– Боже мой, Коки, где вы их взяли? – ахнула Белла. – В маленькой шкатулке под портретом, висящим в гостиной, – ответил Кокрилл, пряча перчатки в карман. – Я совсем про них забыл, думал, это мой носовой платок. – Вы, кажется, хотите сказать, что Пета надела перчатки Серафиты? – немного нервно рассмеялась Белла. – Да, в павильоне есть шкатулка с перчатками, только они черные, и я бы сразу заметила, если бы Пета их надела, да и сэр Ричард тоже. – Вы меня пугаете, Коки, – сказала Пета. – И правильно делаешь, что боишься. Вам всем следует бояться, потому что случилось нечто страшное, мерзкое и жестокое, и вам пора встать лицом перед фактом, осознать, что произошло, а не играть в игры, выдвигая дурацкие версии и обвинения, в которые вы сами не верите. Пора посмотреть правде в глаза: один из шестерых, сидящих на этой террасе, совершил двойное убийство. Не Пета. И не Клэр. Не Белла, не Филип, не Элен и не Эдвард. Кокрилл ждал. И вдруг Эдвард шепотом произнес: – Неужели Стивен? Тут оторопел даже инспектор. – Извини, Стивен, я вовсе так не думаю! Это, видимо, Коки так считает. В конце концов, ты неравнодушен к Пете и не хочешь, чтобы она стала богатой наследницей, – поспешил объясниться Эдвард. И продолжил, уже обращаясь к Кокриллу: – Вы это нарочно делаете, Коки. Морочите нам голову, выматываете душу, надеясь, что кто-то из нас не выдержит и выдаст себя. Вы играете с нами, как кошка с мышками, бедными перепуганными мышатами. И все для того, чтобы убийца признался во всем сам! – Да, – согласился Коки. – Я хоть сейчас могу схватить убийцу вашего деда и Бро. Но мне кажется, будет лучше, если он или она сознается сам. Я знаю вас всех уже много лет. Я был знаком с вашим дедом и Серафитой, я помню, как здесь появилась леди Марч, наивная, очаровательная и неопытная. Помню Пету, Клэр и Эдварда, когда они были еще детьми, помню, как в Свонсуотер приехал вернувшийся из Америки Филип, и сэр Ричард заколол тельца, встречая блудного сына, помню Элен еще невестой. Вот поэтому я и даю убийце последний шанс и говорю ему: «Это конец. Осталось всего несколько минут, чтобы снять с души грех и хоть немного раскаяться в содеянном. Просто поднять руку и сказать: «Арестуйте меня» вместо того чтобы трусливо ждать ареста». Белла, Пета, Клэр, Элен, Филип – один из этих пятерых. Эдвард умоляюще посмотрел на них. – Один из этих пятерых, Коки. Один из них. И никто другой. Никто. – Есть еще один, – заметил Коки. – Еще один? Кто же? Вынув жестянку с табаком и папиросную бумагу, Кокрилл стал сосредоточенно сворачивать папиросу. Закурив, он бросил спичку в реку. – Эдвард, мальчик мой, я впервые сталкиваюсь со столь хитроумным планом. Ты идеальный козел отпущения. Никто точно не знает, нормальный ты или не совсем. Если случается что-то необъяснимое, вину легко свалить на тебя, а ты даже не cможешь сказать наверняка, совершил ты преступление или нет. Родственники будут сражаться до последнего, всячески выгораживая тебя, а если тебя все-таки осудят, то ничего страшного с тобой не произойдет. Тебя изолируют «по усмотрению его величества», что в твоем случае будет означать, что за тобой установят надзор, чтобы ты не смог причинить вреда ни себе, ни окружающим. Да, задумано гениально! В худшем случае ты будешь вызывать интерес и жалость и жить в свое удовольствие под соответствующим контролем. Существовала вероятность, что общими усилиями семьи тебя вообще бы вывели из числа подозреваемых, и дело так и не было бы раскрыто. Ты был единственный, кто мог взять вину на себя и, тем не менее, избежать ответственности. Белла, Пета, Клэр, Элен, Филип. – Но, Коки, кто это сделал? Кто, по-вашему, все это задумал? – Ты, – громким шепотом произнес инспектор. Высоко над их головами тихое гудение перешло в рев, стальной трос дирижабля с треском лопнул, и с неба упал потерявший крыло самолет-снаряд. Глава 13 От звука взрыва нервы у всех натянулись, как струны. Казалось, какой-то невидимый гигант ударил их толстой палкой прямо в мозг, а содрогнувшуюся плоть подхватило вихрем горячего воздуха. Душа взывала к разуму, чтобы тот помог ей выбраться из засасывающей темноты; мозг, борясь против милосердного небытия, пытался подчинить себе парализованные ужасом конечности; широко раскрытые глаза, взиравшие на катастрофу, отказывались посылать сигналы в оглушенный мозг. Подобно кораблю, терпящему крушение и уходящему под воду, огромный дом, казалось, неторопливо поднялся в воздух, потом медленно осел, превратившись в груду обломков, рассыпавшихся по зеленым лужайкам. Когда рассеялась пыль и все, дрожа и задыхаясь, пришли в себя от ударной волны, Элен закричала: – Моя девочка! И, сделав несколько шагов, лишилась чувств и упала на землю. Опередив всех, Эдвард сломя голову помчался вверх к разрушенному дому и, прыгая через две ступеньки, ворвался в холл и побежал наверх. Когда он поднялся на площадку второго этажа, лестница обрушилась и падающая балка задела плечо. Он бессознательно схватился за руку и, поддерживая ее, посмотрел вниз. В холле стояли Филип со Стивеном и, отмахиваясь от падающей штукатурки, беспомощно смотрели на него. Более поздние пристройки к дому превратились в груду дерева и штукатурки, а крепкий георгианский кирпич гордо выстоял перед натиском врага, которого клавшие его каменщики даже представить себе не могли. Перегнувшись через резные деревянные перила, Эдвард крикнул им: – Я заберу ее! Идите скорее отсюда! Встаньте под балконом, и я спущу ее сверху. Было очень страшно отпускать прочные дубовые перила, но Эдвард, пересилив себя, все же оторвался от них и, держась за раненую руку, стал пробираться к комнате ребенка, уворачиваясь от падающих кирпичей и балок. Но там, где все было разрушено и держалось на честном слове, дверь проявила неожиданное упорство – видимо, ее заклинило. Эдвард бешено заколотил в нее здоровой рукой. За его спиной загорелись деревянные перила рухнувшей лестницы – их лизнул маленький язычок пламени, но сквозняк мигом превратил его во всепожирающий огонь. Стена вместе с дверью обвалилась ему на голову. Оглушенный и ослепленный, он ощупью пробрался к кроватке ребенка. Но Антонии там не было. И вдруг сердце его екнуло от радости – где-то в углу послышалось громкое хныканье. Эдвард пошел на звук, неуверенно продвигаясь сквозь пелену поднявшейся пыли. Он хотел окликнуть девочку, успокоить ее, но не смог произнести ни звука. Приложив руку к горлу, он измазал ее в крови, сочившейся из небольшой ранки на виске, хотя боли он не чувствовал. К счастью, девочка не пострадала, но нести ее одной рукой было тяжело, тем более что она все время вздрагивала от страха. А он не мог ничего сказать, чтобы утешить ее. Эдвард с трудом дотащился до окна. Через проломленную крышу и дыры в стене в комнату вливался немыслимый солнечный свет и, пробиваясь сквозь плотную завесу пыли, создавал поистине фантастическую картину. Рев пламени за спиной придавал силы подкашивающимся ногам. Филип со Стивеном сорвали с окон гостиной тяжелые полотняные шторы и пытались соорудить из них что-то вроде люльки, чтобы Эдвард мог сбросить туда ребенка. Но взрывом ткань здорово посекло, и толку от нее было мало. Эдвард стоял на краю маленького балкона, опираясь на каменную балюстраду. – Отступи назад! – крикнул ему Филип. – Не облокачивайся на нее! Она сейчас упадет! Кидай девочку вниз, мы ее подхватим. Только осторожнее, балкон может обвалиться. Эдвард наклонился и отпустил ребенка. Девочка соскользнула вниз и, пролетев несколько футов, была подхвачена двумя парами рук. А Эдвард, быстро отступив назад, успел упасть в комнату как раз в тот момент, когда балкон обрушился на террасу. Вместе с ним рухнула и внешняя стена, и он очутился в ловушке, к которой подбиралось бушующее пламя. На какой-то момент он даже почувствовал радость – спас ребенка и теперь может отдохнуть здесь в одиночестве. Девочка была в безопасности – малютка, танцевавшая на террасе перед прадедушкой, сидевшая на лужайке в веночке из лютиков и маргариток, еще вчера встречавшая мать в белом шелковом платьице с ожерельем из незабудок на шейке. Ребенок был спасен, и он, бедный сумасшедший Эдвард, отдал за это жизнь. Большего ему и не надо – он, который пережил столько ужаса, боли и предательства и никогда больше не познает счастья, сейчас был по-настоящему счастлив. Нет, сдаваться еще рано, хотя жизнь не сулит ему никаких радостей. Конечно, умереть легче, чем бороться, но не такой же смертью – в мучениях, огне и удушающем дыму. И Эдвард побрел к двери, еле волоча налитые свинцом ноги. Жар пламени заставил его отшатнуться, но в языках огня он успел заметить небольшую брешь. Если пробраться на площадку, то можно спрыгнуть в холл, или даже спуститься по обломкам стен. Ведь раненая голова может и не вынести нового сотрясения. «Что бы ни случилось, голова должна оставаться ясной», – подумал он. Оторвав кусок простыни, он приложил его к кровоточащим ранам и, закрыв пропитанной кровью тканью нос и рот, стал пробираться к площадке сквозь огонь и дым, гася о стены искры, падавшие на его разорванную одежду. Дым разъедал поврежденное горло, горячее дыхание огня обжигало глаза; плача и задыхаясь, он пробивался через этот ад, пока не попал в крошечный оазис спокойствия и безопасности под углом крыши, защитившим его от падающих кирпичей и языков пламени. Снаружи, под ярким солнцем, таким невероятным и неуместным сейчас, Белла с Элен, плача, хлопотали над Антонией, одновременно наблюдая, как медленно рушится горящий дом. А Пета, Клэр и трое мужчин остервенело раскидывали кирпичи и куски бетона, похоронившие Эдварда. Внутри, съежившись в углу, он боролся с отчаянным желанием сдаться, уступить смерти, невзирая на все мучения, что будут сопутствовать обретению покоя. Покой! Мир и покой! Конец борьбы, метаний и страха. Капитуляция, потеря сознания, смерть. Полное поражение… И только сила духа заставляла его идти. Голова раскалывалась от боли, жар, дым и запекшаяся кровь слепили глаза, в висок и плечо словно вонзались стальные когти, по руке и груди струилась кровь, а в разодранной плоти белела кость, временами скрывавшаяся под сгустками крови. «Все, не могу больше, – подумал он. – Это конец. С такими ранами не живут». Ноги у него подкосились, и на мгновение наступила темнота, словно его завернули в черный бархат, чтобы отправить на вечный покой. «У меня больше нет сил. К чему бороться? Ведь я умираю. Дайте мне спокойно отойти в мир иной». Но сила духа подгоняла протестующую плоть, заставляя идти дальше, и Эдвард стал спускаться по обломкам в холл, цепляясь за шатающуюся кирпичную стену. Там, в этой разбитой вдребезги мраморной пещере, красотой которой так гордилась Серафита, он подполз к входной двери и, как запертая в доме собака, лег под ней, тяжело дыша и обливаясь слезами. «Я хочу умереть, зачем вообще мне жить? Чтобы меня поймали, посадили в тюрьму и приговорили к смерти, потому что я убил собственного деда, потому что я сумасшедший, а может быть, и нет – один бог знает – и убийца. Зачем менять одно заточение и смерть на другое?» Эдвард припал к усеянному обломками полу, прикрыв здоровой рукой глаза, чтобы не видеть приближающегося пламени. «Я лучше умру. Пусть смерть заберет меня. Бедный помешанный Эдвард, ты уйдешь навсегда и покончишь со всем этим…» Вход в дом был завален кирпичом, обломками дерева и битым стеклом, но портал устоял и пока держался. Филип, Стивен и Кокрилл отчаянно пытались пробиться внутрь. – Но неизвестно, что мы там найдем. Мы даже не знаем, удалось ли ему спуститься вниз. Клэр, как самая маленькая и легкая, взобралась по груде обломков до поперечной балки. – Если немного разобрать мусор, я смогу заглянуть в холл… Ее маленькие ручки энергично заработали, разбрасывая кирпичи и куски штукатурки. – Я проделала здесь дырку! Сейчас загляну внутрь… Она на минуту затихла, с ужасом вглядываясь в темноту. – Господи, да там пожар! Внутри полный кошмар. Но горит пока только наверху, до холла еще не добралось… Раскопав, как терьер, мусор, она увеличила дыру и, просунув внутрь голову, позвала: – Эдвард! Эдвард! Потом протиснула туда плечи и окликнула его снова. Через минуту она вылезла обратно. – Я его видела. Он в холле. Похоже, ранен. Я полезу к нему. Она снова нырнула в отверстие, извиваясь, протиснулась внутрь и исчезла. Портал пошатнулся, сдвинулся с места, и дыра исчезла. Но, когда Клэр приземлилась рядом с Эдвардом, они оба увидели лучик света – это к ним пробивался Филип. – Подожди, Эдвард, сейчас разберем завал и тебя вытащим. Эдвард, сжавшись, лежал на полу, прижимая к горлу руку. – Клэр, зачем ты здесь? Огонь доберется сюда раньше, чем они успеют тебя спасти. Ты погибнешь. Ну, что ты наделала? – Я пришла тебе помочь. Вытащить тебя отсюда. Его израненное горло, наконец, обрело способность говорить.