Он отошел прочь и принялся ходить по залу. Он вообще проводил большую часть своего1 времени среди посетителей, здоровался с одним, кивал другому, а то и присаживался, чтобы поболтать со знакомым завсегдатаем. Поднимаясь, он обычно подзывал официанта и отдавал распоряжение: "Поднеси моим друзьям что-нибудь за мой счет, Поль ". По четвергам, однако, когда домработницы были обычно выходные, атмосфера была не та. Всегда пустовало несколько столиков, посетители пили с ленцой, разговаривали почему-то шопотом и, казалось, скучали. Даже обслуживание было по четвергам не то: официанты толкались около кухни вместо того, чтобы на лету принимать заказы. Когда Леонард указывал им – взглядом либо щелчком – дескать, клиент ждет, они подходили как-то вяло и тут же снова сбивались в кучу, как только он отворачивался от них. Вот почему Джо сидел по четвергам в своей конторке и приводил в ажур учет. На этот раз он справился раньше обычного и прилег на диван соснуть часок, как вдруг в дверь постучали. Он встал, сел за стол и придвинул к себе какую-то папку. – Войдите, – сказал он сухим, деловым тоном. Кто-то попытался открыть дверь, но безуспешно. Он встал и, улыбаясь, снял цепочку, затем указал девушке на диван. – Садитесь. Я сейчас освобожусь. Закрыв дверь, он – как'бы невзначай – снова повесил цепочку, сел за стол и зашелестел бумагами. Так он просидел несколько минут, делая какие-то заметки, копался в документах, Затем резко обернулся и оглянул девушку с головы до ног. – Как вас зовут? – Стелла. Стелла Мастранджело. – Скажите по буквам. Или лучше напишите вот. Юна подошла к столу и, стоя, написала свою фамилию. Он смотрел сбоку на ее фигуру. Она была молода и свежа, кожа смуглая, а глаза – черные, вызывающие. Его так и подмывало похлопать ее по бедрам, затянутым в тесные шорты из черного атласа. Однако сдержался и продолжал тем же деловым тоном: – А теперь адрес, название Больничной кассы, а также домашний телефон, на случай если вы нам снова понадобитесь. Она кончила писать, выпрямилась, но не сразу вернулась на диван, а прислонилась к столу напротив него. – Это все, мистер Серафино? – Пожалуй, – ответил он, читая то, что она написала. – Знаете, у нас, может быть, найдется для вас работа время от времени. Нелли уже давно намекает, что у нее, мол, мало выходных; у нее ведь маленький ребенок. – О, мистер Серафино, я буду вам очень благодарна! – Что ж, посмотрим. Вы приехали на машине? – Нет, на автобусе. – Как же вы доберетесь домой? – Мистер Леонард сказал, что я смогу уйти до двенадцати. Тогда я как раз поймаю последний автобус. – И вы не боитесь ездить так поздно одна? Нет, я вас одну не отпущу. Сделаем вот как. Сегодня я вас отвезу на своей машине, а в будущем что-нибудь придумаем. Пат – это который работает на стоянке, – запросто подсадит вас к какому-нибудь таксисту. Бесплатно, разумеется. – О, я не хочу, чтобы вы… – Но почему? – Мистер Леонард сказал, что… – Да он и знать не будет, – успокоительно поднял он руку. Его голос тоже потеплел. – Вот эта дверь выходит прямо на стоянку. Без четверти двенадцать вы кончаете, идете на автобусную остановку и ждете меня там. Я выйду в эту-вот дверь, сяду в машину и заберу вас. – Но ведь мистер Леонард может… – Если он даже подойдет, то застанет дверь на цепочке. Подумает, что я прилег немножко, и ему даже в голову не придет разбудить меня. Окей? Мы ведь еще даже о делах как следует не поговорили… Она кивнула головой и . взмахнула ресницами в его сторону. – Тогда идите, детка, не задерживайтесь. Пока!– Он все-таки хлопнул ее отечески по бедру на прощание. ❖ Днем в "Каюте” подавали бутерброды, пирожки и кофе, а вечером – и горячие блюда: спагетти с тефтелями, мидии с жареной картошкой, бобы с сосисками. Все это значилось на засаленном меню, приклеенном к зеркалу бара. Против каждого блюда стоял номер, и завсегдатаи вроде Стэнли называли при заказе не блюдо, а только номер – вероятно, так было быстрее. Днем, а также в вечерние часы, здесь почти не выпивали. Клиенты, обедавшие здесь, обмывали свои бутерброды стаканом эля или пива/ перед ужином тот или иной клиент мог выпить рюмку виски, но это было и все. Однако завсегдатаи, среди которых был и Стэнли, обычно возвращались часов в девять. Вот тогда "Каюта” совершенно преображалась. Выходя от раввина, Стэнли подъехал на своем жел1- том драндулете к "Каюте”, заказал свой обычный ужин и стакан эля. Он сидел у бара, жуя размеренно и вяло. На тарелку он смотрел лишь столько, сколько нужно было, чтобы подцепить вилкой очередную порцию, и тут же поворачивал голову к экрану телевизора, поставленному на возвышение в углу. Время от времени его ритмично работающие челюсти останавливались, и он, не отрывая глаз от экрана, выливал в рот очередной глоток эля. Получив свой ужин, Стэнли сказал с буфетчиком пару слов о погоде, а больше ни с кем не разговаривал. Когда телевизионная программа подошла к концу, он допил свой второй стакан, вытер губы бумажной салфеткой и побрел к кассе рассчитаться. Затем он махнул буфетчику рукой, вышел, проехал несколько кварталов и поставил машину перед самым домом матушки Скофильд. Чего зря шататься? Лучше придавить комарика часок-другой. Мама Скофильд сидела в салоне, когда он просунул голову, чтобы поздороваться с ней. Поднявшись затем к себе, он снял ботинки, рабочую одежду, завалился на койку и, заложив руки за затылок, уставился в потолок. Здесь у него не было аотистических снимков: мама Скофильд бы ни за что не потерпела. Единственным украшением был настенный календарь, на котором был изображен мальчик с куклой, долженствующий, по чьему-то замыслу, вызывать теплые чувства к Угольной компании Барнардз-Кроссинга. Обычно он спал после ужина час-полторад но сегодня ему никак не удавалось заснуть. Он чувствовал, что опять на него надвигается один из нередких припадков скуки и одиночества. Друзья и знакомые видели в его холостяцтве доказательство ума: дескать, человек не дал себя перехитрить. А не перехитрил ли он самого себя?– уныло подумал он. Ведь если разобраться – какая это жизнь? Постылый ужин в кабаке, затем вот эта меблированная конура и разве еще попойка допоздна с друзьями в ’'Каюте11. То ли бы дело, если бы он был женат! И он начал мечтать о том, как бы все было хорошо, если бы у него была семья. Вскоре он захрапел. Когда он проснулся, было уже почти десять. Он встал, оделся получше и поехал в "Каюту". Его мечты никак не рассеивались. Он выпил больше обычного, чтобы прогнать эти мысли, но как только разговор или шум в баре затихал, они снова были тут как тут. Около полуночи народ стал расходиться. Стэнли тоже встал. Чувство одиночества мучило его сильнее, чем когда-либо раньше. Он вспомнил, что как раз четверг сегодня, и какая-нибудь девушка, верно, ждет не дождется автобуса на углу "Дубков" и Вайн-стрит. Может быть, она даст себя подвезти. ❖ Элспет сидела на заднем сиденьи. Дождь немного приутих, но тяжелые капли все еще разбивались об асфальт, превращая его в гладкое черное зеркало. Теперь ей было хорошо, и она изящным движением, словно актриса, подносила ко рту сигарету. Когда она говорила, она смотрела прямо вперед, лишь изредка бросая быстрый взгляд на своего спутника, чтобы видеть, как он реагирует на ее слова. Он сидел прямо, широко раскрыв глаза, стиснув челюсти и крепко поджав губы. Сердился ли он? Переживал? Был в отчаянии? Ей трудно было сказать. Она нагнулась вперед, чтобы стряхнуть пепел в пепельницу, вмонтированную в спинку переднего сиденья. Раздельно, словно желая подчеркнуть каждое слово, она что-то сказала, постукивая при каждом слове сигаретой о край металлической пепельницы. Она не столько увидела, сколько почувствовала, что он протянул к ней руку. Она почувствовала ее у себя на затылке и уже готовилась обернуться и улыбнуться ему, когда он просунул пальцы под замочек ее тесной серебряной цепочки. Она хотела сказать ему, что он девает ей больно, но его рука вдруг дернула цепочку, и она уже не успела – не успела сказать, не успела даже закричать. Крик замер в ее горле, а сама она погрузилась в какой-то красный туман. Затем наступила тьма. Он остался сидеть с протянутой рукой, крепко сжимая серебряную цепочку вокруг ее шеи, словно пытался унять зашалившую собаку. Немного погодя он разжал руку. Она безжизненно упала головой вперед, но он схвётил ее за плечи и прислонил тело к спинке сиденья. Подождав несколько минут, он осторожно открыл дверцу и высунул голову. Кругом не было ни души. Он вышел из машины, нагнулся, поднял тело на руки и вытащил его из машины. Ее голова запрокинулась. Он не смотрел на нее. Движением бедра он захлопнул дверцу. Затем понес труп к стене, которая возвышалась на этом месте не более, чем на метр. Перегнувшись через стенку, он попытался тихонько опустить тело на траву, но оно было тяжелое и выскользнуло у него из рук. Он еще попытался закрыть ей глаза, чтобы в них не попадал дождь, но нащупал лишь волосы на затылке. Он даже не стал переворачивать тело лицом вверх, а зашагал прочь. 8 Без четверти семь у кровати рабби Смолла зазвонил будильник на тумбочке. Это давало ему возможность встать, принять душ, побриться и одеться к утренней молитве, которая проводилась в синагоге в половине восьмого. Он протянул руку, нажал на кнопку будильника, и звон тут же прекратился. Однако, вместо того чтобы встать, он что-то пробормотал невнятно и повернулся на другой бок. Жена принялась его трясти. – Ты опоздаешь в синагогу, Дэйвид. – Не пойду я сегодня. Она понимающе кивнула и не стала с ним спорить. Да и вернулся он очень поздно: она уже давно легла. Позднее рабби Смолл читал утреннюю молитву у себя в кабинете, а Мирьям тем временем готовила завтрак. Услышав, как он повысил голос, читая ШЕМА: 1'Слушай Израиль, Господь твой Бог, Господь един!", она поставила воду на газ; когда до нее донеслась скороговорка АМИДЫ, она опустила яйца в кипяток, а когда он дошел до АЛЕНУ, она их вытащила из воды. Несколько минут спустя он вышел из кабинета, опуская на ходу левый рукав рубашки и застегивая запонку. Как всегда, он в испуге посмотрел на накрытый стол. – Так много? – Тебе нужно хорошо позавтракать, дорогой. Все говорят, что завтрак – важнее всего. Ее свекровь настойчиво поучала ее: "Ты должна следить за тем, чтобы он кушал, Мирьям. Не спрашивай его, хочет ли он и чего именно, потому что, зачитавшись книгой или задумавшись над чем-нибудь, он ничего не видит и не слышит: сухая корка хлеба и та его вполне устроит. Ты должна смотреть, чтобы он кушал в определенные часы и много, да чтоб как можно больше витаминов. Сама Мирьям уже позавтракала – тост, кофе и сигарета, – а теперь она неотступно следила, чтобы он съел весь грейпфрут, и с такой категоричностью поставила перед ним тарелку каши, что было ясно – никаких возражений она не потерпит. После каши она подала ему яйца, а также намазанный маслом тост. Главное заключалось в том, чтобы блюда следовали одно за другим и чтобы не дать ему отвлечься. Только когда он принялся за яйца, она налила себе еще одну чашку кофе и тоже села за стол. – Вассерман еще долго сидел вчера? – С полчаса. Мне показалось, он ждет от меня, чтобы я получше следила за тобой: чтобы ты не ходил уепричесанный и в таком измятом костюме. – Ты права, я должен больше заботиться о своей внешности. Но теперь-то я в порядке? Не заляпал ли яйцом галстук?– опасливо спросил он. – Теперь ты в порядке. Беда с тобой в том, Дэйвид, что уж очень ты неряшлив. Может быть, тебе следовало бы носить такие твердые воротнички с запонками: тогда галстук, может быть не сьезжал бы у тебя в сторону постоянно. – Для таких воротничков нужны специальные рубашки. Я как-то пробовал: ужасно жмут. – А почему бы тебе не брызнуть на волосы такой фиксаж: они бы у тебя тогда не ерошились. – Ты хочешь, чтобы женщины мне не давали проходу? – Только не говори мне, что тебе все равно, как на тебя смотрят женщины. – Что ж, постараюсь, коль для этого достаточно нацепить твердый воротничок и побрызгать голову какой-то ваксой, – съязвил он. – Серьезно, Дэйвид, это не пустяки. Мистер Вассерман даже считает, кажется, что это очень важно. Как ты думаешь, они тебя все-таки уволят? – Вероятно. Я уверен, что не опасайся он этого, Вассерман бы не пришел к нам вчера. – Что же теперь будет? – А ничего'. Просто напишу в семинарию, и они мне подыщут там новую конгрегацию.