как все, что я ненормальный. Ничего удивительного, что после этого я шел на всякие глупые эксперименты, чтобы себя проверить… Он на мгновение замолчал, а потом перешел на крик, грозно нависая над побледневшей дрожащей бабкой. Оба были близки к истерике. – Если я сумасшедший, то и ты такая же! От кого еще я мог это унаследовать? Может быть, это ты убила деда, прыснула ядом в его еду – с тебя станется! Может, это ты сумасшедшая, Белла? Если я ненормальный, то и ты ничем не лучше! – Но вся штука в том, что ты вполне нормальный, Эдвард, – возразил Стивен в своей обычной невозмутимой манере. – А если ты не сумасшедший, то нет оснований предполагать, что Белла не в своем уме. А если она нормальная, то зачем ей убивать сэра Ричарда? Мотива-то никакого нет. Эдвард дернулся, как раненый зверь. – Ну, я не знаю. Как бы там ни было, это один из вас. Разве не так, Коки? Она, или Пета, или Клэр, или Филип, или – кто там еще остался? – Элен. – Один из шести присутствующих здесь людей, – бесстрастно напомнил ему Кокрилл. – Ну да, включая меня. Он огляделся вокруг, словно был центром игры на детском утреннике. – Это не могла быть Элен – из-за Бро. Это не мог быть Филип, потому что никто всерьез не считает, что он ненастоящий, и потом доктор Ньюсом не мог так ошибиться со временем смерти. Было бы глупо так думать. – Премного благодарен, – саркастически произнес Филип, в душе жалея бедного отчаявшегося парня. – Значит, остаются Пета и Клэр. Пета рассказала нам, как Клэр могла в тот вечер пройти по дорожке, убить деда и уйти, а на следующее утро только сделать вид, что подходила к окну и увидела деда мертвым. Вы же сами слышали, Коки, не я это сказал, – с виноватым видом произнес Эдвард. – Такое вполне могло быть. Наступила тишина, которую нарушила Клэр. – Послушай, Элен! – Да? – отозвалась та. – Почему ты не скажешь Эдварду, где была в то утро? Ты стояла на балконе своей комнаты и могла видеть весь сад от дома до павильона. Ты не могла не видеть, как я подошла к французскому окну, а потом побежала обратно. Ты же знаешь, что я действительно подходила к павильону. Элен ничего не ответила. Она думала: «Эта сучка пыталась увести у меня мужа и почти в этом преуспела (что больнее всего). Она вряд ли любила его по-настоящему – ей просто был нужен мужчина. Эта эгоистка сделала его несчастным, замучила своим кривлянием, сценами и истериками. И с какой стати я буду ей помогать? Пусть тоже немного помучается!» Чуть качнувшись на стуле, она холодно посмотрела на Клэр. – Правда? А я что-то не заметила. Кокрилл с злорадной усмешкой изучал ее лицо. – Это не столь уж важно, Элен. Если Клэр не проходила утром по дорожке, то как она могла оставить на ней поднос с завтраком? – О, значит, остаюсь я, – сказала Пета. – Очень забавно. Однако вид у нее был отнюдь не веселый. Кокрилл с довольным видом раскачивался на стуле, поглаживая свою белую панаму. – С Петой дело обстоит довольно интересно. Новое завещание лишало ее целого состояния. Она пошла в павильон в купальном костюме, который мало что прикрывал – я его видел. Шприц на себе она спрятать не могла, а вот пронести в трусах две-три ампулы ей ничего не стоило, тем более что трусы так ее обтягивали, что ампулы выпасть не могли. Оставалось достать с полки стакан и вылить в него адренол, чтобы дед выпил его с водой, когда почувствовал бы жажду. Но дело в том, что вылить лекарство в стакан Пета могла, только сняв его с полки, а тогда на нем остались бы отпечатки ее пальцев. Стакан не протирали, и его внешняя часть слегка запылилась. Значит, Пета не могла убить сэра Ричарда – на стакане нет ее отпечатков пальцев, там только его отпечатки. Теперь самое время рассказать все Коки! Выполнить свою угрозу и сказать Коки, что Пета могла трогать стакан, не оставляя на нем отпечатков пальцев, могла взять телефонную трубку и не оставить на ней этих несчастных отпечатков; рассказать Коки, как Филип предположил, что Пета могла покрыть кончики пальцев бесцветным лаком, а значит, вполне могла быть убийцей – да, наверное, так оно и есть! Сейчас как раз подходящий момент. Они все обманывали его, запугивали, вынуждали взять на себя вину за это ужасное убийство, теперь он может отомстить им и рассказать Коки обо всем, что знает. Эдвард уже открыл было рот, чтобы выдать Пету и обречь ее на весь этот ужас – арест, суд, приговор и смерть. Пета, такая хорошенькая, милая, веселая и такая уязвимая в своей наивности и доброте. Но ведь она же убийца, она заставила его страдать… Отвернувшись, Эдвард подошел к краю террасы и стал смотреть на реку. Пусть говорит кто-нибудь другой. Он будет молчать. Заговорила сама Пета: – Ах, Тедди, лапочка, спасибо тебе! – И весело добавила, обращаясь к Кокриллу: – Видите ли, Коки, мои родственники выдвинули версию относительно моих отпечатков пальцев. Версий у нас уйма, и вот эта касается меня. Они считают, что я покрыла кончики пальцев бесцветным лаком, чтобы они не оставляли отпечатков, и таким образом провернула все это дело. А вы тоже так думаете? – Нет, – коротко бросил Кокрилл и, вынув из кармана какой-то предмет, положил его на стол, не отводя глаз от лица Петы. – Господи, а это что такое? – изумилась она. Это была пара длинных перчаток телесного цвета. Все молча уставились на них.