Маштаков выдвинул верхний ящик стола и достал оттуда мятый клочок бумаги. Разгладил его ладонью. Это была «малявка», написанная дураком Помыкаловым по наущению Витька. Вить-ком же и переданная курирующему оперу. Приобщать к уголовному делу записку по понятным соображениям было нельзя. Человека спалишь в два счёта. Передавать по назначению тоже надобности нет. Она просто затеряется во времени и в пространстве. Но допрежь роль свою сыграет! Вырисовался абрис устойчивой молодёжной преступной группы. Указанные в «маляве» погремухи «Воха» и «Белик» легко отгадывались. По всему, это были Вохминцев Владимир, тот которому Рома Калёнов руку загнул, и Беликов Сергей, по всей видимости (хотя его никто и не назвал) сбежавший, пока компашку вели к автобусу. По учётам ОППН Беликов входил в эту группу, не раз доставлялись вместе в милицию за разные подвиги. Ленка, соответственно – Елена Назарова, та, что в очень короткой юбке была. Покойный Борис Кузьмич Новиков сказал бы, лицезрея такую красоту, неподражаемым своим фальцетом: «Весь сникерс – наружу!» С неё, пожалуй, и начнём. С часиков, которые Помыкалов советует ей скинуть. С этих часиков и потянем. – Под Помыкаловым сейчас чей человек, калёновский? – Его. После дозы эрзац-кофе Маштаков немного ожил. Время близилось к десяти. За окном задувал ветер, срывал последние морщенные листья с тополя, они коротко стукались в грязное окно. Цвет туч пугал своей безысходностью. – Ну чё, Андрей, надо Ленку Назарову подтянуть в отдел. Угадай с трёх раз: кто за ней поедет? – Михал Николаич, есть ещё способ, гораздо продуктивнее, – Рязанцев тащился от своей находчивости. – Слушаю тебя внимательно. – Назарова в шестнадцатой «тэухе» учится. Номер группы известен. Сейчас позвоню в учительскую, её к телефону позовут. Она ж Помыкалова подруга. Скажу, пусть сигарет ему принесет. Через полчаса здесь будет. – Толково, – кивнул Миха. – Это в том случае, если она не прогуливает. А сам обреченно подумал: «Мне тоже пора позвонить в учительскую». В дверь заглянула пропитая, в сивой щетине ряха. Возвестила сипло: – У меня в пятьдесят четвёртый кабинет повестка. Отработку по «глухарям» лиц ранее судимых, ведущих антиобщественный образ жизни, никто не отменял. Работящий Андрейка навызывал их на две недели вперёд. Рязанцев говорил по телефону. Похоже, ему подфартило, Ленка оказалась на занятиях, где постигала профессию штукатура-маляра. – …Да пачек пять купи… Тебе лучше знать, какие он курит… Ну если хочешь, и поесть захвати… Пирожков каких-нибудь… Да не бойся ты, потом сделаете ему путную передачку… Только поторапливайся, сегодня до двенадцати принимают! Андрейка азартно подмигнул Маштакову, тот показал ему «фак». – Дык это, не здеся, что ли, пятьдесят четвёртый кабинет? – пришелец настаивал на внимании к себе. Рязанцев бросил трубку, потёр руки, упруго переместился к дверям, выдернул у гостя повестку. – Эт кто у нас? Головкин Владимир Константинович? Заходи, Владимир Константинович… Головкин занёс в кабинет кучевое облако, настоянное на страшном сивушном угаре, смраде маринованного пота, многомесячной грязи и мочи. – У-уп, – давя вскинувшийся к горлу спазм, Миха ринулся в коридор. Органы, отвечающие за восприятие, всегда резко активизировались у него с похмелья. Из туалета он двинул во двор. Свежего воздуха перехватить, а потом заглянуть в спецприёмник к томившемуся в неволе орлу молодому. На улице встречал ветер. Дождь мелкий, въедливый сыпал. Всё, конец пришёл бабьему лету! Ответив на приветствие вылезавшего из тёмно-зелёной «шестёрки» с тонированными стёклами начальника РУБОПа Давыдова, Маштаков под дождичком побежал к спецприёмнику. А кто это в красивом костюме вылезает с командирского места РУБОПовской «шестёрки»? Кажется, опер из областной службы собственной безопасности. Передёрнуло Миху сильнее, чем от отвратных погодных условий и аромата званого гостя Головкина. «Дай бог, чтобы не по мою душу!» В спецприёмнике дежурил маленького роста, большеголовый сержант, из новых. Он даже изучил удостоверение Маштакова. Не сразу понял его намерения. В смысле, чтобы он погулял, пока опер поговорит с задержанным Сидельниковым. Витёк ему обрадовался. Но с первых слов начал выказывать обиду. – Ты чё, Николаич, меня забыл? Сижу с чурбанами, которые даже по-русски говорить не умеют. – Чего ты так разволновался? – Миха отстранился от Витька, имевшего привычку в разговоре сокращать дистанцию до минимальной. От чужих ушей, надо понимать. – Ты сидишь, а денежки идут. Как относишься к тому, чтобы ещё поработать? – Все семь суток?! – агент рванул на груди ворот ветхой клетчатой рубахи. – Николаич, ты больше меня по таким стрёмным материалам не сажай. Как будто я баб на улицах за манду хватаю! Судья на меня окрысился! Прикинул, наверное, как к евонной жене таким макаром подкатят. – Ладно-ладно, – согласился Маштаков. Он сам понял, что переборщил. То, что это была Иркина самодеятельность, ответственности с него не снимало. На будущее захочет Ира посублимировать, пускай свои сексуальные фантазии в «Спид-инфо» посылает! Витёк соглашался остаться до конца согласованных с ним заранее пяти суток, то есть до девяти ноль-ноль четверга. И ни минутой больше. – Вызову «скорую», Николаич, и свалю на больничку с прободной язвой. Ты меня знаешь! – Знаю, Вить. Договорились. Миха поднялся со стула, но Витёк снова придвинулся к нему. – Николаич, ты «малявку» следаку не отдавай. А то мне вилы голимые. Молодые, они – безбашенные… – Обижа-аешь, Вить! Возвращаясь обратно в кабинет, Маштаков подумал: «Дать крюка, что ли, к “мрошникам”, с Ковальчуком поговорить по душам? Юрий Палыч, Юра, ёлы-палы, негоже так делать! Каждый баран за свою ногу висеть должен». Но потом Миха представил, что тех будет двое-трое, они займут почти всё свободное место в помещении, задавят количественно, у них будет превосходство в энергетике. С учётом того, что он ещё не восстановился после вчерашнего. К своему кабинету Маштаков подошёл одновременно с подругой задержанного Помыкалова, примчавшейся по звонку Рязанцева. Сегодня она была в красных брючках. Тугая задница её напоминала туза червонной масти. Миха любезно приотворил девице дверь. – Прошу! Ленка инстинктивно улыбнулась в ответ. Получилось жалковато. На затылке у неё мотнулся стянутый резинкой хвостик. Рязанцев вывинчивал шпингалет, не открывавшийся со дня покраски рамы. Хотел проветрить после душистого посетителя. На столе бренчал крышкой кстати вскипевший электрочайник. – Кофейку выпьешь с нами, Лен? Маштаков продолжал удерживать с девчонкой привычно взятый приязненный тон. Демонстрируя понимание чужой проблемы. – Присаживайся вон на стул. Не, на этот опасно, давай его сюда. Переставляя стулья, они на секунду коснулись руками. Андрейка выставлял из нижнего ящика чашки. Выглядели они непрезентабельно, в подозрительных коричневых потёках, залапанные. – Сбегаю сполосну, Николаич. – Давай, Андрюша. Ленка озиралась по сторонам. Когда читала титовские слоганы на стене, шевелила губами. «Дай дураку хрен стеклянный – он и его разобьёт, и руки порежет». Заулыбалась понимающе. Внешне не выглядело, что она убита горем из-за задержания приятеля. Под палёный растворимый «Нескафе» закурили. Говорили за Димана. Ленка впаривала какой он клёвый пацан, что его подставили. Оперативники соглашались: нормальный парень. На тему подставы внимания не обращали.