– У тебя с ним серьёзно? – Маштаков интересовался вроде как на правах старшего брата. – Я с ним полгода гуляю! – горделиво ответила Ленка. – У-у-у! – понимающе прогудел Маштаков. Ленка вдруг, опомнившись, посмотрела на часы. – А передача? Почти двенадцать уже! Не примут… – Мы договоримся, – махнул рукой Рязанцев. Несмотря на стрёмную ситуацию, Ленке было интересно. В уголовном розыске она до этого не бывала. Только в ОППН, в «детской комнате». Но там с ними занимались женщины-инспектора. Срисованные один в один со школьных училок и «тэ-ушных» мастачек. Эти мужики были интересные. И крепкий молодой Андрей в модной жилетке, и бывалый Николаич, от которого попахивало перегаром и хорошим одеколоном. Маштаков перегнулся через стол. – Часики у тебя интересные. Дай посмотреть. Ленка сняла с руки большие часы с красным зажимом-браслетом. – Диман подарил? – старший опер вертел в руках часы, разглядывал. – Мейд ин Корея. Девица думала как ответить. Ничего опасного не почувствовала. – Угу. – С каких денег купил, конечно, рассказывал? – взгляд серых глаз Маштакова казался невинным. Утробно, на одной низкой непрерывной ноте зазвонил телефон. Миха приподнял и положил трубку. Важно было не дать девчонке сосредоточиться. – Нет, не рассказывал, – она лихорадочно соображала, откуда её ожидает подвох. – А куплены, Ленок, эти часики на денежки, которые вы на последнем грабеже взяли. В ночь на первое сентября. Оттуда же колёса Димкины, – Маштаков не спрашивал, утверждал. – Чё глазами замельтешила?! – вскочил Рязанцев. Ноздри у него яростно раздувались, он страшно скрипнул зубами. Впечатление, что за этим последует пощечина, было полным. Ленка зажмурилась, зажалась. – Погоди, Андрей! – приподнялся и Маштаков. – Девчонку попутали. Подумаешь, часики. Миха положил руку на плечо Ленке. Потом снова присел. Открыл папочку, полистал в ней бумаги. Найдя нужное, стал размеренно читать: – «…После того как я забрал у мужчины все сигареты, он разозлился и стал ругаться. Тогда я, Воха и Белик начали избивать его руками и ногами. Мужчина упал…» Ну это пропустим, не суть важно. «…Забрав у мужчины деньги, часы и ботинки, мы убежали в подъезд. Туда же вскоре прибежала моя подруга Назарова Елена, которая стояла на атасе, то есть следила за обстановкой…» Гляди, Димкина рука? Знаешь его подпись, ну?! Маштаков придвинул Ленке отпечатанный на машинке протокол, внизу последнего листка которого шла корявая надпись: «С моих слов записано верно и мною прочитано». Предложение это было написано знакомой Димкиной рукой, и подпись стояла явно его. – Понимаешь? Из текста Ленка успела ухватить, что приятель её действительно рассказывал ментам про нападение на мужика. Понятное дело, полностью прочесть ей никто не разрешил. – Ещё вот с этим ознакомься. Статья сто шестьдесят первая, часть вторая![48] – Рязанцев хлопнул по столу, под носом у девицы комментированным Уголовным Кодексом. – Сколько здесь написано? Нет, ты вслух прочитай! Вслух! – От трёх до семи, – на глаза у Ленки навернулись слёзы. – Ты пойми, что ты – пацанка ещё, а мы свою работу делаем много лет. Против тебя сейчас целая система, – убеждал Маштаков. Ленка охотно приняла предложенную сигарету. Прикурив, сказала неродным голосом: – А если я тоже вам всё расскажу? Оперативники остались равнодушными внешне. Маштаков пожал плечами. – Ну давай, расскажи не под запись. А там вместе подумаем, чем тебе помочь. Процесс пошёл. Оставалось только как отец перестройки говорил: «Начать и углубить!» Не сталкивавшиеся раньше с правосудием малолетки обычно кололись легко и рассказывали обо всех своих подвигах. По молодости происходящее казалось им игрой. Часто совершенным бравировали. Миха машинально потрогал подбородок. В который раз поражаясь, какой он гладкий – не то что после электробритвы. Утром заботливая Ирка презентовала ему новенький бритвенный одноразовый станок, предназначенный для женских нужд, в том числе и для интимных. «Жилетт-Венус», называется. «Эх, был бы я блатным, и не дай бог про такой косяк проведали бродяги! В момент бы перешёл в категорию опущенных. Доводы, что станок нулёвый, не прокатили бы». Примочки блатных всегда поражали Маштакова своей ортодоксальностью. 13 – Реализация запланирована на завтра, – такой фразой закруглил свой короткий доклад начальник территориального отдела РУБОПа Давыдов. Зампрокурора Коваленко просмотрел записи, которые он делал по ходу изложения. – Я не понял, за что конкретно он хочет взять? Дело прекращено законно. Этот, как его, Боровков ваш не имел технической возможности избежать наезда. Я это дело помню, в конце прошлой недели проверял, когда карточки подписывал. – Но ведь Боровков об этом не знает. Он думает, что его посадят за ДТП с трупом, – у оперативника из областного подразделения собственной безопасности был вкрадчивый, обволакивающий голос. Коваленко пропустил мимо ушей его имя-отчество, когда тот представлялся. Обращаться же по фамилии было неудобно. «Хм, фамилия у него интересная – “Французов”! Второй раз в жизни такую слышу. Мальчик в школе у нас в параллельном классе учился – Коля Французов». Офицер из службы собственной безопасности, – «гестапо», как нарекли эту контору сами менты, – говорил банальные вещи. Заместитель прокурора смотрел глубже, пытался квалифицировать, отграничить от мошенничества, от самоуправства – составов, заранее для оперативников неприемлемых. Да и для прокуратуры тоже. В актив всем шла только королева должностных преступлений – взятка! Под огромным «рубоповцем» жалобно простонал стул. Взгляд Давыдова был обманчиво наивен. При первом контакте маска простака не имела осечек. Информация несомненно исходила из недр подразделения по оргпреступности. «Гестапо» подключили из-за нежелания одним работать против действующего коллеги. Коваленко отметил, что сам никогда не думал о том, что Проскурин берёт. Старший следователь, майор. В следствии отработал года четыре, в органы пришёл из армии, капитаном, в период ельцинских сокращений вооруженных сил. Специализировался на расследовании дорожно-транспортных преступлений. В отличие от общеуголовных дел, где в большинстве привлекались люмпены, по дорожным люди проходили денежные. И хотя за неосторожные преступления никого не «сажали», от решения следователя напрямую зависела судьба дальнейших материальных претензий. Иногда – измерявшихся десятками тысяч! Коваленко прикинул как-то, сравнивая с исками по убийствам. Оказалось, суды взыскивали по делам о ДТП гораздо большие суммы. Железки стоили дороже человеческой жизни. По «дэтэпэшным» делам всегда было много жалоб. Что не свидетельствовало о недобросовестности следователя. Так люди боролись с предстоящими денежными тратами. Проскурин, как и большинство милицейских следаков, работал с колоссальной перенагрузкой. В его производстве одновременно крутилось не меньше десятка дел. А во время отсутствия второго следователя, ведущего ту же линию – вдвое больше. Большинство фигурантов по делам были неместные, через район проходила трасса республиканского значения, много аварий происходило там. Чтобы собрать всех на следственный эксперимент, данные которого закладывались в постановление о назначении автотехнической экспертизы, надо было обладать талантом организатора. Следователь постоянно находился в состоянии стресса. Со всех сторон его концентрически давили процессуальные сроки, начальство, требующее скорейшего выхода, прокуратура и суд, цепляющиеся к каждой букве, к каждой запятой. Рабочий день следователя редко был короче десяти часов. Работа в выходные давно стала правилом. Всё это государство компенсировало заработной платой в четыре тысячи рублей. С гражданина Боровкова, совершившего ДТП со смертельным исходом, по словам оперативников, Проскурин намеревался взять десять «штук». Две с половиной своих зарплаты. «Или одну мою», – прикинул заместитель прокурора.