Ветер подул. Сильный, свежий – откуда среди леса? Выскочила она на опушку, побежала по полю – ветер наперегонки летит. Сорвал ленту, вмиг косу растрепал. Волосы белый свет заслонили, а когда откинула Любомира светлые пряди, перед ней тот же молодец оказался. Он был больше ночью, чем днём, да тьмой больше, чем светом – всё это пролетело у Любомиры в голове, как молнией озарило. Тяжело дышала она. Устала. – Ты кто? – спросила. – Прежде тебя не встречала. – Нездешний. А ты что же, не боишься меня? Чего не убегаешь больше? – Нет, не боюсь! – сверкнула глазами девушка. Ух, какие глаза! Не зря косились на неё деревенские! А сама-то как глянула в очи зелёные, так глазоньки вниз и опустила, на вышитом невиданным узором вороте взгляд задержался. Не стерпела, снова глаза подняла – так и тянет же, и манит, что за напасть! Смотрел парень долго на Любомиру, в глаза колдовские – полные озёра, карие, чёрные почти, а в глубине крапинки зеленоватые, так сразу и не углядишь – как топь болотная, только тёплые, такие тёплые! Смотрел да и наклонился, губами к губам прижался. Оторопела девушка, отпрянула, снова побежала что было сил – падая в высокой траве, путаясь в длинном сарафане, бежала до самой деревни и только там оглянулась – никто не гонится? Нет, лишь далеко-далеко – фигура молодца – красивого, статного, с чёрными, как смоль, волосами и глазами, что зеленью да сталью отливают. Таких она прежде не видала – парни деревни были, как на подбор, коренасты, плечисты, белобрысы, да с глазами светлыми, пустоватыми. Руку на грудь положила. Сердце, что ж ты колотишься так, а? Ведь невеста уже. Василь её – хороший парень… Плечистый, белобрысый да глуповатый… …Любомира и прежде часто ходила в лес. Умения хотела ей знахарка передать, а девка и не прочь была. Любила травы и цветы, бывает, наберет охапку, за ней-то и девицы самой не видать, – тоненькая, как берёзка юная, – да кружится по полю, аж взлетит. А теперь и вовсе стала в лесу пропадать. Всё время встречала его. Сама себя не понимала – не то хочет видеть, не то чурается. Не то силится разглядеть парня среди деревьев – не мелькнёт ли, не появится? Не то скорее цветов нарвёт, трав насобирает, да домой бежать без оглядки. Не знала прежде Любомира такого. Никто, кроме него, не нужен… По ночам снился, в ветре его голос чудился, звал за околицу выйти да на небо лунное поглядеть. Не знала, не ведала – как это, когда постоянно видеть кого-то хочется. Только в эти глаза глядеть – да не наглядеться. Только этот голос слышать – и не важно, что за слова произносит, то ли про птиц да зверей рассказывает, то ли про страны дальние, неведомые… Вспомнила, где видела. Он её спас, когда чуть не утопла дитём-то. Каждый раз встречал в лесу Любомиру парень незнакомый. Вскоре дорогим стал, родненьким – словно всю жизнь его знала, будто давным-давно вместе, да росли с младенчества рядышком. Молчала Любомира. Ничего о своих мыслях не рассказывала. Изнывала только – люба она ему, или нет? Про Василя думать забыла, про жениха своего. И тот, кто любимым стал, единственным, тоже молчал. Только веточки с пути в сторону убирал, если по девичьему лицу милому задеть могли да в косах запутаться. На тропинке, где только одному пройти можно, близко-близко шёл, аж замирало сердце у Любомирушки. А когда зацепилась за корень дерева, под локоть подхватил. Удержал – не упала. Только в глаза заглянул – близко. Смелая Любомира чуть чувств не лишилась. Не боялась она его. Не причинит вреда – точно знала. Не такой, не злой. Да только с ним рядом ноги подкашивались, не слушались, да сердце из груди выпрыгивало. А он травы помогал отыскивать нужные, охапками цветы рвал – полевые да неведомо-болотные приносил, те, что на вид невзрачны, но сердцу дороже самых ярких, самых красивых. Только не брала их домой Любомира. Как объяснит, откуда? Самой не нарвать… Лето к середине катилось. Потом в озере один дурак из деревни утоп. Пьян был. Переполошился народ. Мол, и за нас уже взялись русалки, говорят. Озорничает нечисть, куражится, вон, на Потапа позарилась. Мужики, кто посмелее, к озеру ходили – чудом вернулись. Видали, говорят, русалок-то. Да только это не самое страшное. В лесу охотники заплутали. Когда воротились, сказывали, будто тьма в лесу поселилась. Мол, слышали да такое видели, едва ума не лишились. А что именно – не поведали. Начинали говорить – как за язык кто держал. Ни слова не вымолвить. Неспокойно стало на душе у Любомиры. Долго, ой, долго никого русалки не трогали… В лес теперь как ходить? Что за тьма там? Страшно. За себя, за него – страшно. Да только ноженьки сами за околицу несут. Плачет сердечко, птичкой в груди бьётся, наружу просится – так бы и выпустила, пусть летит к нему. А ведь она не то что какого он роду-племени, даже имени его не знает. Не та ли тьма любый её, что в лесу поселилась? То, что не простой человек, давно поняла. В деревне ни разу не объявился, дальше поля носа не кажет. Всё равно каждый день бежала в лес с милым свидеться, а жених её, Василь, становился мрачнее день ото дня – понимал, что сердцем не с ним его суженая, в облаках витает наречённая. *** – Кто ты, скажи мне? – спрашивала Любомира, голову положив любимому на колени, а он гладил её по волосам, пропуская сквозь пальцы тяжёлые пшеничные пряди. И не отвечал. У дальней стороны озера русалки друг друга под воду волокли, резвились. На них поглядывали – да только не видела этого Любомира. Ничего вокруг не видела. – Кто ты, скажи, успокой моё сердце, – домой собираясь да не в силах уйти, то прислонившись к берёзе, то обнимая ствол белый, умоляла она, глядя в глаза ему, в душу проникнуть пытаясь. Темно там. Словно и не было у него души-то. Иль прятал хорошо?.. – Кто ты, скажи? – не отвечал. Смотрел, а в глазах огоньки вспыхивали, зелёные да серебристые. Не отвечал. Спрашивала Любомира. Почти каждый день спрашивала, зная, что нет ответа. Да и не надобен был! Кем бы ни был – ей-то все равно. Кем бы ни оказался – любила, чужого и родного, непонятного, нездешнего… Только неспокойно было на душе. Всё лето Любомира в лес ходила чаще обычного. Каждый день убегала, мол, та трава знахарке надобна, иная… С каждым днём всё сильнее ныло у девицы в груди, спать не могла, есть не могла. Маялась. – Не заболела ли ты, доченька? – спрашивала мать. – Неужто свадьбой себя изводишь? Извелась Любомира, совсем извелась. Да только не свадьбой. Всё внимательнее смотрела на дочку Марьяна. Всё чаще бросала на Любомиру знахарка тяжелый взгляд из-под бровей, на тощей груди тёплый платок поправляя. Всё мрачнее становился Василь. …Беда, как водится, не одна ходит. Снова в деревне человек пропал. На этот раз баба в озере утопла. Слыхали, вроде разговаривала с кем-то ночью, наутро к озеру отправилась. Да не вернулась. А за Любомирой Стася следила. Бедовая девка была! Невысокая да неказистая: и лицом не вышла, и характером хитрая да злая. За Василём давно увивалась – больно хорош был – серьёзный, работящий. Жаль, никого, кроме Любомиры, не замечал. Вот уж свет клином сошёлся на ведьмарке черноглазой! Шарахался от Стаси Василь. На кой ему такая, всех мужиков деревенских через себя пропустила? Ну и что, на Купалу и он не удержался, получила, что хотела, приставучая. Чай, не обещал ничего. Другое дело – Любомира. Гордая, неприступная. Нецелованная. Хорошая жена будет. Да только люб Стаське был Василь, и Марьяниной дочери завидовала она чёрной завистью. Всё у той получалось лучше – и рушники ткать, и вышивать, и хлеб испечь, и песни петь. Жених – самый видный на селе парень! И стать Любомире дана, и коса цвета пшеницы! У неё-то, у Стаси, три волосины тусклые, и те кудрявятся, мелким бесом вьются. Как ни мыла волосы отваром трав, какие снадобья ни втирала – не густели волосы, не получался оттенок ромашковой золотинки, что у Любомиры от природы был. Не везло, так не везло. За что такое счастье одному человеку? Она, Стася, ведь лучше! Просто невезучая. Но Василя твёрдо решила отбить. Она ему пара, а не Любомирка, дура набитая! Раз увязалась следом за ней в лес. Страшно, да всё равно пошла. Шла Стася тихо-тихо, чтоб ни травинки не смять, чтоб ни веточка не хрустнула. Так и добрела до озера. Ах, Любомирка, ах, недотрога! С мужиком по лесу таскается! А хлопец видный, да только не нашенский какой-то. Нечеловечье в нем что-то. Вдруг показалось, что заметил её парень Любомиркин. Как-то странно в ту сторону глянул, где Стася схоронилась. – Ох ты ж, нечистый, – пробормотала она да сделала, не глядя, шаг в сторону. Оступилась, упала с обрыва в светлое, как стекло, озеро. Вода замутилась, забурлила, почернела, не успела девка глазом моргнуть, как со всех сторон к ней потянулись тела длинные, гибкие. Бледные руки схватили за плечи, за волосы, за ноги да на дно потянули. Чудом вырвалась, вынырнула на поверхность и заорала что было силы. – Кто?! Кто там? – испугалась Любомира. Парень на ноги подхватился, на озеро посмотрел. Мрачнее неба грозового стал. – Спаси, – зашептала Любомира. – Тонет же! Стоит её любый, не шевелится. За руки его схватила, в глаза заглядывает. – Ну спаси же! Нет? Я сама! – и к озеру рванула. Догнал, схватил в охапку, держит. Не пускает. Только два сердца рядом колотятся, шальные. – Русалкина добыча. Не отнимешь, Любомирушка! А со стороны озера плеск отчаянный слышится. – Спаси же, – умоляла Любомира. – Можешь же! Не знаю, почему – верю, можешь! Вздохнул парень. Отпустил девицу, как зверь перед прыжком присобрался, зашипел по-змеиному – отпрянула Любомира, испугалась не на шутку, а её возлюбленный вдруг стал облик менять. В змея обратился, не в простого, а о четырёх лапах, с крыльями огромными, серебристыми. Зарычал утробно, сделал пару мощных взмахов, над озером взлетел. И нырнул, крылья сложив. Даже с берега видела Любомира, как забурлила вода, совсем почернела, слышала звуки, что доносились из толщи озера, крики нечеловеческие, и вдруг всё стихло. Вода успокоилась, посветлела. Вынырнул змей. К берегу поплыл, в пасти девицу держит. – Стаська, – прошептала Любомира. На змея глянула – чуть наземь не грохнулась. Ни жива ни мертва стояла, глаз отвести не могла. Страшен был змей! Голову огромную рожки венчали, тёмные крылья растопырились, чешуя мокрая блестела и переливалась. Лапы – когтистые, мерзкие лапы. Очи сверкают сталью, зеленью. На Любомиру посмотрел – сердце зашлось, да не от страха. Глаза хоть и змеиные, да всё равно – его глаза! Да что ж она! Это ж он, её ненаглядный. Пусть змей, пусть – но это же он, он! Стасю спас. Но ведь он же – тьма… Он людей губит. Про него говорили охотники? Похолодела девица, словно обручами железными сердце сковало. Что делать – не знает, не ведает. А змей отвернулся, вздохнул горестно, как человек совсем, на землю девку спасённую положил. Бережно опустил, стоит – не шелохнётся, с кожистых крыльев вода стекает. Стася очнулась, закашлялась, всё болит как! Змея увидала да застонала, глаза прикрыла в ужасе. А когда снова открыла, перед ней уже парень стоял. Красивый очень. Любомиркин любовничек! Может, и не великого ума была Стася-то, да всё поняла. Хоть чуть не утопла, а мысли в нужном направлении потекли. Сразу про боль в груди да про Василя позабыла. Зачем ей парень деревенский, когда тут змей живой, чародей-колдун! Он даст ей и силу, и красоту, и власть! Перестанут смеяться над доступной девкой, всем покажет, кто она, когда змеиной королевой станет! Тихо лежала Стаська, полумёртвой притворялась. О чём говорят пыталась подслушать.