Винд переносит нас в гораздо более современно выглядящую кухню (невозможно передать, насколько сильно я бы испугалась, если бы там были оригинальные шкафы) с окнами во всю стену на противоположной стороне комнаты. Нашему взору открывается веранда, тщательно ухоженный сад и пологие холмы, увитые виноградной лозой. От этого вида захватывает дух. — Хаха-уэ, — кричит Виндзор, привлекая внимание женщины, бездельничающей на террасе. Он называет её хаха-уэ (произносится хаха-уэй), очень формальный вариант «мама» по-японски. Это то, как благородные или… ну, члены королевской семьи могли бы называть свою маму. Возможно, он и не занимается со мной продвинутым японским языком, но он определённо уделяет внимание к моим занятиям. Я чувствую, как мои губы растягиваются в улыбке, когда встаёт мать Виндзора, одетая в свободный серый сарафан с рисунком подсолнуха. Она снимает очки с лица, её красно-оранжевые волосы аккуратно уложены на плечах. Чуть в стороне от террасы небрежно, но ненавязчиво стоит мужчина в красной рубашке и джинсах. Охранник, в этом нет никаких сомнений. Я думаю о том телохранителе, которого Кэтлин Кэбот пыталась нанять для меня на втором курсе. Как его звали? Кайл какой-то? Мне следовало принять его помощь, и тогда, возможно, я бы чуть не утонула. — Не называй меня так; это звучит так, будто ты смеёшься надо мной. — Мать Виндзора делает паузу, чтобы улыбнуться нам, и я вижу, как кожа вокруг его глаз слегка напрягается. — Простите её. Она говорит на десяти языках, но японский не входит в их число. — Винд вздыхает и протягивает руку, указывая на свою мать. — Принцесса Александра Мэри Элизабет Виндзор, бывшая Александра, герцогиня Вестминстерская. И да, она определённо прикололась, когда давала мне имя. — Простите моего сына, — поправляет Александра, протягивая руку, чтобы пожать сначала Чарли, а затем мне. — Он забывает о своём положении. — Ты никогда не даёшь мне забыть, — добавляет Виндзор, когда папа морщит лоб. — Прикололась? — спрашивает он, и мы с Виндзором оба смеёмся. Я слышала это слово уже достаточно раз, чтобы знать, что оно означает. — Типа… шутила, — объясняю я, и папа кивает. — Как я уже сказала, простите моего сына и, пожалуйста, зовите меня Алекс. — Чарли, — отвечает папа, и мы вчетвером оказываемся на кухне с целым набором великолепных закусок, включая крекеры, мягкие сыры, оливки и много фруктов. Там есть вино, но папа даже не смотрит на него. Принцесса кажется достаточно милой, хотя и немного отстранённой. Она постоянно проверяет свой телефон, и я могу сказать, что наш разговор её лишь слегка интересует. Когда папа уходит прилечь, экономка показывает ему его комнату, а принцесса Алекс исчезает на улице, чтобы поговорить по телефону. Виндзор смотрит на меня поверх столешницы из мыльного камня и пожимает плечами, его карие глаза внимательно смотрят на меня. — Ну что ты думаешь? — спрашивает он, наливая себе бокал вина и взбалтывая жидкость внутри, чтобы почувствовать её запах. — Она кажется… — я подыскиваю подходящее слово, и когда Винд наливает ещё один бокал, я отказываюсь. Я думаю, что останусь девушкой, не употребляющей алкоголь. Травка — это нормально, хотя, похоже, Чарли она не лечит… Травка не вылечит Чарли. Химиотерапия не вылечит Чарли. Мои руки начинают дрожать, и я складываю их на коленях. — Милой, но отстранённой. Винд кивает и делает глоток своего вина, полностью выпрямляясь и глядя мимо меня, сквозь стену окон на оранжево-жёлтый закат. — Да, я бы тоже так её описал. Только я бы тоже употребил слова «пресная» и «погружённая в себя». — Он пожимает плечами и вздыхает. — В любом случае, мне сейчас восемнадцать, так что, полагаю, мне не стоит беспокоиться о ней. Я намного богаче её, и более чем вероятно, что она спустит большую часть своих денег до того, как ей стукнет пятьдесят. — Он замолкает, и его пальцы крепче сжимают ножку бокала, прежде чем он смотрит на меня. — Ты ведь понимаешь это, не так ли? — Что твоя мама сама обанкротиться? — спрашиваю я, и он улыбается. То, как его слегка завитые рыжие волосы падают на лоб, подчёркивается рассеянным светом, и кажется, что его лицо почти светится. Его рубашка частично расстёгнута, и я вижу лишь малейший намёк на грудь. — Нет, я имею в виду, что нам всем сейчас по восемнадцать. Не только нам с тобой, но и другим твоим любовникам тоже. — Любовники, — говорю я, чувствуя, как моё лицо заливается краской. Я полагаю, Зейд, Крид и Зак — любовники, не так ли? С тех пор, как у нас был секс… Хотя я всё ещё не совсем решилась на минет. Мой рот сжимается, и я запихиваю в него оливку, чтобы не ляпнуть, что в лепнине вокруг арки, ведущей в прихожую, до сих пор сохранились оригинальные гвозди, забитые вручную, что, действительно, необычно с исторической точки зрения, потому что раньше делали такие маленькие колышки на конце и вроде как скрепление дерева вместе, как бревна Линкольна или что-то в этом роде… — Теперь они все свободны делать свой собственный выбор, — продолжает Виндзор, допивая остатки своего вина, а затем ставит бокал, чтобы снова наполнить его. — Им могут не нравиться варианты, которые им предоставляются, но они у них есть. — О ком конкретно ты говоришь? О себе? — спрашиваю я, и Винд качает головой, убирая ладонью рыжие волосы с лица, так что они встают дыбом. — Конечно, нет. Я уже говорил тебе, что хочу жениться на тебе и ускакать навстречу закату. Я фыркаю, но то, как Виндзор Йорк держит своё лицо… заставляет меня задуматься, не серьёзен ли он хотя бы немного. — Тогда кого ты имеешь в виду? — я подтягиваю к себе вазу с виноградом, любуясь его блестящей пурпурной кожицей, прежде чем сорвать одну и поднести к губам. Виндзор восхищённо наблюдает за мной, и я чувствую, что мои пальцы слишком долго задерживаются на изгибе моей нижней губы. Я отвожу взгляд, оглядываясь через плечо на прекрасный пейзаж. Здесь, конечно, осень, со всеми её оранжевыми и жёлтыми красками, но трава всё ещё зелёная, и на улице приятно тепло. — Я имею в виду их всех. Зейд, Крид, Тристан, Зак. — Он замолкает, и я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него. — Я должен тебе кое-что сказать, но ты должна сохранить это в секрете. — Клуб? — спрашиваю я, и Виндзор кивает, вглядываясь в моё лицо. Он проделал столько закулисных манёвров, чтобы обезопасить меня, чтобы я была счастлива, чтобы Чарли был в безопасности и счастливее. Я стольким обязана ему, этому главному хулигану из хулиганов, который пошёл и отрубил конский хвост Харпер Дюпон в знак дружбы. Я сделаю гораздо большее. И не только с ней, но и со всеми. Они хотели, чтобы я ушла из Подготовительной Академии Бёрберри, независимо от того, как им пришлось бы это сделать. Что ж, карма тройственна, ублюдки. Я откусываю ещё одну виноградину, и пурпурная сладость взрывается у меня во рту. И это совсем не звучит порочно. — Отец Тристана, Уильям, сейчас женат на лучшей подруге матери Лиззи. — Виндзор делает ещё глоток вина, а я смотрю на него, разинув рот. — Она богатая наследница крупной сети отелей. Главная причина, по которой Уолтоны не хотели, чтобы их дочь вышла замуж за Вандербильта — то есть их бесконечная задолженность — сейчас не так важна. Она окупится. — Лиззи сказала мне, что выиграла пари у своих родителей, чтобы они подумали о Тристане… — Так и было. Свадьба состоялась только на прошлой неделе; я, вероятно, один из первых, кто узнал об этом. — Он допивает вино и ставит бокал на стол. — Итак… Тристан мог бы выбрать Лиззи, если бы захотел. И, может быть, тогда отец принял бы его обратно? Я понятия не имею, что сказать, поэтому просто сижу и позволяю своему разуму обдумать это. — Семья Зака хочет, чтобы он был с кем-то презентабельным, с кем-то с хорошей кровью. Вероятно, одной из тех самых девочек, которых вы уже выгнали из школы — или выгоните, более чем вероятно. — Зачем ты мне всё это рассказываешь? — спрашиваю я, снова поднимая на него глаза, настоящего бога, окутанного солнечным светом и тихой жестокостью. Он говорит мне это, потому что хочет, чтобы я знала, насколько трудным был бы их выбор, если бы они действительно выбрали меня. — Крид, ну, ты, наверное, мог бы выбрать Крида, если бы захотела. Легко. Кэтлин, по сути, сама из Плебеев, женщина, сделавшая себя сама. Ты ей очень нравишься. Они кажутся хорошей семьёй. — Серьёзно, Виндзор? — рявкаю я, вставая и чувствуя, как у меня перехватывает дыхание. Я не уверена, почему я так зла. Может быть, потому, что маленький пузырёк Бёрберри лопается, и мне кажется, что мир обрушивается на меня, чтобы утопить? — А Зейд, ну, ты не понравишься его бабушке, но она всё равно не очень любит своего сына. Зейд мог бы быть с тобой, если бы действительно захотел, но доверяешь ли ты кому-то подобному? Рок-звезде? — Винд огибает прилавок, когда я пытаюсь уйти, и загораживает дверной проём. — Прямо сейчас ты ведёшь себя как настоящий придурок, — шепчу я, но он делает шаг вперёд, и у меня нет выбора, кроме как отступить назад или позволить ему врезаться в меня. Я решаю позволить ему врезаться в меня, и он щекочет пальцами мою шею сзади, заставляя меня дрожать. — Ну и есть я. У меня есть собственное состояние, доставшееся мне по наследству от моего отца. Этого более чем достаточно, чтобы жить и получать удовольствие. Мы могли бы делать всё, что угодно, вместе, Марни, если бы ты захотела. — Нам всего по восемнадцать, — шепчу я, отводя взгляд. Моё сердце предаёт меня, оно колотится слишком сильно, бьётся слишком быстро. Я чувствую головокружение, почти дурноту. — Кто сказал, что я должна сейчас выбирать спутника жизни? — Никто. Но мы оба знаем, что, когда школа закончится, все разбегутся, и на этом всё закончится. Возможно, тебе и не придётся выбирать спутника жизни, но ты должна выбрать нить, за которой будешь следовать. — Это что, ультиматум? — я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него, и обнаруживаю, что его карие глаза прикованы к моим губам. Медленно, почти как человек, очнувшийся от наркотического сна, он поднимает на меня взгляд. — Нет. Я не ставлю ультиматумов друзьям. Миледи, мне всё равно, что ты делаешь с другими парнями. Если ты хочешь, чтобы я остался, я здесь. Я дам тебе всё, что ты захочешь. И если всё, чего ты хочешь — это обмотать эти нити вокруг своих пальцев и перетащить их в Борнстед, прекрасно. Я пытаюсь сказать тебе, что проблема не во мне. — Ты хочешь сказать, что тебе всё равно, продолжу ли я встречаться с ними, даже в колледже? — мой голос звучит надтреснутым шёпотом, наполовину исполненным странной надежды, но в то же время сломленным и меланхоличным. Потому что колледж кажется таким далёким, и я знаю, что даже если каким-то образом Виндзор предложит мне невозможный шанс, я не получу его от всех. Так или иначе, каким-то образом мне придётся выбирать. Так или иначе, я не думаю, что всё это в конечном итоге будет завёрнуто в идеальный бант и доставлено лично к моему порогу. Иногда счастливый конец имеет горько-сладкий привкус. — Именно это я и говорю. У меня было достаточно девушек. Единственная, кто мне по-настоящему нравился до тебя, она сделала со мной то, что я делал с десятками других. Я знаю, что у меня есть грехи, в которых нужно покаяться, и давать тебе то, что ты хочешь, не входит в их число. Давай вместе поедем в Борнстед, и я буду держать тебя за руку, даже если кто-то другой будет держать с другой стороны. — Ты же на самом деле не это имеешь в виду, — задыхаюсь я, пытаясь обойти его, но он мягко прижимает меня к стене, положив руки мне на плечи, и прижимается губами к моим губам. Виндзор Йорк на вкус как сладкое десертное вино, его язык касается моих губ, пробуя меня на вкус, как прекрасное шардоне, ещё до того, как он по-настоящему делает глоток. Его язык медленно двигается по моему, как будто он пытается впитать весь вкус. Сами того не желая, мои руки расстёгивают пуговицы на его рубашке, ладони прижимаются к плоскостям его груди. — Подумай о моём предложении, — шепчет он, одной рукой скользя вверх по моей талии, чтобы обхватить грудь через рубашку. Он разминает плоть, побуждая мою грудь приподняться в его руке, предлагая ему себя. — Но также подумай о мотивах каждого из нас. Никто не является полностью бескорыстным в каждый момент времени. Подумай также о моём предложении и о том, почему я его сделал. Винд отпускает меня и отталкивается от стены, выходя наружу. На мгновение мне приходится напомнить себе, как дышать. Когда я следую за ним, то вижу, как он движется между садовым домиком и большим сараем, перепрыгивает через низкий забор и направляется к вороной лошади. Он на мгновение гладит её по шее, а затем хватает в охапку гриву, садится на неё верхом и затем в буквальном смысле уезжает навстречу закату. Он определённо является воплощением очаровательного принца, не так ли? Только… его лошадь чёрная, а не белая. Может быть, это явная подсказка прямо передо мной? На следующее утро мы с Виндзором завтракаем на террасе с Алексом и Чарли, прежде чем принцесса, извинившись, отправляется в город. Мы с папой играем несколько раундов в шахматы, прежде чем он снова устаёт и решает устроиться с книгой. Я замечаю, что он открывает книгу с обратной стороны и сначала читает концовку. Мурашки пробегают по мне с головы до ног, когда я наблюдаю за ним, улыбающимся про себя, прежде чем он снова перелистывает первую страницу. — Сначала он читает последнюю страницу, чтобы знать, чем всё закончится, на случай, если он… — я замолкаю, останавливаясь позади Виндзора, пока он ведёт меня в конюшню, чтобы выбрать лошадь. Сегодня мы собираемся покататься верхом, и это заставляет меня немного нервничать. Я думаю, что однажды, когда мне было семь, я каталась на пони на чьём-то дне рождения, но это всё, что я могу сказать из своего опыта. Виндзор оглядывается на меня, а затем полностью разворачивается, пыль оседает вокруг его сапог для верховой езды. — Иногда мы получаем удовольствие от всего, что можем. Никто не знает, сколько времени у нас осталось, Марни. Любой из нас может упасть с одной из этих лошадей и умереть сегодня. Кто сказал, что у Чарли осталось меньше времени, чем у кого-либо другого? Позволь мужчине прочитать окончание и не позволяй себе пасть жертвой жалости. Он не хочет этого от тебя. — Откуда ты это знаешь? — огрызаюсь я в ответ, проводя пальцами по своим золотисто-розовым волосам. Теперь они немного длиннее и начинают завиваться, как у Виндзора, прямо на макушке. — Потому что он любит тебя. Жалость ничего не делает для того, кого жалеют. Это сопереживающая агония для того, кто проявляет жалость. А теперь иди и посмотри, что у меня есть для тебя. — Винд оборачивается, когда мои щёки вспыхивают, и я выдыхаю, следуя за ним и обнаруживая в сарае прекрасную… розово-золотую лошадь. — Эта лошадь под стать «Мазерати», Виндзор? Потому что, если это так, то я отказываюсь. Он смеётся надо мной и гладит по носу прекрасное животное, когда оно поднимает голову над краем двери стойла и смотрит на нас большими, доверчивыми карими глазами.