Первые несколько дней повиновения Льюису, как назвался повелитель, проходили без трудов – безмятежно и беззаботно. Время от времени он меня вызывал из лампы, дабы расспросить о джиннах. Господин имел право расспрашивать о дарах лампы столько, сколько пожелает, однако лишь немногие до сего времени изъявляли интерес познать творение волшебства. На третий день я узнал, что господин мой – историк-археолог, так величали людей, которые познавали премудрости стародавних дней. Хозяин перечитывал множество писаний, сверяясь с моими ответами. Едва закончив изучать лампы и джиннов, господин мой решил, что ему встретился «нетипичный представитель этого вида духов». Кое в чём Льюис оказался прав, ведь волею Аллаха я действительно отличен от мне подобных. Джинны – духи, сотворённые Создателем, они вольны и могущественны. Рабами ламп становились люди, либо совершившие ошибки, как я, либо же наказанные за злодеяния. Мы получали огромную силу, но не были вольны распоряжаться ею и могли обращать её в дело лишь по желанию наших повелителей. От превращённых в джиннов смертных я тоже отличался. В джиннов обращали людей тщеславных и ненасытных, заслуживших стать пленниками горестей и невзгод, я же согрешил только тем, что молвил глупость. Как говорит мой народ: язык твой – конь твой, не удержишь его, он тебя сбросит. Я был не настолько озлоблен из-за рабства, чтобы помышлять о хитрых кознях для господ моих, что свойственно многим джиннам. Мне не хотелось губить души, делать людей несчастными из-за их глупости. Я смирился с волей Аллаха и исполнял свой долг безо всякого интереса. Ведь недаром говорят: разве змея порождает кого-нибудь, кроме змеи? Узнав, что полный достоинства молодой господин проявил великодушие и попросил не величать его хозяином, я несказанно удивился. Также он пожелал узнать моё имя. – Заир – так меня звали при жизни, – отвечал я. Льюис не торопился с первым желанием. Услыхав, как я дивлюсь, что господину совсем ничего не нужно, когда бы он мог пожелать многого и ещё больше, повелитель деловито ответил: – Ещё не решил. Каждый из моих хозяев за неделю преуспевал придумать хотя бы одну щедроту Аллаха. Господин Льюис лишь записал обо мне и о нашей встрече и сделал несколько искусных рисунков меня и лампы. – Разве учёный муж не желает признания? Разве не хочет обрести славу, чтобы во всех странах его уважали и ценили? – как-то воскликнул я. Господин устало оторвался от письменного стола, поправив соскользнувшие очки (теперь я уже знал, как называется сей предмет) указательным пальцем и хихикнул. Слабый огонь свечи на миг отразился в стёклах. – Этого я и сам добьюсь. Говорил же, что не планирую расходовать такую ценную возможность на мелочные прихоти, – сами слова были крайне надменными, но тон вовсе так не звучал. Хозяин искренне верил в будущий успех. Да укажет ему Аллах правильный путь! Тут же он вернулся к работе, а мне осталось лишь наблюдать за исследованиями и записями в этом крошечном месте, где за монеты дарят покров для ночлега – номере гостиницы, где даже духу, привычному жить в лампе, было тесно. Я чувствовал, что всё больше меняюсь сообразно этому времени, куда волею Аллаха мне было суждено попасть, и даже мысли мои стали меняться. Во мне пробудился интерес. Спустя несколько дней Льюис поведал, как собирался воспользоваться первым желанием. Меня поразила его изобретательность. Итак, согласно первому желанию, я должен был делиться с ним всеми познаниями, собранными за долгую жизнь, рассказывать о тех событиях, свидетелем которых стал. То, о чём не знали историки, всяческие тайны и позабытые самим временем чудеса былого – теперь я не мог ничего скрыть от хозяина. Я привык, что первое желание обычно касается золота. Что говорить, моим первым желанием было избавить родню от бедности. Каждый выбирал самое ценное, этот человек не только предпочёл знания, но и поставил их на первое место. Господин старательно записывал мои разъяснения. Нередко мы обсуждали ту или иную вещь. Очередная крупица опустилась за хрупкостью стекла песочных часов с особым сиянием, когда я осознал, что мне невероятно интересно беседовать с Льюисом. Начал замечать, что рассказывал о чём-либо не по приказу, а потому что нуждался в беседе. Ни один из прежних хозяев не разговаривал со мной как со смертным. Историк похаживал, размышляя, хмурил брови, перелистывал книги, чесал затылок, громко возмущался, иногда хохотал, откидывая голову назад, и твердил: «Поразительно», «просто восхитительно». Он не уставал восторгаться и изумляться, словно дитя. Любознательности археолога не было предела. Ни один сосуд не вмещает в себя больше своего объема, кроме сосуда знаний – он постоянно расширяется. Так гласит мудрость, и этот человек был тому подтверждением. Постепенно, как катящийся нитяной клубок, наши разговоры стали превращаться в его расхваливание своего века и гордость тем, что мир развивался стремительным ходом. Отчего-то Льюис считал важным поведать мне об открытиях, обычаях и особенностях современности. Как-то раз господин попросил меня встать напротив прямоугольной коробки на подставке. Сам же, запрятав голову под тёмную ткань, немного повозился и тут же оказался рядом со мной, осведомив: – Улыбнись, сейчас вылетит птичка. И не двигайся. Я не шевелился, но пташки так и не узрел. Вместо этого мелькнул яркий свет, будто белое пламя вспыхнуло. Позже Льюис объяснил, для чего устройство, и показал, что получилось. – Погляди-ка, Заир, – он восторженно преподнёс мне идеально ровный клочок папируса-бумаги. Листок оказался с рисунком, на котором я увидел себя рядом с улыбающимся Льюисом. Правда, яркие цвета моих одеяний совершенно утерялись: зелёная жилетка, синие шальвары, оранжево-желтые моджари2 и золотые браслеты были серыми. Зато татуировка на моей голове виднелась хорошо и очень чётко. Таких точных портретов я никогда не видал прежде, потому согласился, поклявшись небом, что дивная коробка – истинно чудо из чудес. Джиннам известны основы всего и древние тайны, но не новшества, ибо прячет Аллах будущее за семью покрывалами парчи. – Нет-нет-нет, – качал головой господин, смеясь. – Это не магия, это наука, – сделал акцент на последнем слове, подняв вверх указательный палец. Также он познакомил меня с ещё одним открытием того времени – телефоном. Археолог, предупредив заранее, говорил со мной издали с помощью этого необычного предмета. Поскольку мой облик не был столь материален, пришлось поднять выгнутую как лук трубку, применив волшебство. Бодрый голос, прозвучавший оттуда, заставил улыбнуться: – Ну, что я тебе говорил! Такие вещи полностью переворачивали мой иман3, и постепенно вера в безысходность, сколь бы странным это не казалось, потухала от безысходности. Я снова мог испытывать надежду… Кроме древних событий, хозяин расспрашивал о моей жизни с не меньшим интересом, чем о деятельности Октавиана Августа. Что я мог ему поведать? Сколько песчаных бурь прошло с тех времён… Мне не хотелось вспоминать. Однажды Льюис переводил надпись на найденном при раскопках древнем артефакте, и мне бросился в глаза знакомый язык. Но не один из тех, знание которых я получил благодаря магической силе, а родной. Вот уж диво: я помнил свой язык, но не помнил родины. Все познания о моём человеческом существовании, которые остались в памяти, – это ислам4, что мало чем отличалось от жизни в лампе. Археолог спросил, в чём причина замешательства. – Знаешь, я ведь не всегда был джинном. Когда-то, при жизни, я служил у одного улема5. Он был стар и одинок, поэтому разрешал помогать ему в учёных делах и посадил в сердце интерес к знаниям. А потом мне в руки попала лампа. Не помню, то ли выиграл её, то ли просто нашёл… – я вздохнул, обратив взор на внимательного слушателя. – И в первую очередь пожелал гору динаров для своей бедной семьи. А на второй раз я потребовал очутиться в самой большой на то время библиотеке в Александрии. Господин внезапно рассмеялся. Да, тогда я был очень похож на него. Но всё же именно случайно сказанная глупость породила мои бедствия, а вот археолог следил за каждым словом, дабы не загадать очередное желание. – Увидев все эти свертки, папирусы, таблички и прочие древние письмена, я пожелал лишь одно и, увы, сделал это вслух. Я сказал, что хотел бы жить вечно, чтобы прочитать всё это. Глупо, правда? Горе мне, несчастному… Да, я истинно стал подобен бессмертному. И мне даже не нужно было перечитывать Александрийскую библиотеку, потому что духам ведомо всё. Я узнал о сотворении мира и всех событиях до моего превращения, о загробной жизни, о тайнах, людям запретных. Но я потерял кое-что весьма ценное, что есть лишь у человека, – свободу. Мне сразу вспомнились правдивые слова мудреца: тюрьма остается тюрьмой, даже если это сад блаженства. Неважно, насколько магически могущественна лампа, это всё равно темница. Льюис погрустнел. – Ты скучаешь по прошлой жизни? Уныние разлилось в небольшой комнатке, где повсюду были разбросаны бумаги, книги, документы, жёлтые в тусклом свете. Беспорядок делал гостиничный номер ещё крохотней и менее похожим на жилище. – Не ведаю, – как можно было скорбеть о том, чего уже почти не помнишь? Я и рассказывал, будто о чужой жизни, будто об очередном владельце лампы, – но жалею о том, что совершил. – Послушай, – как будто к нему пришло озарение, хозяин вскочил со стула, чуть не опрокинув его. – Давай я пожелаю, чтобы ты снова стал человеком. Я лишь покачал головой. Раньше мне уже встречались добросердечные люди. Навсегда запомнил несчастную женщину, что, вылечив с моей помощью больного ребёнка, посочувствовала мне и решила освободить. Горькие беды обрушил разгневанный Создатель, ведь только он обладал властью над душами! В наказание за дерзкую попытку изменить чужую судьбу женщина лишилась своих желаний: как исполненного, так и того, которое ещё не загадала. – Уже пытались. Ничего не помогло. Это под силу только тому, кто обратил меня в джинна. Иначе можно вызвать недовольство Аллаха. – То есть тебе самому! – воскликнул он. – Тогда давай я отдам лампу тебе, ты загадаешь желание и… Удивительно, как его волновала моя судьба. – Только людям дозволено быть властителями ламп, – пояснил я. – Благодарю, господин, за твои милостивые попытки. Такова воля Аллаха – что натворил, с тем и живи. Замкнутый круг, где шагу назад не предусмотрено. – Ты просто обязан увидеть паровоз, – однажды заявил Льюис, вызвав меня из лампы. – Мне любопытно, как его воспримет такое древнее существо, как ты. Почему его так волновало моё мнение? Похоже, он стал забывать, что джинн – дух-слуга всего на три желания, а не спутник, а не… друг. Я погрузился в полные немого моленья думы. Считал ли Льюис меня другом? Может ли джинн быть приятелем кому-либо? Хозяин озадаченно хмыкнул, тем самым отвлёк меня от размышлений: – Ты не можешь отправиться на железнодорожную станцию в таком виде. Это вызовет вопросы и подозрения. Даже представители твоего народа, точнее, твоей культуры, уже давно так не одеваются, – господин по привычке мерил комнату шагами, заложив руки за спину и опустив голову. – Согласно легендам, ты способен принять любую форму! – археолог хлопнул себя по лбу. – Верно, – я поклонился и сменил облик, оставив черты лица прежними, а в остальном – одежде и даже причёске – стал похож на человека того времени. И мы отправились на станцию, охваченную для меня лозами тайн. Паровоз превзошёл все ожидания: это изобретение было выше всяких похвал. Я с восхищением разглядывал каждый вагон, хотя они походили друг на друга, как близнецы. Огромная машина, что пыхтела как зверь и выпускала пар, выглядела величественно на чёрных соединённых между собой колёсах. – Ну как, мне удалось удивить джинна? – развеселился Льюис и собрался похлопать меня по плечу, да только рука рассекла воздух и прошла сквозь бестелесную оболочку. Спустя время раскопки закончились. Настала пора археологам вернуться в свои жилища и к семьям. Путь их пролегал через море, на очередном чудесном открытии, ставшем прекрасным примером могущества человеческого ума – пароходе. О, нет, это был далеко не такой корабль, какой я привык видеть. Передо мной предстала огромная машина, сделанная из металла – наверное, локтей пятьдесят от носа до кормы. Или метров, как говорят в этом времени. Я и предположить не мог, какое диво держит её на воде. Крайняя радость охватила меня: двигался пароход без помощи сотен измученных рабов, принуждённых грести вёслами до потери сил. Тут я осознал, почему улем показал мне все эти открытия и поведал о великих умах его времени. Упала завеса с глаз моих! Раньше я считал, что человек – лишь ничтожная пылинка в огромном мире. Став джинном, вдоволь в этом убедился. Насколько люди мелки по сравнению с великой Вселенной! Они столь крохотны и слабы перед грозной силой Аллаха и его творений! Что уж говорить, даже мелкие, незаметные хвори способны уничтожить людей. Деньги, жажда славы или власти также превращают людей в рабов. Это я созерцал не раз – в каждом ненасытном хозяине, который желал всё большего, пока едкий дым жадности не выжигал рассудок духовной слепотой. Кто откусывает слишком большой ломоть, может подавиться. Не было им хуже наказания, чем потерять человеческую сущность. Но Льюис показал мне нечто иное – что люди, будучи по природе своей ничтожными, – великие. То, что казалось немыслимым и доступным лишь магии, теперь стало мелочью для достижений науки. Чудеса творились не из прихоти владык и правителей, не из желания прославиться, а из нужды человеческой, для помощи и облегчения жизни. За это на людях нет греха, хотя раньше страх был и дозволить себе подобные помыслы. *** Время пересыпалось песчинками за стеклом и поторапливало. Вселенная подсказывала мне, что грядут изменения. Чуялось рычание разъяренного тигра судьбы. Теперь я вовсе не хотел быстро расстаться с господином, как было в начале нашего знакомства. Увы, один из нас являлся смертным, и владение лампой не могло продолжаться вечно.