Нехитрое имущество Лиха отписали казне быстро, а вот подследственного не нашли. Решили, что ударился в бега. А козочка хихикала в плетёный кулачок – пока домовой на неё не цыкнул. Но за печкой ещё долго были слышно тихое счастливое блеянье – очень уж гордилась лыковая кукла тем, что смогла обмануть Кащееву канцелярию. *** А в деревне Кислая Ягода власть сменилась. Поговаривали, что Степан за моря отправился – счастье искать. Вместо себя оставил брата Ивана, как две капли воды на него похожего. И такого же домовитого… Много крестьяне языки чесали и о скорой свадьбе верхового, и о невесте-красавице, поразившей сердце Ивана бойким да весёлым нравом на празднике встречи Весны. Шибче всех она через костры прыгала – будто жар-птичка из огня выскакивала. Людям любо судачить о любви. Одни врут, что нет её, другие бают, что она одна на всю жизнь даётся, но правы лишь те, кто знает: заслужить её нужно! Бороться за чувство хрупкое, держать крепко, а иногда и отпустить, словно голубицу в небо. Через годы жители Кислой Ягоды уже нахваливали и самого верхового, и жену-умницу, и шумных деток. – Семья Ивана – полная мёда чаща! – без зависти перешёптывались деревенские. – И всем нам через него жить легче. Сказывают, что новый верховой поседел рано, когда пса гигантского в честной битве победил и себе служить заставил. С той поры везде за ним этот зверь и ходит, глаз не спускает. Народ удивляется – такого помощника ещё поискать! И в санях детишек Ивана катает, и покупки с базара на спине везёт, чтобы жинка верхового не уставала, и на охоте любого зверя догонит. И красив зверь: как медведь упитан, шерсть длинная, бока лоснятся, взгляд только лукавый. Даже из столицы на него приезжают посмотреть. А вот свояченице Степановой, жившей в стольном граде, не повезло увидеть это диво-дивное – умерла она ровно через год после сестрицы. Если доверять словам мужа Ядвиги, сошедшего с ума в тот же день, то пришла за ней смерть в виде лебедицы, позвала за собой жалобно, да и обратила в птицу. В ту ночь приметили люди этих величавых красавиц, парящих над столицей. Редкое диво для зимы! Только одни видели белую, как день, другие – чёрную, как ночь. Видно, не смогут они жить друг без друга. А может, обе сестрицы обрели в ту ночь покой?.. Наталья Шемет Автор пяти книг (издательство «Барк», Гомель, Беларусь). Публиковалась в литературных журналах Беларуси: «Нёман», «Новая Немига литературная», «Метаморфозы» и др., в периодических изданиях России, Украины, Австрии, в альманахах и сборниках: «Калi цвiла чаромха. Аповесцi, апавяданнi» («Мастацкая лiтаратура», Минск, Беларусь), «Синяя книга» («Дятловы горы», Россия) и др. Лауреат и дипломант республиканских и международных литературных конкурсов. Член Союза писателей Беларуси, член Международного союза писателей и мастеров искусств, член литературного объединения «Пралеска» (Гомель, Беларусь). Автор и критик Синего сайта. Самая непостижимая вещь – отношения между людьми, поэтому мои истории – о любви. Это и юмор, и драма, но прежде всего – романтика, порой с элементами мистики и фэнтези. Миру не хватает тепла и нежности, и я рада подарить читателям немного света и веру в то, что любовь все-таки существует. Страница автора на Фейсбуке: https://www.facebook.com/li.nata.shemet/ Группа автора во ВКонтакте: https://vk.com/veroyatnosti_lyubvi Профиль на Синем сайте: https://ficwriter.info/polzovateli/userprofile/Li%20Nata.html Легенда о Чёрном озере Давным-давно это было. Было ли, не было… только так в легенде говорится. Жили в одной деревеньке Трофим, его жена – Марьяна, да дочь – Любомира. Все хлопцы по ней сохли, друг перед другом хорохорились, только не замечала она никого. Посматривали на неё косо деревенские: девки завидовали, бабы шипели, старухи плевались вслед – а ей хоть бы что! Идет себе гордо, словно над землёй плывет, да коса, как змея золотистая, за спиной тяжело висит, извивается. Ох, хороша была девка. Ох, хороша! Только не от мира сего. Ребенком, вроде, как все была, а подросла чуток – так и переменилась. А всё после того, как чуть не утопла в Чёрном озере. За водой пошла Марьяна – в колодце вода зацвела совсем, испортилась. Доченьку Любомирушку с собой взяла. Набрала озёрной водицы – светлой, как слеза, прозрачной, вёдра полные набрала, на себя залюбовалась. В соку ещё баба, хоть и немолода. Коса русая, лицом бела, руки сильные, плечи выносливые. Трофиму добрая пара. Обернулась – нет Любомиры! И вокруг тишина такая, волком выть хочется. Ни звука, ни ветерка. Травинка не шелохнётся. Нету дитяти. Тут ветер поднялся. Воду в озере замутил – потемнела, почернела вода, рябью пошла. Уж звала Марьяна, голосила, в воде искала – где там! А домой прибежала – вот дочка её, цела-невредима. Мокрая, испуганная, но улыбается. – Как же… – только и охнула мать, на лавку без сил опустилась, платок в руках комкает. – А он меня спас да домой принёс. Красивый такой. Краше его на свете нету. Когда вырасту, замуж меня за него отдашь? – Да кто ж он? – выдохнула Марьяна, благодаря в душе спасителя нежданного. – Не знаю. Только за него одного пойду. Волосы у него чёрные, а глаза зеленью да серебром светятся… Слухи об озере нехорошие пошли. Говорили, русалки там завелись да изводят всех, кто им попадется. Из соседних сёл много народу утопло, но странно – Марьянину-то деревню беда стороной обходила. Перепугалась баба, да смолчала. Работы много, пустым ли голову занимать? Только не выходило забыть о спасителе Любомирином. Чудить дочка начала. Бывало, ночью тёмной выйдет во двор, к плетню прислонится, так и стоит, на месяц любуется. Мать за ней эту странность и приметила. Проснулась ночью, словно толкнул кто – глядь – нету Любомиры! Рванула из избы, а дочка на крылечке сидит, на небо смотрит, разговаривает. И ветер свистит. А как подошла к ней Марьяна, так ветер и стих. – С кем ты говоришь, доченька? – Со своим суженым, – отвечает девочка, а щёки как маки на лугу рдеют. – Откуда ж он выискался-то? – спрашивает Марьяна, а саму холод волной пробирает – словно в стужу лютую на мороз выскочила. Нету ж рядом никого. – Он с месяца ко мне спускается, – говорит Любомира. – Волосы у него чёрные, как ноченька. А глаза не то серебром, не то зеленью отливают. Страшно напугалась мать. К знахарке местной долго дитя водила, и как муж не прознал? Строгий Трофим у неё был, дюже строгий. А Любомира там и прижилась, у травницы-то. Помогать ворожее вместе с матерью стала. Бедная Марьяна всё для знахарки делала, что та ни попросит – лишь бы Любомирку родненькую спасти, злые силы от неё отвести. Сживут же люди со свету, коли прознают. Сживут… Не любят в деревне ничего такого, ой, не любят… Была одна девка – скотину заговаривала, когда хворь какая нападала. И ту не пощадили, а вроде ж доброе дело делала. Одну знахарку только в деревне и терпели. Боялись. Что про Любомиру говорить… Любила мать дочь свою больше всего на свете. У других-то баб по семь-девять детишек по двору бегали, у нее же одна доченька только. Так судьбина злая распорядилась. Второго ребеночка ждали, да заболела Марьяна сильно. На том всё и закончилось. Долго её знахарка выхаживала. Выходила. Только не женщина она теперь. Хорошо, хоть Трофим не бросил. Так и жили, с одним дитятком. Любомира росла-росла, расцвела – не было краше в деревне девицы! На ярмарку её одну мать не отпускала – лучше всех плясала дочка, ни у кого не было косы длиннее да светлее, глаз таких ни у кого нет – тёмных, глубоких, как небо в ночку беззвёздную. Ещё в детстве ведьмаркой звал её парнишка один. Сам насмехался, за волосы таскал, а другим в обиду не давал – выше был на голову ребят деревенских, да и покрепче. Любил, оказывается, её Василь, с тех самых пор. Только сам не люб был дочке Марьяниной. Матушку да батюшку почитала, а больше – никого. Но пойти за хлопца согласилась. Хороший парень, работящий. Отчего ж не пойти? Да и защитит всегда. По осени, как урожай соберут, свадьбу сыграть решили. Мать нарадоваться не могла, что давным-давно позабыла Любомирушка про спасителя своего озёрного. Как в невестин возраст входить стала, так реже вспоминала. А теперь и вовсе – словно не было его никогда. Тем временем слава дурная о Чёрном озере всё ширилась, русалок теперь многие видали. Из других деревень вести горькие доносились. Добры молодцы придут коня напоить, мужики пойдут напиться, красны девицы ли – всё одно русалкам тем. Много народу в озере утопло. Страшно было туда ходить, никто не отваживался без особой нужды. Одна Любомира не боялась, с самого детства забредала, смотрела, как русалки плещутся, да невредима возвращалась. Не обижали её утопленницы. Хохотали, ворожили – не трогали. Резвятся, шутят, а к ней не подбираются. Вдали шурудят да поглядывают. Словно запретил кто. Сколько ни уговаривала её мать не ходить по лесу к Чёрному озеру одной – не слушала. Упрямая была. Таких трав, как Любомира, никто больше не приносил – а ведь они многим помогали. Трофим хмурился и ничего не говорил. Любил жену и дочку, как умел. Журил частенько жёнушку, а дочку словно побаивался. Пошла как-то раз Любомира снова за травами. Да к озеру свернула. К самому бережку подошла, ох, манит гладка водица! Словно зеркало. Тронь —пальцы не окунутся, по поверхности скользнут. На себя загляделась девушка. Да и было чего – красы же невиданной! Помутилось озеро. А когда успокоилось, в отражении увидала Любомира, что не одна она больше. Чуть в воду не свалилась! Да не испугалась. Не из таких была. Подхватилась с колен, выпрямилась гордо, с вызовом на молодца незнакомого посмотрела. А сердце ёкнуло да кольнуло. Не боялась она – хотя и надо было. Вроде как знаком?.. Нет, обозналась, чужой. А вроде – совсем родной… Парень молча стоял, глаз не сводил. Ай, хорош! Волосы ниже плеч – черным-черны, как ноченька, а очи ясные отливают зеленью да серебром. В глаза смотрит, тонкие губы в улыбке изогнулись – точно молоденький месяц серп на небе высветил. Ох, месяц!.. Снова кольнуло Любомиру в груди слева. Аж зашлось сердце девичье. Потому что надо так, а не потому что уйти хотела, рванула прочь. Охапку трав-цветов позабыла, побежала. Не ровен час, увидит кто! Что в деревне скажут? Хоть не волновал Василь девицу, свадьба же у неё!.. Неслась Любомира быстрее лисы, пуще зайца, скорее белки, а перед глазами парень тот, словно рядом идёт. Неслась, петляя между деревьями, натыкаясь на молодые сосенки, вот тут-то и страх закрался в сердце – вдруг заблудится? Нет же, как свои пять пальцев эти места знает.