Миха попытался чмокнуть подругу в щёчку, та отпихнулась. – Ну чё ты, Ир? Ты позвонила, я сразу прибежал. Вот тебе триста пятьдесят карбованцев, как велела. Тоже, между прочим, пришлось по городу побегать. Отпускные-то никак, козлы, не дадут… Прагматичная Ирка приняла деньги, привычно пересчитала, в кошелёк спрятала. Настроение у неё приподнялось, она даже улыбнулась… правда кривовато, ёжащимися губами. – Не об’ащай на меня внимания. Я психую п’осто… Не пе’вый г’аз, в’оде, а психую… Знаю ведь, что воп’ос пустячный, чик и всё… Зуб све’лить ст’ашней го’аздо… Чаю налить? – Давай! Никакого чаю Маштакову не хотелось, водки ему хотелось накатить полстакана, живительное воздействие от проглоченной в баре рюмахи иссякало, однако жажды своей он не выдал. За чаем с бутербродами, пустым разговором и сигаретами скоротали следующие полтора часа. Разговор, как язык вокруг больного зуба, вертелся около актуальной темы. Ирка рассказывала, как, готовясь к аборту, сдавала анализы на сифилис, на ВИЧ, как у неё мазок брали, как УЗИ она проходила. Настроение утвердилось тягостное. – В консультации п’очитала в листовке! У нас в Г’оссии только два п’оцента баб до со’оковника не сделали ни одного або’та! Ты п’едставляешь? И всё потому, что мужики наши сволочи! Решено было, что Миха поедет с Ирой в медсанчасть, подождёт её, потом проводит до дому. – Возьмём «Кагора» бутылочку, – Маштаков гладил женщину по напрягшейся спине. – Красное винишко, оно для крови дюже пользительное! Пару раз Ирку пробивало на слёзы. В больницу поехали на такси. Водитель, угреватый, белёсый парень всю дорогу напряжённо косился в зеркальце на Маштакова, по всему судя, силился вспомнить. Рассчитываясь с ним перед воротами КПП, Миха поделился ни с того ни с сего: – Я в отпуске, брат. Огромное фойе медсанчасти механического завода известно было в народе как «Курский вокзал». Такое же гулкое, чрезмерное в своих габаритах. В начале восьмидесятых медсанчасть в рекордные сроки отстроили по последнему слову медицины развитого социализма по личному указанию тогдашнего министра обороны СССР маршала Устинова, числившегося депутатом Острога в Верховном Совете. Троллейбусы, кстати, тоже Дмитрий Фёдорович в городе пустил, хотя и не полагались они райцентру по статусу. В стационаре действовал пропускной режим, достаточно строгий для обычных законопослушных граждан. На входе Ирка предъявила направление в гинекологию. Миха привычно засветил «ксиву». В гардеробе оставили верхнюю одежду, облачились в белые накидки с завязками на груди. Пока шли долгим переходом-галереей, Маштаков безуспешно пытался отвлечь подругу от тяжких дум замусоленным еврейским анекдотом. Лифт поднял их на четвёртый этаж. В противоположных друг другу крыльях тут располагались два отделения: «гинекологическое» и «детская хирургия». За стеклянные двери гинекологии Миху не пустили. Он быстро сжал Иркино запястье. – Я дождусь тебя! Женщина кивнула, тряхнула пакетом с собранным в больницу барахлишком и, ссутулившись, прошла в отделение. Маштаков, подпрыгнув, плюхнулся на высокий подоконник, болтанул в воздухе ногами. Когда нужно было, он умел ждать, умел сопротивляться прессу времени. Больничный мир немедля увлёк его в череду воспоминаний, связанных с ним. …Первый приезд его сюда по дежурству прокурорским стажёром. Всё в новинку, с выпученными глазами… Заява была об изнасиловании… Бухую девку в парке отмордовали и трахнули… втроем, что ли. Миха приехал ночью опросить пострадавшую. Она лежала на каталке в коридоре травмы, в палатах не хватало мест. Лицо её было как подушка. Раздутое, чёрно-красное… Из заштопанной рассечённой губы торчали кончики хирургических ниток… А из сгиба выпростанной из-под клеёнки руки змеилась пластмассовая цветная трубочка капельницы. Девка никак не могла уразуметь, чего хочет Миха. Толков он от неё так и не добился… Ещё множество было ходок сюда. В большинстве по работе. Татьяна с Маришкой в соматическом отделении пролежали больше месяца, сразу после того как Маришка родилась… Ещё самопроизвольно всплыл в памяти проходной, вроде бы, визит… Уже когда милицейским следаком работал… Допросить мошенницу Петрову Александру Николаевну, обобравшую почти полторы сотни простофиль, размечтавшихся по дешёвой отдохнуть в солнечной Анталии. Аферистка лежала в травме после серьёзного ДТП. Кроме костей, она ещё, по ходу дела, и мозги крепко повредила. С первой минуты стала заигрывать со следователем. Сообщив про то, что в сломанной ноге у неё вставлен стальной штырь, поинтересовалась, не хочет ли мужчина взглянуть на хитрое устройство, и без малейшей паузы настежь отпахнула казённую простыню. …Неестественно пухлая нога её была в нескольких местах будто ниточками перевязана, жёлтый, в целлюлите живот был дрябл. Но самой жуткой деталью оказался вислый лобок с очень короткой и редкой, едва успевшей отрасти после предоперационного бритья щетинкой. «Бр-р, в кошмарном сне такое не привидится!» А как самого в девяносто четвёртом привезли сюда на «скорой» с распаханной бочиной! «Блин горелый, больше пяти лет прошло, а как вспомнишь, так сразу и заноет». Миха не удержался и рефлекторно, очень бережно потёр через одежду левый бок, по которому наискось змеился рубец. По всем канонам жанра Маштакова должны были проткнуть насквозь, как майского жука. По чистой случайности внутренние органы оказались не задетыми. Удар пришелся вскользь. Но крови, кровищи было… мама не горюй! Чувствуя даже сквозь свитер и рубашку, и ещё через футболку трикотажную – через три слоя тряпок разной толщины – морщенную поверхность давно зажившего шрама, Миха вспомнил, как в самом начале гульбария, когда все были ещё белыми и пушистыми, он стругал копчёное сало австрийским тесаком. Оказавшимся у него в пользовании из неуничтоженных в нарушение инструкции вещдоков. …Как, приблизив к глазам тридцатисантиметровую тесачину с кровостоком посередине, не сточившуюся за восемьдесят с лишком лет, он безуспешно пытался разобрать стёршееся клеймо, вытравленное над рукоятью… Разволновавшись, Маштаков полез за сигаретами. Сунул одну, мятую, кривую, в рот. Проходившая мимо, из детского отделения с эмалированным ведром с надписью «пищеблок», пожилая санитарочка коротким пальцем ему погрозила. – Молодой человек! – Простите, – смутился Миха, смял в кулаке сигарету. Сердце у него выпрыгивало через рёбра на волю. «К гипнотизеру, что ли, какому на приём сходить? Чтобы вытравил напрочь из мозгов ошмётки этой мутной истории! Не случись её, не выперли бы из прокуратуры. По крайней мере, тогда…» Мимо проходили люди, все в больничных накидках или халатах. Открывались и закрывались двери грузового лифта, медсестра закатила туда громыхающую каталку. Пробежали выскользнувшие из отделения два крохотных пацанчика. У одного, пшеничноволосенького, в брючках на помочах, пластырем был залеплен один глаз. Миха опять стал чесаться. Цокая шпильками как козочка, в накрахмаленном халатике, с журналом под мышкой небрежно зажатым, продефилировала красивая молодая врачиха. Ей бы на подиум! Или на худой конец – в стрип-клуб, к хромированному шесту. Маштаков успел рассмотреть красавицу с нескольких ракурсов. Все они оказались чрезвычайно для неё выгодными. Профиль, – в котором умопомрачительно просматривался отставленный высокий задок. Вид сзади – гитарный разбег бедер от осиной талии. Михе даже шлейфа от её духов заморских досталось, сумасводительных. «А ещё медицина у нас жалуется, что мало получает! Вся как ёлка – в червоном золоте!» Через полчаса он не вытерпел, поднялся в травму, перекурил в мужском туалете. Подслушал там содержательный разговор трёх больных на костылях, с загипсованными ногами. Мужики забивали на то, кто из них быстрее дошкандыбает до палаты. Спорили по-взрослому, на фанфурик спирта для ванн «Трояр», который в последнее время приобрёл в среде пьяниц огромную популярность. Двухсотпятидесятиграммовый флакон девяностоградусного денатурата при самом щадящем разливе превосходил пузырь водки. А стоил суррогат пятнашку всего-то! Сопутствующие возможности ослепнуть или оказаться разбитым параличом алчущими в расчёт не принимались. На обратном пути на лестнице Миха столкнулся с участковым Муравьевым, который, экономно расходуя силы, поднимался в гору, придерживаясь за поручень. – Привет, Анатольич! – Здравия желаю, – участковый остановился, протянул руку. – Ты в отпуске вроде, Миш? – Да я по личным делам, – Маштаков отмахнулся, стремясь избежать развития темы; врать ему не хотелось, задора не было. Ан не получилось, майор отличался основательностью. – Из домашних, что ль, кто у тебя захворал? – спросил он участливо. – Не, приятель один… старинный… школьный, – Миха разглядывал стенку, выложенную пористым туфом. – А-а-а! – понимающе протянул участковый. – А я по сообщениям приехал. Дежурю сутки! – Счастливо отдежурить, Юрий Анатольич… – Бывай и ты здоров, Миша. За «раскрытие» спасибо, хоть начальство отстало от меня с «палками» этими грёбаными… Не знаю, надолго ли? Маштаков не мог избавиться от липнущего ощущения, что майор смотрит и разговаривает не просто, а с прищуром, с подозрением. Хотя знал ведь, что это ерунда полная! Вернувшись на свой обжитой «энпэ», к подоконнику напротив дверей лифта, Миха стал примериваться, как с одного раза без осечки запрыгнуть на широкое удобное сиденье. Внезапно резко распахнулась стеклянная рифлёная дверь гинекологии. Вывалившаяся вместе с отворившейся наружу створкой, на ручку ее опираясь, габаритистая медичка обратилась к нему толстым голосом: – Мужчина, это вы с Кравцовой? – Да-а, – Маштаков сделал вперёд крохотный шажок. Понимая – что-то снова не в масть легло. – Пройдите в отделение, – тётка в халате, под которым проступало несколько ярусов изобильного тела, отступила, пропуская внутрь.