– Нет, это был вещий сон, – настаивала я. – Я видела это словно наяву: мы с папой и братом выходим из квартиры и закрываем дверь, спускаемся вниз по лестнице, в это время двое грабителей наблюдают за нами из-за поворота коридора, где расположен лифт. Как только звук шагов затихает и хлопает тяжелая входная дверь, они достают отмычки, вламываются в квартиру Лидии Михайловны и перерывают все вверх дном в поисках денег и драгоценностей. – Иди попей теплого чая и успокойся, – посоветовала мне мама, когда я закончила изливать душу. Папа, зайдя в кухню, предложил пропустить день в школе и отправиться с ним по делам. – Я хочу с вами! – тут же заканючил брат. – Ладно, один денек можно отдохнуть! – заключил папа, добавив: – Идите одевайтесь. Мы долго копошились в квартире, мама не дождалась нас и уехала на работу. Наконец мы были готовы выдвигаться из дома. Вышли на лестницу, и папа стал закрывать дверь. – Пойди вызови лифт, Аня! – скомандовал папа. – Нет, я хочу пешком идти! – сказал брат. Мы спустились по лестнице и вышли из подъезда. Спустя пару часов, завершив все запланированные дела, мы вернулись домой. Дверь к соседям была нараспашку, и в квартире пожилой женщины, где всегда царил идеальный порядок, теперь был такой кавардак, что с порога было видно – случилась беда. Папа протолкнул нас с братом домой и вызвал милицию. Сердце защемило от страха и боли. Я же это все уже видела во сне, шаг за шагом… Я никак не могла привыкнуть к жизни в Москве. По вечерам я садилась на подоконник, прислонялась лбом к холодному стеклу и разглядывала машины с яркими огнями, проезжающие по шоссе, щедро освещенному желтым светом фонарей. Огни расплывались в лужах, светились яркие неоновые вывески, город не ложился спать, и небо здесь не бывало темным по ночам, как везде, где мы жили раньше. Теперь, проснувшись в любой час ночи, можно было видеть рыже-коричневое небо, подсвеченное тысячами фонарей большого города. Каждый вечер я ждала у окна маму, которая должна была вот-вот прийти с работы. Это была новая и непривычная для нее работа. Раньше мама трудилась в детских садах, домах культуры и школах, занималась музыкой с детьми, а в Москве ей пришлось устроиться в бухгалтерию военной части, где теперь работал папа, и она, проделывая долгий путь до работы и обратно, погружалась в незнакомый мир дебетов и кредитов, цифр, отчетов и платежей. Она, музыкальный работник по образованию и призванию, с тоской в глазах осваивала компьютер и свою новую городскую жизнь. С работы мама добиралась домой на автобусе, но до остановки ей нужно было пройти темный участок вдоль железнодорожных путей, где редко встречались прохожие. Обычно мама выходила с работы вместе со своими коллегами, и они вместе шли до остановки, чтобы разъехаться по разным направлениям. В тот вечер мама оказалась на улице одна. Моросил дождик, мама раскрыла зонт и быстрым шагом поспешила по тропинке вдоль путей. Ее не насторожил мужчина, шедший навстречу, и она уже собралась перейти рельсы в сторону остановки, как мужчина приставил нож к ее горлу и приказал отдать ему все деньги и украшения. Мама оцепенела и отдала ему все – и кошелек с только что полученными новенькими купюрами, и золотые серьги, подарок папы, и даже часы, которые никакой ценности не имели, но грабителю они приглянулись, и он жестом указал на них, мол, тоже снимай. Мама пришла домой, села на стул, не сняв верхнюю одежду, и попросила налить ей чего-нибудь покрепче. Дедушка уступил ей баночку пива, другого спиртного дома не было. После этого случая по вечерам я ждала маму с работы еще сильнее. Я просила Бога защитить ее от грабителей и маньяков и проводить домой живой и невредимой. Впервые в жизни я столкнулась с отчетливым страхом потерять маму. И для моего спокойствия мама завела привычку звонить с рабочего телефона на наш городской номер перед выходом с работы, чтобы мы знали, что она выезжает и через полчаса будет дома. После разговора с мамой я занимала место у окна и не уходила со своего поста до тех пор, пока она не появлялась на пороге. Моя новая школа находилась в соседнем дворе, и родители отдали меня туда, чтобы я могла сама возвращаться домой после занятий. «Ты должна зацепиться в этой школе, иначе я не знаю, что нам делать. Мы с отцом должны работать и не сможем водить тебя в другую школу», – заявила мама. В новой школе мне не понравилось. Дети в классе шушукались, когда учитель представляла меня. И я чувствовала, как холодеют руки и щеки предательски наливаются краской. Я казалась себе неловкой деревенщиной, потому что девочки были одеты гораздо лучше меня. На переменках они смеялись над своими шуточками, а я сидела одна в сторонке. Я не была стеснительной, но чувствовала себя не в своей тарелке. Мне не о чем было говорить с ними. Позже выяснилось, что у меня «смешной акцент». Отучившись несколько лет в белорусской школе и очутившись в Москве, я узнала, что неправильно произношу звук «г»: девочки постоянно поправляли меня и говорили «у нас не принято гэкать». Я замолкала и следила, чтобы в моих словах эта буква не попадалась. Наступила весна, и я пришла в школу в красных резиновых сапогах. Одноклассницы разглядели их еще у ворот в школу и целый день отпускали шуточки на тему «кот в сапогах», «собралась за грибами?» и «ты что, в детский сад пришла?». Им было так весело, что они никак не могли успокоиться. А я изо дня в день продолжала ходить в школу в красных резиновых сапогах, потому что на дождливую погоду у меня не было другой обуви. Со временем мы с одноклассниками подружились. Меня перестали подкалывать, я избавилась и от акцента, и от красных сапог. Меня приняли за свою. Я хорошо училась, и меня часто ставили в пример и хвалили. Единственный предмет, с которым возникали сложности, – немецкий язык. В Беларуси я учила английский, а когда мы переехали, то выяснилось, что в моей новой школе – немецкий. Поэтому мама наняла мне репетитора, чтобы к окончанию учебного года я смогла написать контрольный диктант хотя бы на тройку. После уроков я шла в кабинет иностранных языков, и мы с учительницей занимались немецким. Каждый день на протяжении четырех месяцев. И эти занятия дали свои плоды: как и предполагала учительница, я написала диктант на тройку – и была переведена в следующий класс. Это была огромная радость для нашей семьи, потому что поначалу у мамы были сомнения, потяну ли я сильную программу и новый язык в спецшколе. И я не подвела. Надо сказать, что именно тогда зародился мой интерес к немецкому языку и появилась первая робкая мечта – когда-нибудь побывать в Германии. Учительница рассказывала, что там очень красивые, словно в сказке, дома и чистые улицы, все очень аккуратно и люди живут очень хорошо. Мне нравился немецкий, а картинки в учебнике с уютными домиками с оранжевыми крышами и цветами на окнах только раззадоривали воображение! Я представляла, как вырасту, выучу язык и поеду в Германию. Непременно поеду! После школы мы с девочками прыгали в резиночки на школьном дворе. Эта была самая модная игра, и почти все девчонки собирались группами по два-три человека и упражнялись в прыжках. Когда мне исполнилось десять лет, мама начала отпускать меня одну в спортивную школу, что находилась в трех остановках от нашего дома. Я занималась рок-н-роллом и два раза в неделю после школы ездила на занятия. Обычно я садилась на первый пришедший автобус или троллейбус и вставала лицом к двери – проходить в глубь салона или усаживаться не было никакого смысла, поездка занимала каких-то семь минут. В конце весны я настолько освоилась ездить в автобусах и троллейбусах, что мама отпустила нас с подружкой на электричке в усадьбу «Кусково», где на территории большого ухоженного парка раскинулся величественный архитектурно-художественный ансамбль в стиле неоклассицизма. Но мы ехали туда, конечно же, не ради музеев, а чтобы позагорать на травке перед усадьбой и погулять в красивом, новом для нас месте. Это было целое событие: на автобусе доехать до железнодорожной станции, купить билетик в кассе и проехать несколько остановок на электричке, а потом дойти от станции до парка, погулять там и вернуться обратно тем же маршрутом. Главное, не перепутать перрон и не уехать в другом направлении. Оказавшись около усадьбы, мы услышали, как объявляют о начале экскурсии во дворец. Слово «дворец» вызвало у нас желание посмотреть, что же там внутри. Мы тотчас купили билеты на экскурсию, и уже спустя несколько минут к нам подошла элегантно одетая женщина в темно-бордовой строгой юбке до колена и в белой блузке, в черных туфлях на каблуках, с убранными в пучок волосами и с папкой в руках. Выглядела она очень стильно и красиво, и мы даже подумали, не живет ли она в этой усадьбе. Женщина представилась гидом-экскурсоводом, и мы, сами того не ожидая, оказались на первой в нашей жизни экскурсии, да еще и настолько увлекательной, что слушали, открыв рты. Мы были очарованы нашим гидом и ее харизмой. Вот бы учителя в школе так же интересно рассказывали на уроках истории, тогда бы все обожали этот предмет, а не скучали от монотонного бубнения. Наша экскурсия прошла не только внутри дворца, но и под открытым небом – нам показали скульптуры регулярного парка, пруды и малые сады и рассказали, что Кусково называли подмосковным Версалем за красоту и сходство с садом французских королей. Экскурсия произвела на нас приятное впечатление, и особенно запомнилась женщина-гид. Какая замечательная у нее профессия! День был солнечным и теплым, мы вдоволь нагулялись по парку, разнеженные жарой, помочили ножки в приусадебном пруду и были готовы ехать обратно. Но тут Наташка выкинула финт, сообщив, что мама велела ей на обратном пути заехать к бабушке, которая жила совсем в другой стороне. Делать было нечего – я не могла поехать с Наташкой, потому что не было возможности предупредить маму. Огляделась по сторонам – уличных таксофонов нигде не было видно, значит, позвонить маме и отпроситься еще на пару часов не получится и нужно спешить домой, пока мама не начала волноваться. На мне был короткий желтый сарафанчик и новенькие босоножки кремового цвета на небольшой танкетке. Как я гордилась ими! Я казалась выше, а значит, и взрослее своих десяти лет и чувствовала себя «ужас какой самостоятельной», как любила говорить подружка Ирка. Когда я зашла в вагон и присела, оглядываясь по сторонам, то увидела на соседней лавке через проход компанию девчонок примерно моего возраста, среди которых узнала свою одноклассницу Маринку. На душе отлегло – ехать на электричке хоть с кем-то из знакомых казалось безопаснее. Маринка заметила меня и позвала присоединиться к ним. Не прошло и минуты, как я сидела с девчонками и отвечала на их вопросы: куда ездила, что делала и почему одна. Девочки вели себя шумно и нагло, они громко смеялись и напоминали дворовую шайку собак. Вдруг одна девочка, сидевшая рядом с Маринкой, посмотрела на мои босоножки и сказала: – Красивые босоножки! – Спасибо. Только купили, – просияла я. – Снимай, – бесцеремонно заявила девочка. – Зачем? – удивилась я, подумав, что она, видимо, хочет их примерить. – Они мне понравились, и я забираю их себе, – заявила нахалка. Маринка удовлетворенно заржала вместе с остальными. Я встала, чтобы отсесть от этих девиц подальше. Похоже, это были невоспитанные девочки из неблагополучных семей, и я старалась держаться от таких подальше. Вагон был почти пустой – в отдалении сидело несколько женщин и мужчин, а вокруг нас – никого. Объявили следующую остановку, мне оставалось продержаться всего две станции. Но задира схватила меня за руку, и девочки начали подначивать меня, они кричали «Снимай босоножки!», хватали меня за ноги, дергали за платье. Я испугалась, отбивалась от них как могла, возражала, переходя на пискливый жалобный крик, еле сдерживая слезы. – Ой ты маленькая! Посмотрите на нее, она сейчас расплачется! – кричала Маринка, сгибаясь от смеха. Мне было не до веселья. Перспектива вернуться домой босиком по грязному асфальту меня шокировала. И потом, если бы я лишилась босоножек, новые бы мне не купили, а проходить все лето в старых сношенных кроссовках было бы ужасно. Я дернулась в сторону и отпрыгнула в проход между рядами сидений, от неожиданности девчонки отпустили меня и вылупили глаза. – Отстаньте от меня! – завопила я так громко, как только могла. – Отстаньте! Отстаньте! Люди начали с любопытством оглядываться, но с места никто не сдвинулся. – Отдай босоножки, и мы отстанем, – вскочила с места девица и снова начала хватать меня за ноги. – Уйди! Отстань! – кричала я. Электричка стала тормозить, приближаясь к станции. Мужчина встал и направился к выходу. Проходя мимо нас, он грозно посмотрел на шайку девчонок и сказал: – Оставьте ее в покое. Не стыдно вам? Вас много, а она одна. Я воспользовалась ситуацией и выбежала на перрон вслед за мужчиной. Без оглядки, с болтающейся на ноге босоножкой (девица успела схватить шнурок и развязать его) я побежала к остановке, боясь преследования. Заскочив в удачно подъехавший автобус и убедившись, что девочки не стали меня догонять, я села и попыталась унять дрожь. У нас в семье не было принято делиться подобными приключениями, иначе можно было нарваться на запреты и выговор, поэтому я пришла домой с улыбкой на лице и рассказала, как хорошо мы с Наташкой провели время в парке и даже попали на экскурсию в настоящий дворец. Я становилась взрослой… Спустя пару лет мы снова переехали. На этот раз в свою собственную квартиру. Папа много лет стоял в очереди на жилье, положенное ему за военную службу, и мы ждали его с нетерпением, потому что делить жилплощадь с бабушкой и дедушкой становилось все сложнее. Поначалу они старались нам помогать, верили, что скоро мы получим квартиру и переедем, и с удовольствием принимали нас у себя в гостях. Спустя год стало понятно, что жилья можно ждать десятки лет, и мы из долгожданных гостей постепенно превратились в обузу, висящую на шее у пенсионеров. Мы не чувствовали себя дома. Несмотря на то что у бабушки с дедушкой была четырехкомнатная квартира, нам отвели лишь одну комнату, которую мы тут же заполнили мебелью, вещами, игрушками. На пятнадцати метрах поместился мебельный гарнитур во всю длину комнаты, раскладной диван, на котором спали родители, наша с братом двухъярусная кровать, стоявшая вплотную к дивану, книжные полки, письменный стол, приставленный к окну, стул, маленький журнальный столик с телевизором и растения в горшках, которыми заставили весь подоконник. В такой обстановке мы прожили два года – бок о бок с родителями, без собственного угла, где можно было бы уединиться. Даже когда я пыталась побыть одна в ванной или туалете, непременно находился кто-то из домочадцев, кому нужно было туда же. Они стучались и кричали: «Аня, что ты там засела, выходи! Ты тут не одна живешь! Имей совесть!» Когда папа сообщил новость, моей радости не было предела: у меня появится целая половина своей комнаты! Я смогу делать уроки в тишине, а не под бубнение телевизора или игры брата. Как только родителям вручили ключи, мы помчались смотреть наше жилье. Это был панельный четырнадцатиэтажный дом на окраине города, построенный только для семей военнослужащих. Наконец-то у нас появилась своя квартира – новая, с простым, но свежим ремонтом. Впервые мы будем жить так высоко – на десятом этаже, а из окон наблюдать потрясающий вид на новостройки и парк. Лифты в нашем доме были чистыми и светлыми, я впервые увидела неисписанный лифт, так хорошо освещенный, со светлыми стенами. Мы с братом первым делом пошли в свою комнату – одну на двоих, зато отдельную от папы с мамой. Мы пребывали в состоянии счастливого возбуждения от запаха только недавно наклеенных чистеньких обоев, от больших окон с деревянными рамами и от просторной кухни, где мы сможем собираться вместе за ужином. Вот только тогда мы и представить не могли, что это будут наши последние счастливые воспоминания в этой квартире. Мы мигом собрали свои пожитки и, не дожидаясь выходных, заселились в квартиру. На второй день после переезда, когда папа собрал наши кровати (первую ночь мы спали на полу на матрасе), мы с братом поднимались пешком на десятый этаж и нашли на лестнице сколоченные из тонкой фанеры ящики, видимо, раньше служившие для хранения фруктов. Мы тотчас забрали себе по одному ящику и, перевернув их вверх дном, приспособили под прикроватные тумбочки. У нас было мало мебели – в основном та, что досталась нам даром от родственников или соседей; письменный стол был один на двоих с братом. Мама гордилась им, рассказывая, как она сама делала за ним уроки. Стол был громоздкий, неповоротливый, со встроенной тумбой и покосившейся от времени дверцей, а на дне одного из ящиков синело огромное пятно от когда-то пролитых чернил. Углы стола ободрались от частых переездов, зато мама разрешила мне перекрасить стол на свой вкус. Дедушка привез нам несколько стульев с работы – он тогда работал завхозом на одном государственном предприятии и мог распоряжаться «списанной» мебелью. Понемногу мы обживались на новом месте. Наш новый дом оказался в десяти километрах от дома бабушки и дедушки и, соответственно, на таком же расстоянии от школы. Мы с родителями решили, что мне не нужно снова менять место учебы, и я начала ездить в школу на троллейбусе, а брата перевели в школу у дома – все-таки он был помладше, и родители переживали, что он будет шататься абы где. Родителям теперь тоже было гораздо дальше добираться до работы. В тридцати минутах ходьбы пешком от нашего дома находилось метро, а до остановки автобуса можно было дойти минут за пятнадцать, но вечерами приходилось идти в потемках, минуя неосвещенные дворы пятиэтажек – места сбора местных наркоманов и алкоголиков. Нам с мамой казалось, что, как только мы переедем в свою собственную квартиру, подальше от папиных родственников, наши проблемы разрешатся и жить станет проще. В какой-то степени нам и правда зажилось лучше и свободнее, вот только на папе перемены сказались губительно. Когда в стране случился дефолт, родителям перестали платить заработную плату, и жить стало не на что. По ночам папа начал «таксовать» на своей машине – ездил по Москве и подвозил людей за деньги. Иногда ему удавалось немного заработать. Иногда его злостно обманывали пассажиры и оставляли без гроша. Случались и грабители на его пути, после чего он положил металлическую биту под свое сиденье и начал возить с собой служебный пистолет. Родители сделались угрюмыми. Видно было, какое тяжелое время настало. Мы стали замечать, что папа пристрастился к алкоголю. Он всегда был душой компании, его все любили за отзывчивость и веселый нрав и частенько звали помочь: перевезти вещи или отвезти родственников на железнодорожный вокзал. Расплачивались друзья не деньгами, а спиртными напитками. По утрам отец производил впечатление вполне благополучного мужчины, он брился, шутил и пил чай с бутербродами. Мы собирались в школу, папа – на работу. Днем, когда мы с братом возвращались из школы, то обнаруживали отца дома и уже слегка подшофе. Это означало, что отец забросил работу и ударился во все тяжкие – скорее всего, он позвонил начальству и отпросился на несколько дней на больничный, соврав, что подцепил простуду. Папа был весьма изобретателен, когда старался скрыть от нас свои пристрастия, поэтому небольшие бутылки огненной воды были распиханы в шкафу с его одеждой, в ящике под диваном, обнаруживались в старой кастрюле на кухне. Мама оправдывала поведение отца, объясняя это экономическим кризисом, проблемами на работе и отсутствием денег. Она уверяла нас, что скоро все наладится и мы вернемся к прежней жизни. Но годы мчались один за другим, а становилось только хуже. Тот самый папа, который учил меня стрелять из ружья, который рассказывал анекдоты и смешил меня, изображая злодея, грозящего защекотать до смерти, тот самый папа казался мне теперь чужим человеком. Когда мне исполнилось четырнадцать, отец отметил тридцатишестилетие. Но у меня складывалось впечатление, что я старше и разумнее его. Больше всего тогда меня занимали два вопроса: в какой момент все рассыпалось и что стало с нашей семьей? Мне всегда казалось, что у меня было необычайно счастливое детство. А с переездом в большой город что-то надорвалось, и наша добротная, слепленная заботливыми мамиными руками жизнь покатилась с горы, словно снежная лавина, сшибая на своем пути все хорошее и светлое, что у нас было. Я глянула на свое отражение в оконном стекле и невольно улыбнулась – на меня смотрела круглая голова с десятком торчащих в разные стороны тоненьких косичек. Завтра к нам в школу приезжает фотограф, и я делаю свою фирменную прическу, которую мальчишки ласково прозвали «взрыв на макаронной фабрике», хотя по мне это очень смелая и экстравагантная укладка, которую я могу сделать своими руками. Поэтому вечером я помыла голову, наполовину подсушила волосы и заплела тугие косы, чтобы всю ночь ворочаться и проснуться с больной головой, но с кучерявой пышной гривой. Кожа чесалась от тянущих ее волос, я брала вилку и чесала ей голову, испытывая неимоверное удовольствие. Из года в год я терпела эту экзекуцию, но делала косички на ночь перед всеми праздниками, дискотеками и другими школьными событиями. Фотограф приезжал к нам в школу всего раз в год, и это было долгожданное событие, потому что эта фотография – память о целом учебном годе, по которой потом можно будет отследить, как мы росли, как менялась мода в одежде, с кем мы дружили, а с кем не очень, кто был ботаном, а кто выскочкой. Утром я всего лишь расплела косы, завязала волосы в высокий «конский» хвост, расправила их руками, не расчесывая. Надела черные брюки, черные ботинки на платформе и белый свитер с нежными зигзагообразными горизонтальными линиями разных цветов – розового, салатового, голубого. Это был мой самый любимый свитер, он достался мне от мамы, когда-то она его носила. Мой собственный вкус был не таким утонченным, я обожала джинсы зеленого цвета в желто-коричневую клетку, яркие водолазки цвета термоядерного салата или в зелено-бело-коричневую полоску, коричневую жилетку и грубые ботинки гриндерс на массивной подошве. Я часто донашивала мамины вещи, это было гораздо проще, чем купить новые. Когда я была младше, некоторые из моих вещей передавались по наследству брату. А если у соседей находилась единственная дочка старше меня, то мне могло перепасть что-то из обновок. Технически вещи не были новыми, но для девочки, которая может по пальцам пересчитать свои наряды, это весомое прибавление. Когда мы переехали, речи о том, что я поменяю школу, не было. Это была очень хорошая школа с сильными учителями. Единственным недостатком было расстояние до школы – десять километров, которые я преодолевала на троллейбусе: двадцать три остановки в одну сторону. В теплое время года это было приятное путешествие: в пути я читала книги или делала уроки, а если везло, со мной ехали знакомые ребята, и тогда мы болтали и шутили.