Степан не уставал удивляться тому, что бабья работа спорилась в его руках – будто помогал кто. Уже и не верилось, что почти год назад потерял раскрасавицу любушку-жену вместе с чадом нерождённым. Стирались из памяти думы, что нет более путей, чтобы жизнь к спокойствию души повернуть. Да видно из благословенной Велесом осины в избе доска имелась – уходила день за днем чёрная печаль, оставляя в памяти светлый образ тихой да ласковой супружницы. Уж срок подходил новую невесту искать и заново брак заключать, помня данное умирающей Машеньке обещание. Та, готовясь ступить в Семарглово царство, еле слышно попросила: – Сердешный, не выплакивай глаза и не хорони себя заживо в моей могиле. Обещай, что к Жаворонкам12 в избу приведёшь новую наречённую – пусть станет она тебе опорой и помощницей. Сначала Степан и слышать не хотел о поисках невесты, как похоронил любимую, так в избе заперся, и запил по-чёрному. Но стали происходить в дому странности: то начатая бутылка потеряется, то мышь дохлая в кружке с настойкой перцовой утопится, то сам хозяин стакан с самогоном перевернёт. «Так пить – только добро переводить», – вспомнил верховой любимые слова свата. Плюнул и прекратил себя жалеть. Да и дел накопилось. Бабы своими причитаниями под окнами – это сколько же силы надо, чтобы три дня и три ночи завывать о его горе! – душу почище упыря вытягивали. Голосили разное: «Как бы не повесился с горя!», «Какой хозяин сгинул! Вся деревня на нём держалась!», «Жену в гроб загнал – вот и тянет она его к себе!», «Это она от его мужицкой силы занемогла! Не выдержала баба!», «Такой мужик пропадает! Свободный! Теперь держись, девки, верховой у нас завсегда своего добивается!», «Не больно-то он и плечист!», «Зато жилист, хитер, аки голодный волк и… борода знатная!». Много нового узнал о себе Степан. А уж как вышел третьего дня из избы – косматый, в старом тулупе, со стойким перегаром – так и разбежались бабы, собравшиеся во дворе на рыдания-посиделки. Только семечки во все стороны полетели – сиротливым воробушкам угощение, а деревне смеха на неделю. А ещё, после девятого дня, стали сны приходить занятные – вроде любушка жива, всё по дому ходит да тихие песни поёт, слов не разобрать, но сердце греют, стужу выгоняют, весну и надежду скликают. А как проснёшься, будто силы прибавляется в руках – все лишь удивлялись, как у верхового за троих работа спорится. Быстро приметил Степан, что жена грезится только когда он один в доме. Разогнал сочувствующую родню и баб, готовых в хозяйстве помогать, да и стал вдвоём с котом быт налаживать. Зато Марьюшку почитай каждую ночь видел. *** Праздник Солнцеворота в Кислой Ягоде готовились встречать с размахом… деревенским размахом. Разбазаривания с трудом наживаемого добра Степан не допускал. Это столичным гулякам деньги легко достаются, а верховому небольшой деревни приходилось каждое зёрнышко учитывать, каждую ягодку примечать, каждую скотинку нумеровать, ну и каждого работника подгонять – куда же без этого! Самая длинная и тёмная ночь в году только входила в свои права. Уже на рассвете с рождением молодого Солнца должны были начаться празднования: шумные гуляния с обильными яствами да благодарственными песнями щедрому Велесу. Ощущение краткого момента полного покоя и мимолётного счастья прервалось громким стуком в дверь. «Гостей в такой мороз – только чёрт бы и привез!» – успел подумать Степан и, спрятав недовольство поглубже, поспешил к нетерпеливым гостям – человека три, судя по сотрясанию избы. – Кому не спится?! Жена под бочок не пускает? Все празднования завтра, а сегодня дайте вздохнуть от трудов праведных. Из-за двери послышался насмешливый голос: – Открывай, верховой. Иначе всю деревню побудим. По делу я к тебе, – вслед словам последовал удар такой силы, что добротные дубовые доски двери треснули в нескольких местах. – Открывай, Степанушка, иначе хуже будет. Пришлось отпирать – в мороз с сенями нараспашку останешься. Не успел Степан засов отодвинуть, как порыв леденящего ветра ворвался в натопленное помещение, распахнув дверь настежь и явив очам не дюжих парней разбойничьего вида, а бледного паренька в рваной рубашонке да дырявых штанах. Больше всего поражало, что малец стоял в быстро тающем под ногами снеге совершенно босой. Спутанные, серые – почти седые – волосёнки завешивали половину лица, оставляя видным один глаз. Остальные черты терялись – стоило поймать взгляд этого ока, подобного и цветом, и бездонностью болоту. Будто проваливался разум, оставляя непонятную тоску и трусливую дрожь в сердце. С трудом Степан вынырнул из грязно-зелёного омута единственного глаза отрока – громкое и требовательное блеянье чьей-то козы вернуло сознание хозяину. Верховой огляделся, не понимая как коза могла незаметно пробраться в дом, но заметил только в трёх шагах от себя огромную, худющую собаку, покрытую множеством проплешин. – Это моя скотинка! – гордо заявил гость. – К ней не подходить, не пытаться задобрить, не кормить! Затем щелчком языка заставил собаку утробно зарычать и оскалить жёлтые клыки. Зубки-то – любой медведь позавидует. Парнишка, довольный произведённым эффектом, развязал свою засаленную котомку и вытащил свёрнутую берестяную грамотку: – Читать-то умеешь, Стёпушка? – казалось, ему доставляло удовольствие обижать верхового – ведь без, пусть и небольшого, разумения грамоты и счёта на такие должности не брали. – В избу пустишь или продолжишь морозить? Первый порыв – пригласить парня в дом – получилось придушить почти нерождённым: – Вначале грамотка с печатью, а уж потом и стол с кроватью… Отрок лишь величаво кивнул – разрешая читать. На бересте красиво выведенные буковки сложились в смертный приговор для Степана: «Степан Борода, верховой деревни Кислая Ягода был обвинён, согласно официальной клевете за нумером 1313, в доведении жены до смерти мучительной. Для разъяснения страшных подробностей душегубства, а при необходимости и приведения приговора, зависящего от результатов следственного дознания, в исполнение направлено Лихо Одноглазое, вольнонаёмный Искатель правды 1 ранга (бывший Пётр Горемычный). Пытки применять разрешается. Все расходы и хлопоты на перевыборы верхового деревни, в случае смертельного приговора, ложатся на самого Степана Бороду (до перевыборов лучше не казнить!). Подписано: младший управитель канцелярии Кощея Бессмертного, Бров Неподкупленный» Вместо грамотки, подтверждающей должность, малец дунул на пряди волос на челе. Оказалось, те скрывали не второй глаз, а его полное отсутствие. Степан обречённо подумал: «Вот и дождался обещанной свояченицей мести», жестом приглашая Лихо в дом: – Заходи, ежели по казённой надобности. Верхового ощутимо потряхивало, но он старался страх не показать. Вдруг удастся беду вокруг пальца обвести, ну или разжалобить. Парень поправил на плече котомку, по виду совершенно пустую, и направился в сени. В этот момент избу несильно тряхнуло, раздался звон разбивающейся посуды, а рыжий любимец – кот Жалоба – драпанул из хаты, не побоясь мороза. Степан ахнул: – Отродясь такой прыти за ним не припомню! Даже в марте ленился гулять. Лихо горделиво вставило: – От меня и не так бегут! – потом досадливо продолжило: – Оберегов у тебя в хате – аж глаз чешется! За посуду прости – издержки дознания, как говорится. Коли оправдают – всё с клеветника взыщут. – А что были случаи? – Ну… поговаривают, что и петух иногда несётся, – пошутило Лихо и засновало по горнице, будто принюхивалось. – Начнем, пожалуй… Ночь располагает к разговорам по душам. – А может, с дорожки согреться да поесть, а уж потом и беседа легче пойдёт? – спросил Степан, а сам забегал от печи к столу – выставлял приготовленную к празднику снедь. Лихо удивленно поглядывало на суету, но не возражало. Лишь когда хозяин протянул ему красный кафтан, возмутилось: – Подкуп должностного лица?! Приятен… но не обязателен. Однако сразу просунуло синеватые ручонки в лучшую праздничную одежду верхового, притянуло обе полы к впалой груди и притихло – будто, и вправду, могло почувствовать тепло. Хотя кафтан был откровенно велик, Лихо снимать его не собиралось. Степан же вытащил спрятанный в подполе бутыль с перцовой настойкой и жестом предложил наполнить чарку: – А что, подкуп нынче разрешён? – Ни в одной грамотке, конечно, такое не писано, но сильно облегчало бы исполнение приговора. Ведь можно сразу голову твою буйную оторвать, а можно и несколько дней тоской и болью твоими наслаждаться. – Да, есть ещё недоработки в законах… Лихо встрепенулось, а глаз аж загорелся: – Ты ещё и бесконечным правлением нашего Кощея-батюшки недоволен? – Типун тебе на язык! Пусть его царствование будет вечным! Я про то, что нет границ совершенству. Мы-то каждый в своем дворе крупицы счастья ищем, а ему, бессмертному, виднее, как государством управлять. – И то верно! – Лихо подвинуло пустую чарку поближе к Степану, который и забыл про бутыль в руке. – Бессмертие штука дивная. Меня ведь тоже смерть не берёт… За это и уважают на службе – сплошная экономия, даже провиант выдавать не надо. Услышав, что Лихо бессмертное, верховой совсем приуныл. Сел на лавку, наполнил подставленную гостем чарку до краёв, а затем сам её и осушил. Крякнул – крепкая настойка у Марьюшки получалась, закусил пригоршней капусты квашеной и прикрыл глаза. Лихо только облизнулось, но обиды не высказало, лишь решило допрос начать – раз уж поить и потчевать прекратили: – Жену-то любил? Бил часто? – одноглазый подождал минутку и начал аккуратно выводить буквы на берестяном свитке: – Сразу запишу, что выпить любишь – сам вижу… Степан в возмущении уставился на Лихо: – Да я почти год в рот не брал горячительного! После запоя и не брал… – Знать, и запои были? Вздохнул тяжело Степан, подлил настойки себе и, махнув рукой, одноглазому тоже наполнил чарку: – Один раз только и был… А жену я горячо любил. Никогда руки на ясочку13 мою не поднимал. Жили душа в душу… Лихо с видимым удовольствием втянуло носом аромат настойки, затем отпило треть, чертыхнулось и зашарило по столу в поисках закуски. Только вся снедь, к которой прикасались его руки, тут же портилась: чернела, иссыхала, покрывалась плесенью или протухала. Лишь плошка с солеными огурцами осталась нетронутой на столе – не дотянулось до нее одноглазое. Степан разочарованно крякнул – он-то надеялся напоследок хоть наесться. Лихо полностью разделяло его чувства: – Вот так всегда… Прах и тлен… – А если я предложу? Ведь настойка-то не выдохлась? – сочувственно спросил Степан, выкладывая пару огурцов на тарелку Лиха. Одноглазый сначала осторожненько пальцем прикоснулся к предложенному угощению. Ничего не происходило. Тут он с неописуемым блаженством на лице впился острыми зубами в огурец. Только хруст стоял в горнице. – Получилось! А ведь не кормил меня никто из допрашиваемых. Теперь буду их заставлять. Давненько я еды человеческой не пробовал – лет сто, наверное, – выпив остатки настойки, доел все заботливо подложенные Степаном огурцы. – А может, секрет в том, чтобы от чистого сердца предложить? Лихо вперило глаз в хозяина: – Сомневаюсь… Я людские мысли насквозь вижу, все тайны и страхи ведаю. Ох и редко вы что-то бескорыстно делаете. – А ты проверь! – Степану даже обидно стало – ведь не думал он сейчас ничего. Даже подавиться не желал.