По позвонкам продрало ужасом. Захотелось обернуться и глянуть на тракт, но что-то внутри визжало, противясь сделать это и узреть то самое, неотвратимое. Колёсики автонагра щёлкали часто-часто, ульи дребезжали, девица подобралась сзади и задышала почти в ухо: – Дяденька, быстрее… – Возьми мешок, приблуда, – протянул он ей соль. – Применяй с умом, вишь, мало совсем. – Хорошо, – пальчики уже без рукавиц скомкали мешковину. Пахнутка мимолётно подивился, что ноготки у девицы ровные и чистые – не селянка, стало быть. Быстрее не получится. Послеполуденное небо подёрнулось пеленой – Пахнутка знал, что это не так, что преследователь наводит морок на жертв. Словно в подтверждение, бег придорожных кустов замедлился, розвальни увязли в грязной каше дороги, несмотря на истеричный треск шестерёнок тяглового механа. Всё ж таки не волколак следом идёт. – Ах ты ж, дедка пархатый, – ругнулся Пахнутка. Несмотря на то что просвет, в котором путь устремлялся по чистому полю к хуторской огороже, был всего в четырёх дюжинах шагов, феевод знал, что и сам, если соскочит с розвальней, не добежит. Не в человечьих силах побороть колдунство цыгры. Будешь месить сапогами снег и оставаться на месте, пока преследователь, утробно урча, подберётся и… Нет! Пахнутка обернулся, мазнув взглядом по съёжившейся в мохнатый комок девице на розвальнях. Вот же увязалась, глазастая. Не она приманила цыгру из берлоги, а кровища на Путевом камне, как есть. Съели бы девку вместе с лисапедом. Феевод нахмурился и деловито полез к крытым мешковиной ульям. Воздух помутнел чёрной метелью, будто гнус болотный, невесомый, застил пространство до небес. Холодно поглядывая на змеящуюся в сотне шагов тварь, Пахнутка отпихнул зазвеневший суставчатый съёмник и пузырь с маслом, пальцы нащупали рукоять ригеля – стального тёмного прута в три пальца у основания. Кольца насечек уходили к истончающемуся острию-конусу и, пожалуй, инструмент, шутовски изображающий боевую шпагу, как нельзя лучше подходил своему владельцу – молодому хуторянину в длинной домотканой куртке и суконном берете. – Ну, погодь, тварюка, – Пахнутка стянул с головы берет и швырнул под ноги. В трёх шагах за повозкой морщинистая извилистая тварь в рост человека, с пастью в полголовы и на десятке когтистых лап торжествующе засипела. Полосатая, словно залепленная паутиной шкура передёрнулась. Страх перетравился в сосредоточение – ригель удобно оттягивал ладонь, вот только куда тыкать им? – глаз у цыгры не видать. Сердце билось часто-часто, воздух не хотел выдыхаться. Ленивое клацанье пучками зубьев – Пахнутка махнул стержнем и промахнулся, под курткой покатился жаркий пот. В следующий бросок пасти ригель пумкнул о лаково-серую губу чудовища, в лицо пахнуло подвальной гнилью, нестерпимо захотелось утереться. Позади слышалось движенье, но Пахнутка не мог оторвать взгляда от длинного полосато-белёсого тела, он чуял себя мышью перед змеюкою. Безглазая голова засипела, справа выскочил кончик хвоста и хлестнул по локтю, ригель вылетел и зазвенел о лёд. Метнулась девка – широкая дуга молотой соли шваркнула по пасти-сундуку, девка с недюжинной силой вцепилась в локоть: – Бежим, дяденька, время! Ноги сами оттолкнулись от бортика и понесли хозяина прочь, к спасительному просвету. Пахнутка мчался и чуял, что не успевает за собственными ногами – девица бежала шаг в шаг, не отпуская рукава, и феевод понял, что если заплетётся и шмякнется, то второго шанса цыгра ему не даст. Они кубарем скатились с тропы, которая на опушке пошла под уклон. Пахнутка вскочил и теперь уж сам потянул девицу вперёд – защитная огорожа не пустит ни огра, ни волколака, ни цыгру… Приблуда не стала спорить и вслед за ним проскочила в воротца, затем оба хлопнулись в снег, тяжело дыша. Зелено-малиновое марево над огорожею плёнкой колыхнулось, узнавая хозяина, и затихло. – Что за день? – Пахнутка тоскливо пригладил волосы, без шапки на морозе было неуютно. – И второй улей загубил, да ещё и автонагра почти нового, о прошлом годе дядькой Прыхом как раз на ярмарке и взятого. Вернётся хозяин, углядит, чего племянник-то натворил… – Феевод покачал головой и кивнул девке: – Сегодня в Остож ты не попадёшь, цыгра кругами ходить станет, караулить нас. Барон пока охотников пришлёт, так и двое днёв может миновать. Девица захлопала ресницами, её васильковые глазищи блестели так, что Пахнутке показалось, что она снова заплачет. – Нельзя мне два дня, дяденька, никак нельзя. У меня нет ни хоть чуточки времени! Батянька мой искать станет. Правильно, должон быть у девиц глазастых жених али батяня, кто уму учить и искать станет. У самого-то Пахнутки родителей давно уж не было в живых, вырастил его родной дядька в строгости, так что ещё мальчонкою Пахнутка привык защищаться сам и нести наказание також – спину и чуть ниже защипало в предвкушении солёных розог или чего похуже. – Выбирать не приходится, приблуда, – пожал плечами феевод. – Чудо, что цыгра нас выпустила, небывалое дело! А ведь не должна была, у ней колдунство сильное, будешь бежать, а на месте завязнешь. Ловко ты солью ей по мордасам! Только это и спасло, похоже. Девица кусала губу, на белом лбу пролегла тонкая морщинка: – А оружие на хуторе есть, дяденька? – Даже с оружием я на цыгру не пойду, извиняй. Да и какой я тебе дяденька? Не сильно-то и старше, почитай, тебя, приблуда. Пахнутий я, Пахнуткою кличут. У своего дядьки на ферме управляюсь. Пережди у нас, барон скоро пришлёт подмогу. Загибнешь ты вслед за лисапедом. – А меня Дарой зовут, дядь… Пахнутий, – кивнула девица. Она прижала к себе узел с вещами и покорно потрусила мимо теплиц к дому на холме. Две спасённые феи продолжали спать. Они сонно повели слюдяными крылышками, когда Пахнутка затолкал их в большую банку и прикрыл крышкой. Пора перекусить, проверить рунные гасители в хранилище фейской пыльцы – благо, прошлогодние её остатки дядька продавать повёз – а там уж садиться считать убытки. Ох и получит он на пряники! Зимы три назад, когда гаситель во втором хранилище заискрил и пожёг треть унции драгоценной пыльцы, дядька Прых его так отходил, что Пахнутка день подняться не мог, а хромал, почитай, до осени. – Младшой хозяин! – завопил Падыграйка, дворовый работник. – Едет, едет, дедка пархатый, ить не перекинется! Пахнутка выглянул в окошко, замер, а потом помчался вниз. Розвальни! Розвальни его целые и невредимые, показались из лесу, и автонагр, тихонько трюхая по колее, опускался к хуторской ограде, стремясь не опрокинуть поклажу. Насколько Пахнутка мог видеть, оба закутанных в мешковину улья стояли невредимы – и пустой, и полный. – Отпустила цыгра, отпустила, негодная! – бормотал он, сбегая по лестнице и всовывая ноги в широкие голенища сапог. Как был, в овчинном жилете поверх рубахи, помчался к воротцам – встречать и впускать имущество. Хоть автонагр походил на мерина, но был механом – не живым – и преодолеть ограду сам не мог. И для чудища лесного в еду не годился. Как здорово, что Пахнутка не успел записать в амбарные книги потерю! Ежели правильно всё обставить, то дядька Прых и не узнает, что племянник чуть было не загубил имущества на полторы сотни дуцелей. Уже у самой огорожи он заметил неладное и едва успел перехватить найденную девицу, Дару, у открывающегося полога. Она, похоже, вовсе не заходила в комнатку – одну из служебных, куда её определил Пахнутка. По-прежнему замотанная в косматую бесформенную одёжу, девица пыталась вышмыгнуть наружу, но где ей было справиться с крепким и ловким хуторянином! – Этот мешок, часом, не тот ли, что я у разбойников взял? – Пахнутка вдруг понял, что узел, который всю дорогу Дара прижимала к себе, он собственноручно на розвальни и закинул, думая сдать чужое имущество в городскую Башню – да и позабыл в суете. Девица вцепилась в мешок, прижала к себе, глаза зазеленели и сверкнули, как у дикой кошки. Пахнутка понял, что она в панике – едва ли не большей, чем при встрече с цыгрой. Даже обратно в лес бежать собралася, когда в придорожной поросли ещё кружит чёрный «снег» и мелькает полосато-белёсое тело. Со стороны тонких стволов потянуло злобой и голодом. – Отпусти, – сказала она сквозь зубы, враз утеряв заискивающее «дяденька». – Значит, ты заодно с душегубцами промышляла, – с удовлетворением сказал Пахнутка. – Про сломанный лисапед и Остож ты мне наврала. А теперь взад с награбленным бежать хотишь. – Нет! – воскликнула Дара и задёргалась в его крепкой хватке. – Я не разбойница, это моё… Это они меня ограбили! – Я похож на полудурка? – покачал головой Пахнутка и кивнул подбежавшим работникам: – В острог девку. Пальцем не тронь, Падыграйка, барон пущай разберётся. – Дурак! – закричала Дара, белое облако пара срывалось с её раскрасневшихся губ. – Если не отпустишь, отец станет искать меня, и тебе не поздоровится! – Будешь меня ещё своим разбойным родом пугать, – пробормотал Пахнутка, на всякий случай проверил рефлекторы на огороже и пошёл в дом. Не надо было бы трогать мешок вообще. Однако раз он здесь – лежит на скоблёной столешнице рядом со стопкой амбарных книг – то отчего ж не взглянуть на разбойные сокровища? Брать их себе Пахнутка не собирался, однако любопытство глодало его, как волколак лошадиный остов. Коротко стукнуло – в мешке оказался один-единственный предмет. Более всего он напоминал раковину, подобную тем, которые привозят на ярмарки из краёв, что лежат на берегах южного океана. Круто извитый тёмный конический корпус выгибался, словно был когда-то живым, но застыл. Раковина металлически блестела и, на ощупь тёплая, была бархатисто выполирована до синевы. – Что это за штуковина? – удивился Пахнутка. Не то часть механа, не то животины какой – не разберёшь. Он покрутил увесистую находку в руках, позаглядывал в раструб, прикрытый тонкими косточками проволок, и спрятал назад в мешок. Она может быть опасной, не след держать в доме то, что неизвестно для чего предназначено да ещё и ценно для разбойников. Пахнутка задумался – всё же, пущай барон разбирается, фееводу лишние заботы ни к чему. Сейчас шкуру бы сохранить. Он сграбастал мешок и потопал вниз, к острогу. – Эй, как тебя… Дара! – окликнул он девицу через окошко в двери. Острог на самом деле был всего лишь комнатушкой на земляном этаже, рядом с кузней, и использовался больше как пугалка для детишек работников. Сам он только пару раз в ней сиживал за провины – ещё в отрочестве. Крепкое дерево двери и решётка были гораздо менее действенными защитниками, чем полог вокруг хутора… За прутья ухватились нежные гладкие пальцы – ничуть не крестьянские! – и Пахнутка засомневался, разбойница ли девка. Душегубцы лесные живут как звери, их лица и руки в корках грязи, в мозолях от оружия. Однако пламя, метавшееся в глазах пленницы, грозило убийством более страшным, чем от ножа или петли. – Ты, часом, не колдунья? – поинтересовался Пахнутка. – Сама посуди, нашлась в лесу в мороз, спромоглася убежать от цыгры – что обычному человеку не под силу, да и сама выглядишь чудно – вон глаза поменялись, зелёные, ажно змеючьи. Что-то неправильное было в девице, деталь, что маячила на краю, но не давалась для осознания. – Ты же меня не освободишь, верно? – она отпустила прутья и сделала шаг от решётки. – Даже если я скажу, что я не опасна тебе… Вернее, опасно только то, что я здесь, в этом карцере. Пахнутка никогда не слыхал последнего слова, но понял, что так она называет темницу. – Пущай барон разбирается, – сказал он. – Обед принесут скоро, на закате. Та штука, что у тебя в мешке – она, и правда, твоя, верно? Разбойники были людьми, а ты – нет. – Да, – помолчав, кивнула она. – И меня нельзя к барону. Отпусти. – Мне спокойнее, если ты побудешь тут, – покачал головой Пахнутка и вышел из острога. За окнами тьма переливалась зелёно-малиновым маревом защитной огорожи, засветились фонари под плёнками теплиц. Обитатели чудом спасённого улья, небось, пробуждались после встряски. Пахнутка вспомнил о спасёнцах, склонился, заглядывая в банку. Что ни говори, любил он этих тварей малых, и по осени, когда они вечерами снимались в лес по фейским брачным делам, Пахнутка глядел в облака танцующих искр в небе, и душа его умиротворялась. Ну а перед весной он собирал фей из долблёных брёвен в лесу, куда они набивались зимовать, и вёз на хутор – всё лето собирать волшебную пыльцу. Ему даже казалось, что феи его тоже любят и почти не кусают из-за этого, а не из-за оберегов. Феи не спали. Они, перебирая тонкими ножками, бегали по дну, прижимались ладошками к стеклу и корчили свирепые личики. Нужно их в теплицу, там как раз корм задают. Пахнутка прижал банку к груди и начал спускаться. – Младшой хозяин! – на лестнице его встретил Падыграйка. – Госпожиня того да этого… Вас хочут.