Все персонажи вымышлены. Наличие прототипов автором категорически отрицается. Все совпадения случайны. Большинство ситуаций возможно. Формы и методы работы, а также проблемы правоохранительных органов – реальны. Увертюра Миха Маштаков смотрел телевизор в кругу семьи. Если быть точным, то в полукруге. Жена на кухне варила яблочное варенье. Старшая дочка Даша уединилась в маленькой комнате, так называемой детской. Зато на диване, к отцовой груди доверчиво прижавшись, сидела меньшая – Маришка. Канал ТНТ давал сериал про детектива Нэша Бриджеса. Крепкий полицейский фильмец, и с юмором. Только лишку в него пальбы понапихано. За две недели примерного поведения Маштаков приохотился к сериалу про крутых лос-анджелесских коллег. Позвонил телефон, номер не определился. Трубку схватила шустрая Даша. – Па-апа, тебя-а! – закричала она врастяжку. – Кто ещё там? – буркнул Маштаков. По роду своей деятельности он настороженно относился к нежданным звонкам. – А я знаю?! – в голосе дочери звучал вызов. – Тётка какая-то. Миха заторопился к аппарату, шлёпая задниками стоптанных тапок. Периферическим зрением ухватил, как у бурлящих кастрюль жена напряглась фигурой и лицом. – Слушаю вас, – официально сообщил в трубку Маштаков. На проводе действительно висел человек противоположного пола. Которому Миха строго-накрепко запретил звонить к себе домой. Понимая, что им грубо нарушаются установленные правила, человек противоположного пола торопился успеть сказать главное, отчего картавил больше обычного. Смысл скороговорки сводился к тому, будто бы в деревне Соломино, что на московской трассе, во дворе у одного мужика закопана убитая женщина. – Плечевая[1]! Маштаков сперва подумал, что Ирка просто обставляется. Такое уже случалось. Нагородит с три короба, а потом невинно чирикнет: «Может, увидимся прямо сейчас, я тут в баре сижу, знаешь сам в каком». Посему по ходу разговора Миха задал пару контрольных вопросов. Да нет, вроде трезвая… А слышимость – отвратительнейшая! Как будто абонент на обратной стороне Луны находится. – Ладно, – подвёл черту Маштаков, – завтра, это самое, подходите с утра на работу ко мне. Часиков в девять. Сможете? – Я когда-нибудь подводила? – последнюю фразу Ирка, привычно кокетничая, оставила за собой. Когда Маштаков повесил трубку, жена, дунув на чёлку, взглянула исподлобья. За двенадцать лет совместного существования она, по многим признакам, овладела основами телепатии. Но две трезвые Михины недели кое-чего да значили. Очков он набрал за это время изрядно. На одних косвенных уликах третировать его было нельзя. Как обычно, Маштаков долго не мог уснуть. Нервы у него давно стали мочальными. До половины первого он курил на кухне, рассеянно листал от конца к началу «Очерки русской смуты» Деникина и размышлял тягостно. Последние пять лет он рос наоборот. То есть в землю. Когда карьера Михина сломалась, когда был он с треском изгнан из органов прокуратуры, где в двадцать семь лет достиг вершины своей служебной лестницы – полуноменклатурной должности заместителя межрайпрокурора – он веровал, что ещё восстанет из горстки пепла. На ниве милицейского следствия, куда его легко взяли из-за полного почти отсутствия в СО[2] кадров с высшим юридическим образованием. Выше планки старшего следователя Маштаков, однако, не прыгнул. Хотя барахтался, как та упрямая лягушка в крынке с молоком. Лучшие в области показатели, систематические переработки без отгулов и выходных в ущерб семье и здоровью, готовность безропотно катить в любую командировку, иммунитет против групповщины и интриганства сводились на «нет» сумасбродными загулами. Продолжительность которых из раза в раз увеличивалась, а трезвые интервалы между ними наоборот – сокращались. Два с половиной года отбарабанил он, тем не менее, в следственном отделе УВД. За это время умудрился потерять служебное удостоверение. Разодрался с «пэпээсниками»[3] на день милиции. Точнее, принялся не по делу в кабаке чужие права восстанавливать, а «пэпсы», – парни молодые, тренированные, – играючи его отбуцкали. Слишком часто стал ночевать в кабинете на составленных в ряд стульях. Понятно, что руководству это надоело. Но верные друзья-товарищи милицейские, ходившие в ту пору уже в начальниках, не оставили оступившегося без куска хлеба. Перевели на должность оперуполномоченного в уголовный розыск, где опять началась сага про белого бычка. Маштаков, безусловно, был единственным в мире опером с прокурорским прошлым. Своего рода ископаемым, тираннозавром рексом. По работе к нему снова претензий не имелось. Талант, как известно, сразу не пропьешь, для этого нужно время. Опять же, он неплохо разбирался в человеческой психологии и не был трусом. Некоторые, по крайней мере, так считали. Два года и три месяца он отпахал уже в розыске. Как быстро летит время, если назад оглядываться! Как невыносимо муторно оно тащится на параллельных курсах в измерении настоящем. Маштаков затянулся последний раз и раздавил окурок в закопчённой жестянке из-под консервированной ветчины, с перестроечных времён служившей ему пепельницей. Когда не пьёшь, возникает переизбыток свободного времени для самокопания. Неотвязной сделалась мысль о дальнейших перспективах. До минимальной пенсии, с учетом армии, половины института и десяти лет чистой выслуги оставалось ещё как до Пекина раком. Пятёрка с половиной! С учётом многажды прожжённого кафтана занимаемая должность старшего оперуполномоченного представлялась потолком. Ну дадут майора, когда дисциплинарка погасится, что дальше? При благоприятном раскладе в сороковник свалить на пенсию в тысячу семьсот рублей? Устроиться охранником (тем же сторожем) на «Водоканал»? Ещё тысячи на три… Ныкать от жены с получки по паре сотен на пиво? И это всё?! За это разве, старик Яков, ты взвивал свою чапаевскую саблю, гремел кандалами, а когда нужно, то гордо подняв голову шёл на эшафот?![4] Маштаков тяжело приподнялся с табурета и попытался закрутить маховичок крана. Муторная капель от этого не прекратилась и даже реже не сделалась. «В выходные заменю прокладки», – решил Миха, на девяносто процентов уверенный в реальности задуманного. Часть первая 1 Ирка прибежала на пять минут раньше. Дорогу в отдел она проторила сто лет назад. Закатив глазки, подставила под поцелуй нарумяненную щеку. Миха, соблюдая ритуал, потянулся к гостье через стол, ткнулся губами, чмок пришёлся в область носа. Духи применялись прежние. Приторные, густые, произведённые в неформальной «столице» Франции – городе Варшаве. – И не позвонишь даже, – присаживаясь напротив, с обидой сказала Ира. Маштаков понимал, что в короткую тесную юбку в свои тридцать три она влезла исключительно для него. И для него не спеша закладывала ногу на ногу, поддразнивая сверкнувшими белыми трусиками. – Ты вчера чегой-то про труп говорила, – напомнил Миха. – А та-ак п’осто за жизнь поболтать уж и нельзя, – Ирка набивала себе цену. – Между п’очим, хо’ошо выглядишь, Маштаков, п’ичёсочка, г’убашечка… все дела… – А вы, Ирэн, просто сногсшибательны. – Ой, ой, ой… Ну почему самой всегда на комплименты п’иходится нап’ашиваться? Миха прислушивался к шагам в коридоре. Ни к чему, чтобы начальство в начале рабочего дня наткнулось у него в кабинете на Ирку Кравцову, у которой давно сложилась соответствующая репутация. Что, впрочем, имело в острые минуты жизни немалые плюсы. Оперативник подпёр щеку кулаком, взглянул умоляюще: – Ир, времени вообще нет. – Ну хо’ошо, Маштаков. – Покладистость была всегда присуща Ирке. – Записывай. Миха послушно придвинул листок бумаги, почеркал на нём ручкой, проверяя, пишет ли. – В общем, т’етий дом от магазина, живёт там Виталя Фадеев. Мать у него в го’оде г’аботает. Диспетче’ом в автоколонне. Её тоже, кстати, И’иной зовут. С Виталькой жила плечевая Ольга. Блондинка, высокая, молодая, лет двадцать пять-т’идцать. Душил её Виталя, а за ноги держал Вова Пет’ов, с ними жил кото’ый… Видела всё это Вика, тоже плечевая. Т’уп закапывали вт’оём на задах. Недели т’и назад это случилось. Или месяц? Ещё это… они никогда ничего не сажали в ого’оде, а тут у них на задах появилась куча дё’на, соломы, всякой д’яни, в общем… г’азме’ом как г’аз как могила человеческая… Виталик, Вова и Вика после этого исчезли. Знают п’о это п’одавщица, почтальонка и соседка… Полде’евни об этом знает… В общем, ве’ти ды’ку под медаль, Мишенька! За время разговора раза три принимался верещать городской телефон, но Маштаков принципиально не снимал трубку. Дослушав, он закурил, пробежался глазами по записям. Расклад, что называется, был полный. Источник информации просчитывался легко – в деревне Соломино у Ирины проживали родители, она ездила туда в последние выходные проведать сына. Осязаемость источника увеличивала шансы на успех. С другой стороны, деталями пресыщено чересчур. Не бывает так просто. Но в любом случае надо проверять, раз речь идет за убийство. Теперь стояла задача быстро, но не вызывая обид, выпроводить Ирку восвояси. С учётом её неслучайной оговорки, что нынче ей во вторую смену, действовать следовало решительно. По-джокондовски улыбаясь, подруга показала глазами на неплотно прикрытую входную дверь. Американцы называют это дело «quick». На языке Маштакова и Иркином быстрое, рисковое соитие, чаще оральное, именовалось «проверкой показаний на месте». Первый раз это приключилось ещё в прокуратуре на улице Советской. – Титов может припереться, – предупредил Миха. – Брось т’епаться, он в отпуске т’етью неделю, – Ирка владела ситуацией. Маштаков, за долгие годы следственно-оперативной работы и семейной жизни поднаторевший в вынужденном вранье, не допустил и секундной паузы. Демонстрируя естественное сожаление, сообщил, что сосед по кабинету, старший группы по тяжким Лёха Титов по кличке «Рыжий Ус», обещал именно сегодня наведаться, чтобы разобраться с долгами по «девятке»[5]. Плавно и обдуманно Миха свернул на тему негласного сотрудничества, чрезвычайно для Ирки неприятную. – Оформим чин-чином. Будешь у меня в корках[6]. Все данные для этого у тебя, Ирэн, имеются. Какая-никакая копейка, а обломится раз в квартал. Ирка зафыркала как кошка: – Копе-ейка! Да ты знаешь, Маштаков, сколько тепе’ь колготки путные стоят?! Чтоб за твою копейку гнутую мне потом блатные язык че’ез одно место выд’али? Миха деланно поморщился: