И Маштакову вспомнилось, как Ирка боролась с ним, не давая стащить с себя трико, злилась, по спине кулаками барабанила. – Пья-аная скотина! Налил глаза! Чего я тебе, девочка по вызову? Когда хочешь, тогда и п’иехал? Отстань, гово’ю у меня п’идатки болят! Он один хрен, – мужик же! – поборол её. И не только поборол, но и завёл. А вот сам ослаб, пока возился – не мог ввести. Кончить тяжело пьяному Михе не удавалось бесконечно долго. Ирка заколебалась ему потрафлять. Но она понимала, что единственный выход – мужика разрядить, тогда он немедленно угомонится, вырубится. – Туда – не надо! – категорично наказала Маштакову, чувствуя, что возвратно-поступательные движения того становятся энергичнее, а дыханье прерывается. – Ла-адно, – легко соглашался Миха, чувствуя, как обвально опустошается, взвиваясь вверх по стремительной, но очень короткой гиперболе наслаждения. Зная, что контролировать себя не может и не будет. Ирка застонала сдавленно и протяжно, подгадав под партнёра. Руководствуясь принципом: коли подвернулся мужик, что случается не так часто, как хочется – следует выпавший случай использовать по полной. – Я ж гово’ила, что туда – не на-адо, – выдохнула она обессилено, теребя волосы на Михиной бурно вздымающейся груди. – Воло-осики! «То-то и дело, что ты не девятиклассница, а взрослая баба! Какого лешего не предохраняешься?!» – Миха обозлился, наддал пыром по валявшемуся ботинку, тот впечатался в обувницу. Понимая, впрочем, что не по делу быкует, что его предупреждали как человека. Знал ведь, что организм Иркин в последние годы упорно отвергает классическую внутриматочную спираль. Сильно выдохнув, – проблему, один чёрт, решать надо, – позвонил в бухгалтерию. Разведать насчёт законных своих отпускных. Маштаков, как и большинство милиционеров с земли, повязавших не один десяток матёрых бандюг, отморозков, перед бухгалтершами робел. Понимал, что это глупость абсолютная, что никакие там сидят не царицы Тамары, а тривиальные толстые тётки, считающие и выдающие не им принадлежащие и не ими заработанные деньги, но преодолеть этот комплекс был не в состоянии. Вот и сейчас с первых слов он начал сюсюкать. – Лариса Санна, это Маштаков с розыска, не забыли ещё такого? Как здоровье ваше драгоценное? Лариса Санна, эт самое, там с денежками моими ничего не слышно? Не-ет? А когда можно вам перезвонить? На следующей недельке? В конце недельки? А-а? – Вот коза! – сказал он в трубку, пустившую очередь басовитых отрывистых гудков. Потом безо всякой надежды позвонил своим. Потрепался минут пять с Титом. Тит рассказал что работы – вагон, вчера на Станко был вооружённый квартирный разбой. Всё по-взрослому: маски, скотч, обрез! Преступление, как Птицын выражается, резонансное. – Выходи, кусман тебе нарежу! – было слышно, как Лёха чиркнул кремешком зажигалки, прикурил, выпустил дым первой глубинной затяжки. Денег у Тита, только что вышедшего из отпуска, не было и в помине. И Андрейка Рязанцев был пуст. – Двадцатник, Николаич, могу! – Спасибо, Андрюш, двадцатник не спасёт. Дядя Вадя тоже отпадал. Закупив оптом партию муки, он залез в долги. Санька Кораблёв? Друг его Диман? Неудобно как-то… Все возможные места, где жена могла хранить семейный общак, Миха знал. Женщины всегда не оригинальны в таких случаях – сахарница гостевого столового сервиза в стенке, на полке под постельным бельём в шкафу, в толстой книжке «Семейный доктор». Но Маштаков знал, что туда залезть он не сможет. Где у людей – совесть, причинный орган у него не вырос. Пока… Отрывать от родных девчонок, которые и без того стольким обделены в детстве своём, на аборт любовнице подло. Обувшись, в куртчонку тёртую облачившись, кепку на правый глаз привычно насунув, он покидал место своего жительства и регистрации. Направился на улицу Урицкого, в бар «Магнат», все пути в который ведут. У соседнего двенадцатого дома, девятиэтажки, столкнулся с местным дворником Николой. За выкаченным на стальные полозья баком мусоропровода тот сортировал утреннюю стекло-добычу, обдирал этикетки с пустых бутылок. – Гражданин начальник Маштаков, отчего вы не на службе? – Никола, ты же знаешь, если водка мешает работе, то ну её на фиг, эту работу! – Миха был с дворником по корешам. Никола в одиночку, вооружённый лишь метлой и лопатой, боролся летом с грязью, зимой – со снегом, осенью – с листом палым на территории всего микрорайона. Не будь его, Эстакада утонула бы под покровом бытового мусора и продуктов распада человеческой жизнедеятельности. В пять утра он начинал мести и скрести, а к обеду оказывался неизменно пьян. Периодически, как истинно русский человек, уходил в запои. Своим существованием начисто опровергая правило, что незаменимых людей не бывает. Пару раз Миха выручал его из спецприёмника, куда дворника милиционеры за буйство во хмелю определяли по «мелкому». Куда большее количество раз Никола бескорыстно сливал ему «цветную» информацию. – Дай в зубы, Никола, чтоб дым пошёл! – Кури, Михал Николаич, – дворник из бокового кармана грязного рабочего плащика вынул красную пачку «Примы». Маштаков закурил, сигаретина была сухая, бумага сгорала с потрескиванием, крепкая затяжка по мозгам ударила. – Значить, в отпуске, Михал Николаич? Значить, все злодеи могут жить спокойно? – остроносый, красноглазый Никола юморил. Потом, посерьёзнев, он сделал конкретное деловое предложение: – Насчёт захмелиться ты как? – Не-е, Никола! – заторопился Маштаков. – У меня дел по горло. Потом как-нибудь… Рабочий день в «Магнате» начинался в девять, а открывался бар в одиннадцать. До одиннадцати – влажная уборка, затаривание спиртным и провиантом и многие другие административные вопросы. На парадной двери заведения висели полупудовые, на гири похожие, замки. Миха проник внутрь со служебного входа. – Кто там?! – на его шаги немедленно отреагировала из зала Нина, барменша. Правильно её должность называлась бармен-администратор. – Нинон, не шугайся, уголовный розыск! – А-а-а… привет, Миш. Чего в отпуске не спится? Нина стояла в середине зальчика, широко расставив ноги, держась одной рукой за поясницу, на «лентяйку» опираясь. Перед ней – пластмассовое ведро с грязной водой. Шерстяные рейтузы завлекательно облегали её аппетитные формы. Несмотря на свои тридцать семь, Нина ещё не потеряла товарного вида. А вот лицо имела усталое, утреннее, с минимумом косметики. Непроходящие тёмные круги под глазами, глубокие морщинки наискось у губ. Миха подошёл к ней, поднял ведро. – Поменяю? Слив в туалете грязную воду в унитаз, стараясь при этом не набрызгать на кафельный пол, Маштаков через шланг нацедил из крана чистой. Отодрал с радиатора застывшую колом тряпку, мужскую клетчатую рубаху в прошлой своей жизни. Вернулся в зал. – Я помогу. Ты не возражаешь? Нина пожала плечами, сдула со лба прядь высветленных волос. Маштаков погрузил тряпку в воду, отмачивая. В Советской армии он на всю жизнь освоил хитрую методику мытья полов. Вдвоём, под душевный старый альбом Юрия Лозы они за полчаса управились. К уборке подсобных помещений Нина его категорически не допустила. Заслонила дверь с двумя нулями грудью третьего номера. – Ещё чего?! Если уж так невтерпёж, иди перед входом подмети. Миха веником с совком вооружился и пошёл. Удивляясь полному отсутствию чувства дискомфорта, типа, увидит кто-нибудь знакомый… Дел там оказалось на пять минут, собрать окурки да стекляшки от разбитой водочной бутылки. А вот в голове у него от резких нагибаний-разгибаний закружило, пришлось дух перевести, к стенке прислониться. – Нинон, займи четыре… не, лучше пять сотен до следующей недели. Край как надо, – сказал Маштаков, вернувшись в бар. Теперь он посчитал, что имеет некоторое моральное право просить о вспоможении. Вместо ответа Нина кивнула на сервированный крайний столик. Глазунья, сосиски, кофе, овсяное печенье, всё – на две персоны. – Позавтракай со мной за компанию. Пива, извини, нет, – попозже привезут. Водки не предлагаю, раз сам не просишь. Миха присел, взялся за вилку, подцепил яркий, густой консистенции желток, положил в рот. – Никак, Нин, из чёрной полосы не выскочу. – Бывает. С барменшей у Маштакова сложились доверительные отношения. Получилось так, что несмотря на её внешность и отсутствие законного мужа, он к ней не подкатывал. Кроме одного-единственного раза, в самом начале знакомства… ну это не считается. О том случае Миха до сих пор вспоминал со стыдом. Нина имела университетское образование, до тридцати лет в школе русский язык и литературу преподавала. Миха шумно отхлёбывал полуостывший кофе, Нина расслабленно курила, пытаясь делать из дыма кольца, автор-исполнитель Лоза, бешено популярный во времена их студенческой молодости, медовым голосом выводил про свой маленький плот, свитый из песен и слов. – Надоело всё, Нин… Смысл бытия потерян, идеи такой, ради которой жить бы хотелось, – не существовать просто, а жить! – не вижу… Раньше по-другому ведь всё было… и в армии, и в универе, и работать когда начинал в прокуратуре… То, что мы делаем, по большому счёту на хрен, извиняюсь, никому не нужно… Ну взяли мы Рога, весь город знает, что это бандюк несусветный, кровищи на нём… по локти и выше! И чего дальше? Через день – он на воле, а мы – под следствием… Не-е, раньше хоть какие-то приличия соблюдались… Нин, давно хотел спросить у тебя, не решался… Не спросить, попросить… Почитай, пожалуйста, мои опусы… Писалось давно… Всё давать не буду, отберу что покачественнее, на мой взгляд… Есть маза, что надо новую жизнь начинать… сейчас или никогда! Нина аккуратно затаптывала окурок в фарфоровой пепельнице. – Приноси, Миш, какой разговор. Деньги Нина позаимствовала из кассы. – Обязательно Жоре скажи, что мне заняла. Не, я лучше сам вечером заскочу, объясняюсь с твоим Магнатом. А то покатит на тебя бочку! Спасибо, Нинуль, ты завсегда меня выручаешь! На пороге Миха крутнулся, указательным пальцем по щеке ковырнул. – Чё ты там говорила, солнышко, насчёт водки? Нина пожала плечами, достала из-под стойки бутылку «Шуйской», свинтила ей пробку и молча налила рюмку. Маштаков, отвернувшись, выпил залпом. Сморщившись, выдохнул в кулак. – Бросать надо это стрёмное занятие! К Ирке на Малеевку добирался на третьем троллейбусе. В салоне висели афишки, в город приезжал артист Винокур. Розовая довольная физиономия его была один в один как у поросёнка Наф-Нафа. Цена билетов варьировалась от двухсот пятидесяти до пятисот «рэ». А ещё в троллейбусе Миха вычитал, что с 01.09.99 лишились прав на бесплатный проезд в общественном транспорте почетные доноры. «Ну-у, теперь УТТ[111] быстро подымется на таких деньжищах!» Ирка открыла дверь без звонка, полное впечатление, что находилась у глазка на стрёме. – П’оходи! – голос у неё был обиженный-обиженный.