Да ещё мать подвела, не сообразила, что послать надо было подальше мусоров, дядя Витя просветил, что не имеют они теперь права родственников допрашивать, не по Конституции это. От простоты душевной сказала мать ментам, мол, на днях появились у Димки ботинки, где взял он их – не знает она, денег не давала. И опера вконец достали! То борзый молодой наезжает, перчатки наденет боксёрские, поставит напротив себя, заставит в стойку стать. И давай изображать, что бить сейчас будет. Димка дёргается, всё ждёт, что в солнечное ударит или в печень, а опер танцует вокруг него. Потом херак, неожиданно сверху – по кумполу. Вполсилы стукнет, а голова от удара уже гудит и кружится. И следов не остаётся. Молодой уйдёт, старый – ему на смену. Этот, с мордой помятой, пропитой, скользкий, без мыла в душу лезет. То про мать рассказывает, как ей плохо одной, то судьбу его Димкину будущую начнёт в цветах и красках рисовать – срок, зона, петушиный куток в «шестёрке»… И так всё воскресенье. Дома, что ли, им делать нечего? Ну не-ет, один эпизод получили – подавитесь! Больше не дождётесь, псы. Не всё менты знают, только про четыре случая выспрашивают. А так, если бабки подбить, за лето с десяток алкашей они обули. И у себя на «Восточке», и к Центру ходили. Бляха-муха, у Белика майка с одного гоп-стопа осталась, фирменная. Белик её от крови отстирал и таскал всё лето. Забыл, бляха, в малявке за эту майку отписать! Догадаются ли сами заховать её подальше? Следователь, – молодой, худой и ушастый, – вроде ничего. И задерживать не хотел, опера уламывали его. Диман, когда в коридоре у кабинета стоял, через дверь слышал. Не, нормальный следак, долго не мурыжил. Записал, чё он говорил, не переспрашивал. Не то что опера. «Чё ты нам лепишь, что один грабил, когда потерпевший чётко говорит про троих!» А Диман им в ответ: «А я почём знаю? Он пьяный был, может, у него в глазах троилось?» Следак и адвоката предложил, и про права по книжке прочитал, УПК называется. Оказывается он, Диман, вообще по пятьдесят первой статье Конституции молчать может, и ничего ему за это не будет. От адвоката он, правда, отказался. Чтобы хорошего нанять, у матери денег нет, а от бесплатного – дядя Витя сказал – толку не будет. Ништяк, прорвёмся! И всё-таки не по себе. И всё-таки колбасит. Перевели вот теперь в ИВС, в изолятор временного содержания, тюрьму нашу местную. ИВС в подвале милиции располагается. Менты тут совсем другие. В спецприёмнике один был, старый уже, не злой, всё ему по барабану. А тут как Димана завели, налетели трое как вороны. Руки – на стену! Распорядок дня в рамке заставили читать. Потом раздеться догола велели. Обыскали, даже в очко заглянули. Потом по коридору повели. «Стоять! Лицом к стене!» Дверь в камеру полностью не открывается, боком только можно в неё зайти. Камера маленькая, нара в ней деревянная, как эстрада, и унитаз справа от входа. На нарах, когда заводили, спал на полосатом матрасе мужик или парень, не разберёшь, он с головой накрытый. У стены по настилу на газетах было разложено его имущество. Зубная паста «Жемчуг», мыло розовое в мыльнице, помазок, станок пластмассовый. Жратва – варенье, белый хлеб, сало, вермишель одноразовая «Анаком», ещё чего-то. Несколько пачек «Примы». Диман сглотнул густую слюну. Как жратву увидел, сразу хавать захотелось. А если не выпустят через трое суток? На двери – кормушка, сейчас она закрыта. Тяжёлый дух в камере, спёртый, полной грудью не вздохнёшь. От параши воняет, вода в ней журчит постоянно. Под потолком в проволочном наморднике – слабая, ватт на сорок, лампочка. – Начальник, к один-один подойди! – закричал рядом хрипатый голос. Из глубины коридора ему отозвались. – Жди! Лечь что ли? Диман потрогал доски. Твёрдые, щелястые, рёбра на них поломаешь. Нет, надо дождаться, когда сокамерник проснётся, чтобы познакомиться с ним по-людски, поговорить. Не положено так – пришел и сразу спать заваливаться. Будет выглядеть, что он ныкается. Следак сказал – передачка ему не положена. Что он пока как подозреваемый на семьдесят два часа задержан. Да, курить у него есть, дядя Витя почти целую пачку ему в руку сунул, когда вызвали с вещами. Знали уже тогда, что не нагонят, что в ИВС опустят. Закурить, поди, можно? Диман сигареты вытащил, ан опять облом. Ни одной спичинки в коробке целой, одни горелые. У соседа вон, на верхней пачке «Примы» спички лежат, но без разрешения чужого ничего в камере нельзя брать. Это правило он знает. Чтобы скоротать время, Диман начал думал о Ленке, будет ли она ждать его, если посадят всё-таки. Не дай боже, наставит рога! Срок-то, он не резиновый, пожалеет Ленка, если чё… В коридоре залязгало железно, металлические колёса покатились медленно по каменному полу, голоса загомонили. Ужин? Как по сигналу, сокамерник сел на нарах. Телогрейку, которой укрывался, сбросил. – Уф! – приходя в себя, заспанное лицо ладонью потёр. – Привидится же такое? На пальцах у него – синие, в точках и в звёздах перстни. Наконец он Димана заметил, стальной фиксой цыкнул. – Привет, зёма. Обзовись, кто такой? – Помыкалов я, Диман, с «Восточки». – Кто по масти? Не пидор?! – Я – первый раз… 12 Во вторник Маштаков вышел на работу «тяжёлый». Еле успел к оперативке, хорошо Ирка вызвала такси. Поправиться пивом он отказался, хотя подмывало. Растворил в кипятке таблетку «Алкозельцера». Тупо смотрел на бурю пузырьков в стакане воды. Рекламируемое зелье помогло мало, в машине чуть не стошнило. Из актового зала Миха вышел первым, чтобы не попасть на глаза начальству. В кабинете плюхнулся за стол, впал в ступор. Вошедший следом Рязанцев сразу угадал состояние своего старшего. – Кофейку сварганить, Николаич? – Валяй. Надо было позвонить жене на работу, сказать, что всё в порядке, живой. Накануне, обставившись тем, что пойдет в засаду сбежавшего убийцу ловить, он предупреждал, что возможно на всю ночь. Видел – Таня поверила мало. Для звонка требовалось ещё подгадать, когда у неё перемена между уроками. Мозги не шевелились. Что значит возраст. Раньше всю ночь пили, спали пару часов и шли на работу как новые. А в стройотряде? После таких ли пьянок вдвоём с Колей «шаланду» красного кирпича прямо из печей загружали. И не навалом кидали, а – в укладку! А тут – под хорошую закусь за много часов выпил ну пятьсот, наверное, граммов. Ирка тоже водку пила. Зря, конечно, мешал с вермутом этим, с «Мартини». Потом, правда, полночи урчал над Иркой, обязательную программу выполнял. В ванную ещё полезли, молодость жеребячью вспомнили. Глядя в стол, Миха вспомнил, как классно было в горячей воде, в пышной ароматной пене – по шейку. Напротив него, подняв коленки, сидела Ирка, изрядно к тому времени пьяненькая. Большим пальцем ноги под водой Миха пытался проникнуть в неё, мягкую, распарившуюся. Ирка деланно отталкивала, хохотала, водой брызгалась. Рядом с ванной на табурете стояли рюмочки с водкой, в тарелке – нарезанный лимон. – Ап! – Ирка вдруг набрала воздуха и нырнула. Приём этот был из отработанных. Миха блаженно зажмурился. Наощупь руками поймал Ирку за затылок, притянул к себе… Маштаков похлопал себя по карманам. С сомнением вытащил сигарету. Закурить всё же не решился, сказывались последствия алкогольной и табачной интоксикации. «А может, честнее и лучше для всех, если я к Ирке уйду? Сколько она агитировала». Может, от этого шага всегда останавливала мысль, что она слаба на передок? Связи Иркины, в том числе и здесь, в отделе, не являлись для него секретом. Но она баба свободная, отчитываться ей не перед кем. Заполучив его, пусть не в мужья, в сожители, она на сто процентов изменит свое поведение. Как она своему второму, Роме, верность хранила. Ирка, когда надо, в лепёшку расшибётся. Гляди, какое пиршество забабахала в честь пресветлого праздника – седьмой годовщины их тёплых отношений. Даже масляная рыба была… Но как девчонок кинуть одних, без отца? У Михи сердце цепенело, лишь только он представлял такую перспективу. Хотя умные люди говорят, что гораздо хуже для детей, когда они видят, что родители живут плохо, в непрекращающемся конфликте, по неделям обходятся в общении несколькими фразами. Дашка уже большая, в шестом классе, много понимает. Смотрит исподлобья, когда он возвращается никакой. В семейном противостоянии она однозначно на стороне матери. Два-три года пройдет, и Маришка перейдёт в тот же стан, он останется один на льдине. Ломом подпоясанный. Заботливый Рязанцев поставил перед Михой чашку с дымящимся чёрным содержимым. Полагающегося запаха почти не было, кофе оперативники покупали соответственно доходам. – Похлебай, Николаич, горяченького. – Спасибо, Андрюша. Маштаков осторожно начал отхлёбывать из чашки и всё-таки не уберёгся, обжёг язык. – Тут «Космонавт» твой, Николаич, через дежурного с утра уже на связь выходил. Беспокоится шибко. – Чего, на орбиту хочет выйти? – Наверное. Миха знал, что надо было решать проблему с агентом, который со вчерашнего вечера сидел в спецприёмнике вхолостую. Федеральный судья Глазов нарезал ему вместо пяти семь суток. Одна фраза в заявлении гр-ки Кравцовой И. В. судью насторожила. – Это как – «пытался схватить за интимные места»? За какие это места вы хотели незнакомую женщину схватить? А пьяненький Витёк, секретный агент «Космонавт», возьми да и ляпни непонятливому популярным русским народным языком. Досрочно выпустить его из спецприёмника можно только с ведома первых руководителей УВД. Начальник МОБ Коробов исключался. Он испытывал к Маштакову, говоря языком протокола, давние личные неприязненные отношения. Полагал, что прокурорское прошлое опера не имеет сроков давности. Щемил при каждом удобном случае. Если захочет, может решить этот вопрос и Львович. Он сейчас и.о. начальника КМ. Но прагматичный Львович, конечно, скажет, пускай агент и дальше сидит, фигуранта для разработки к нему на раз подкинем, какие проблемы. Мало ли, у нас преступлений нераскрытых?