– А что случилось? – Забирайте свою Кравцову. Ирка сидела в кресле из кожзама в первом налево кабине-тике, типа отстойника. Из мебели в котором – ещё одно кресло, кушетка, столик на жидких ножках и стул. На стене красовался плакат «Меры предосторожности после аборта». Ирка была бледная, как побелка, страшно спавшая с лица. За какие-то два часа! Вся в слезах и в соплях истеричных самых настоящих. Она отрывисто хлюпала, перемежая утробные всхлипы с короткими басовитыми завываниями. – У-у-у! – Ир, чё с тобой, тебе плохо? – Миха наклонился над женщиной, попытался руку ей на плечо положить. Ирка дёрнула плечом, сошвыривая его ладонь. – Суки больничные! Твари! – Да чего случилось-то? – Маштаков бегал глазами с икавшей Ирки на толстую медсестру. Та стояла, похожая на монумент, с коричневой бархатной бородавочкой на налитом подбородке. Из бородавочки произрастал жёсткий витой волосок. – Увозите её отсюда, мужчина, быстрее. Пока милицию не вызвали. – Какую милицию? Зачем? Причём тут милиция?! В таких случаях в кино находчивые действующие лица милицейской национальности говорят, одновременно демонстрируя красную книжку: «Мы уже здесь». Миха накидывал сумбурные вопросы, ответов на которые не получал. Немного прояснили и слова медсеструхи: – Она доктора избила. – Как избила?! За что? – Давайте, давайте, мужчина, поживее уезжайте от греха, – похоже было, что толстуха строжничала для порядку, толстые редко бывают злобными. Маштаков с усилием, под локти поставил всхлипывавшую Ирку на ноги. Придерживая её за руку (во вторую медсестра сунула пакет со скарбом), довёл подругу до лифта. В кабине лифта Ира снова разревелась безобразным басом. – Тише вы! – пигалица-лифтёрша оторвалась от обложенного газеткой покет-бука. – Извините, – Миха самой искренней интонацией попытался загладить причинённый лифтёрше моральный ущерб при исполнении служебных обязанностей. Иркин вой перекрывал скрежет обоих двигателей лифта и металлическое чавканье разматывающихся стальных тросов. Гардеробщица посоветовала: – Валерьяночки ей дайте. Пока до Иркиного дома добрались, Маштаков последние миллиграммы нервов истратил. Дома Ирка в одежде, в сапогах повалилась на диван. Включённую в медсанчасти сирену не вырубила, наоборот, нарастила громкость. «Ничё, дома пускай орёт, до одиннадцати часов вечера законом разрешается! Сейчас в лавку сбегаю, куплю успокоительного. Ей и себе… заместо валерьянки». Он пересчитал остатки от занятых утром пяти сотен. Шестьдесят рублей с какими-то копейками. «Водку ей нельзя, наверное, после такого дела? А краснухой меня не проймёт. Да и дорогое оно, чёрт, вино…» Поглядывая на ничком уткнувшуюся в угол дивана женщину, спину которой продолжали сотрясать безутешные рыдания, Миха обследовал содержимое её бара. Оказалось, что ни в какую лавку бегать и не надо. Всё в наличии. Миха вытащил бутылку красного креплёного вина, заценил нарядную, в тисненых медалях этикетку. – Семнадцать оборотов, сахара одиннадцать процентов. Производство Дагестан… И название было символичное, под стать случаю – «Весёлый монах». Штопор Миха не нашёл, а у Ирки выведывать было бесполезно. Пробку он своим ключом от реечного замка протолкал внутрь. Разлил вино в чашки, себе – полную, подруге – благоразумно на палец ниже краёв, чтобы не расплескала в сердцах. После ряда попыток, неожиданных резких выкидываний рук назад, ругательств, по большому счёту несправедливых, хотя, конечно, отчасти виновником сегодняшней ситуации являлся и он сам, Ирка судорожными крупными глотками заглотила граммов сто лекарственного препарата. Миха выпил только после этого. Не выпил – выхлебал истово, подобно исстрадавшемуся по воде в пустыне путнику. Доподлинно зная, что единственная чеплашка не способна принести ему облегчения. По этой причине сразу повторил. Вино Ирка держала неплохое, приятное на вкус. В башке зашумело, как на экране телевизора ночью, когда все передачи кончаются. Маштаков набитым глазом профи оценил наполненность пузыря. «Ещё на один разлив! И за водкой идти!» Мелькнуло нахмуренное Татьянино лицо, нахохлившиеся девчонки. Отмахнулся торопливо: «Потом, не сейчас!» По дороге в магазин покурил. На улице резал холодный сильный ветер, аж пригибаться приходилось. К его возвращению Ира поуспокоилась. Ушла в ванную, махнула рукой на Маштакова: – Не смот’и на меня! Вернулась в длинном махровом халате, умытая, но по-прежнему с распухшими веками и носом, похожим на помидор. Миха за многие годы впервые увидел подругу совершенно без косметики. «Чудно как. Сразу глазки стали маленькие, реснички – крохотные, губы – бесцветные… Вот бабы!» – Погоди, я поесть собе’у, – глухо произнесла Ирка, глянув на уже наполненные две стопочки. Бутылку «Шуйской столетней» Миха положил в морозилку, на пакет перемёрзших пельменей. Споловинив с гримасой отвращения стопку, пожевав жареной картошки, Ирка стала рассказывать, что приключилось с ней в гинекологии. Речь её состояла на девяносто процентов из ненорматива, то и дело её пробивало на слёзы, из которых кидало в дурную ржачку. Воспроизвести дословно её рассказ трудно, почти невозможно. Но у Маштакова в голове будто синхронный переводчик работал, переводил Иркины вопли и мат в более-менее внятный, причёсанный текст, одновременно адаптируя его. Короче, вышло всё так. Ира была уже в операционной, улеглась на стол. Тут же ещё две такие пассажирки, аборт – операция несложная, хотя и с плохо предсказуемыми последствиями, потому что всё вслепую делается, велик процент травмирования стенок матки. Анестезиолог поочередно дал всем наркоз, Ирке – последней. Как научили, она начала обратный отсчёт от десяти. – Де-евять… во-о-осемь… Сознание смеркалось, краски пожухли, выцвели. Глухими, убаюкивающими сделались звуки. Вдруг врачиха открыла дверь и в операционную стали входить люди в белых халатах… Один, другой, следующий… – …Во-осемь. Се-мь… Люди возникали молодые, зелёные, больше девчонки, но были и пацаны. Появление их встревожило Ирку, внутри её резко струна напряглась, борясь с удушающим действием наркоза. У пацанов – мордочки лисьи, острые, оживлённые. А один – длинный, кадыкастый… Сосед из тринадцатой квартиры, Костик, сынок Варвары Семёновны. Он в медучилище учится… Ирка сделала попытку подняться, но уже не смогла, только замычала, головой по столу заворочала. – Чего она никак не уймётся, Пётр Евгеньич? – в голосе врачихи поверх всех тонов плавало раздражение. – Доза недостаточна? Анестезиолог, рыжий, пожилой дядька пожал утлыми плечиками. – Не понимаю. Всё по обычной схеме. Ирка теперь видела только вытянутое личико соседа Костика. Напряжённо подкусив нижнюю губу, он жадно разглядывал её выбритую операции ради промежность. Ира умирала от стыдобы. Попыталась сомкнуть широко разведённые ноги. Но наркоз одолел, она ушла. Всё достаточно недолгое время операции, пока доктор острой кюреткой – узким ножом с петлёй на конце – выскабливал плодное яйцо из полости матки, во взбудораженном мозгу Иркином бурлила сумятица. Женщина постанывала и часто вздрагивала. Сознание вернулось к ней в палате, куда её на каталке отвезли из операционной. Немедля Ирка, опершись локтями, сначала села, сбросив с живота пузырь со льдом, а потом встала на ноги. Натыкаясь на медсестёр и на кровати, одетая только в короткую, едва прикрывавшую стыд майку, она, ведомая верхним чутьём, шатаясь, добралась до кабинета врачихи.