Белым-бела стояла Любомира, пустыми и уже сухими глазами на дом пылающий смотрела. А тут и крылья огромные захлопали. Прилетел змей, перед Любомирой приземлился, пасть страшную оскалил. Мужики только того и ждали, на змея пошли – не брали шкуру толстую ни заточенные колья, ни ножи, ни топоры. Ничего не брало. Огрызался змей, рычал, пугал, да ни одного деревенского не поранил – отпихивал, отталкивал, не трогал, не увечил. Сами друг друга покалечили-поранились, гурьбой на тварь окаянную набрасываясь. От вида да крови запаха еще больше зверели. Ни слова не проронила Любомира, к дереву привязанная, ни звука. С побоища глаз не сводила. Только слёзы текли. Василь образумить хотел мужиков-то, да сам пострадал, сильно ему досталось. Очнулся, к бывшей невесте подполз да отвязал её, освободил несчастную. Шатаясь, двинулась Любомира прямо к змею. Позвала, руки протянула. Обернулся он, на любушку свою посмотрел. Стася же нож заговоренный достала, да в этот момент в сердце змея и вонзила. Змей на Стаську удивленно взглянул, на рану, из которой кровь чёрная рекой хлынула. Лапы когтистые к Любомире протянул и, ей в глаза глядя, на землю осел. Страшно закричала Любомира да замертво и упала, разорвалось сердце девичье. Прямо на мёртвого змея и рухнула, только руки скользнули по обе стороны чешуйчатого тела, обнимая в последний раз любимого. Тут и травница-знахарка явилась, на змея с Любомирой посмотрела да на Стасю безумную: – Не вышло у тебя, Стаська. Всё одно они вместе останутся, хоть и не здесь. А тебе прощения нет. Как и мне за ворожбу мою. Нам обеим вовек не расплатиться, ни на этом свете, ни на том. В этот миг шум послышался – никак ещё змей летит? Нет, это озеро из берегов вышло, деревню захлестнуло. С чёрными водами и девы озёрные явились. Дико визжали русалки, на куски разрывая всех – и кто участвовал в страшном деянии, и кто невиновен был. Вой людской до неба поднимался. Стасю схватили девицы хвостатые, за космы поволокли, зубами острыми в тело грешное вгрызались, сжирая заживо. Пламя от дома Марьяны да Трофима на другие хаты перекинулось, а когда огонь с водой сошлись, зрелище невиданное открылось – горела вода и лилось ручьём пламя. Орали русалки, кричали, волю почуяв. В вопле нечеловеческом тоска смертная слышалась – любили русалки змея-то, любили и мстили людям неразумным, которые сами заступника убили, зло на свободу выпустили. От того, что с голоду слишком много мяса человечьего съели, большая часть русалок тут и передохла. …Рухнули дома в потоки чёрные, водой покрылось всё. Когда ушла вода, ничего не осталось на этом месте. Ни хат, ни тел людских, ни змея мертвого с любимой своей. Всё огонь да вода забрали. Один Василь уцелел. То ли потому что в содеянном раскаялся, то ли по какой другой причине – неведомо. Да только выбросило его волной на пригорок. Там и очнулся. Говорят, в соседней деревне появился мужик седой с опаленной кожей да с глазами молодыми. Руки как у старца древнего трясутся. Страшные вещи рассказывал – про змеев, которые девиц в жёны берут, про русалок, что людей заживо сжирают, косточки обгладывают. С тех самых пор Чёрное озеро люди стороной обходят. Воды там мутные, кровью пахнут. Говорят, водятся там и русалки, да не беснуют сильно – плачут больше. Да так жалобно, что топиться хочется. В округе ни птица гнезда не вьёт, ни зверьё не селится. Только лес стеной стоит. А в полнолуние призраки возле озера бродят, на два голоса друг друга любым да любушкой называют. Ласково так, нежно. Милуются. И ветер ниоткуда поднимается. Говорят, ежели случилось что, вопрос какой неразрешимый или беда большая приключилась, да что делать неведомо – то путь твой на Чёрное озеро лежит. Приходи да оставайся. Коли выйдет к тебе парень черноволосый, у которого глаза сталью да зеленью отливают, быть тебе удачливому, все беды уйдут, напасти минуют. Всё обойдется да наладится. Коли змей страшный, четырёхлапый с крыльями серебристыми покажется – богатому быть, нужды не знать. Коли девица-красавица – счастье в любви ожидает, потомство здоровое, род продолжится, да радости прибудет. Тут-то любому вопрос и задавай. Помогают змей да Любомира тем, кто с чистой душой на Чёрное озеро приходит. Как ведьма сказывала, не расстались они – по сей день вместе. А уж коли Стаська безумная примерещится – значит, грешный ты, чёрная душа твоя, как вода в том озере. Радуйся, если живым уйдёшь, да зло, тобой совершенное, постарайся добрыми делами искупить. Ну, а коли ты совсем плохой человек – русалки утащат да заживо сожрут. Так легенда сказывает. Не верите? Отправляйтесь на Чёрное озеро. Сами узнаете. Тим Яланский Совладелец литературного сайта, автор-составитель сборника «Странники» (2018, «АСТ»). Рассказы опубликованы в сборнике «Синяя Книга» (2014, «Дятловы горы»), неоднократно становились победителями в сетевых конкурсах. Пишу прозу, преимущественно, фантастику и фэнтези, статьи. Любимые темы – приключения, о дружбе и любви. Почитать можно здесь: https://ficwriter.info/polzovateli/userprofile/Thinnad.html Феевод – А ну-тко слазь! – говоривший детина был хром, костляв, в полторы сажени от стоптанных сапогов до маковки. Рыжая борода выдавала намешанную демон знает с какой гномью кровь. Пахнутка сжал вожжи в кулаках и исподлобья глянул на разбойников: – Чем измываться, шли бы вы своею дорогою, люди добрые. Нет у меня ничего, не с торгов еду, ульи с зимовки везу. – Феевод, значиццо, – детина улыбался, но из-за шрама, пересекавшего нос от левого уха до правого глаза, усмешка выглядела жутко. – Слазий, грю, хватит финтить, знамо, скоко ваш брат за лечбу почечуя берёт – небось, ящики золотишком набиты! – Зима ещё, не сезон, только фей зря разбудите. Они же маленькие и нежные, – терпеливо принялся объяснять Пахнутка, но голодранцы, гыгыкая, уже сдёргивали мешковину с фейских ульев. – Плохо фей будить после зимовки-то, – бормотал парень уже сам себе, потому что разбойники не могли его слышать: с дикими воплями они катались по изрытому снегу, орошая участки горячей кровью, корчились. Слепые от зимнего голода феи пикировали на них, вырывали куски живого мяса и глотали, как жадные чайки коврижку. – Ну вот, опять снегом умываться, надоели всяческие лодыри, – продолжал бурчать Пахнутка, сволакивая обгрызенные остовы бродяг на обочину безлюдной дороги, мимо заляпанного стылой кровью Путевого камня. Плохо дело. Он ботинками пинал сугробы в корочке наста, снег обрушивался и впитывал стынущие алые лужицы. Затем феевод попытался оттереть ледяным крошевом кровь с Путевого камня. Авось пронесёт. Жаль, один рой потерял. Отяжелевшие от сытной еды феи затерялись в подлеске, но вернуться по такому морозу у них сил не хватит. Затрещал валежник под меховыми сапогами, щёки закололо пеленой инея, что сыпался с деревьев. Одна фея лежала калачиком под еловой лапой, вторую феевод нашёл закутавшейся в обронённый разбойником лоскут старой попоны. Обе неподвижные, но ещё живые тушки Пахнутка сунул за пазуху. Они теперь сытые и до утра безопасные, только щекотаться могут. Пахнутка ткнул ногой в небольшой разбойничий мешок – тот лежал в истоптанном снегу, недалеко от лоскута. Награбленное у менее удачливых путников? По-хорошему, отдать его в городскую Башню или не трогать вовсе. Феевод ухватил мешок за завязь и понёс по борозде к пути, где закинул на розвальни рядом с нетронутым ульем. С драного огра хоть ломаный рог, как говорится. Он легонечко хлопнул вожжами – и послушный ласковому слову автонагр зашуршал колёсиками, поднял голову, за стёклышками глаз разгорелось голубое магическое пламя. Равномерно перебирая копытами, запряжённый механ продолжил путь домой. Исполосованный редкими колеями тракт сыпался грязной ледяной крупой, в кусты порскнул заяц – закачались ветви, роняя белую пелену, трескуче взвыла гуглядь. Снег сыпался и сыпался, когда Пахнутка вдруг сообразил, что не заяц запутался в пролеске, а кто-то гораздо крупнее выдирается из чащобы и при этом тонко верещит. Он нервно тряхнул вожжами – что за день-то сегодня такой? – автонагр выпустил облако пара, прибавил ходу. Скорее на хутор, запустить выживших фей в теплицу и отдыхать. Пахнутка оттопырил губу. Нет, не отдыхать – поначалу внести в амбарную книгу убытки от гибели улья, а поскольку дядька Прых поехал в Кернудейл на Предвесеннюю ярмарку, то и отсылать записку барону о разгулявшихся во владениях лихих людях придётся ему, Пахнутке. Феевод осторожно, стараясь без нужды не мять жёсткие прозрачные крылья, ощупал два дрыхнущих тельца за пазухой. Выскочившая перед повозкой вертлявая приземистая фигура прервала ход важных мыслей. Существо схватило за узду автонагра и тонко закричало: – Сто-о-о-ой! Пахнутка едва успел свалиться с передка и оттолкнуть идиота – голубая вспышка из пасти механа лишь опалила космы приблуды. – Придурок! – заорал Пахнутка. – Жизнь не мила, недоумок? Опрокинувшаяся в грязную колею фигура завозилась, из-под обмотанного пухового платка на Пахнутку глянули голубые глазищи на бледном личике с узким подбородком. В глазищах прибывала влага – миг – и струйки нежданных слёз побежали по веснушкам. – Д-дяденька, прости-и-и, – девчонка шмыгнула в рукавицу и села. – Я д-ду-мала… – Думала она, – получилось хоть и ворчливо, но уже без былой сердитости. Девка, сельская, небось, что с неё взять? – Почто по лесу одна бродишь, где твой обоз? – Пахнутка вгляделся в частокол тонких стволов, прикидывая, где может быть транспорт и спутники приблуды. – Одна я, дяденька, – шмыгнула снова девчонка. – Лисапедом ехала до Остожа и оттудова в Кернудейл, да испугалась и… и… – Зимой – лисапедом? Ну и ну! В лесу пряталась? – хмыкнул Пахнутка и протянул руку, чтобы помочь девке подняться. Та ловким колобком перекатилась и как-то сразу оказалась на ногах. – Ага, – выдохнула она и потёрла рукавицей покрасневший нос. – А там овраг, и лисапед мой… Подвези, дяденька? Автонагр задвигал жестяными ушами, голубое марево в его голове замигало. Снова завела вдали вой птица-гуглядь. Пахнутка и сам чуял уже некоторое время тонкую нить напряжения, которая тихонько звенела с того самого момента, как скрылись за поворотом кровавые останки бывших грабителей. Феевод отмахивался от неё, как от сентябрьской паутины, но вот теперь, после того как автонагр засёк преследователя, Пахнутка понял, что времени нет. – Гуглит и гуглит, – поёжился он. – Клятая птица. Полезай на розвальни, девка, – кивнул феевод в сторону крытых мешковиной ульев. – Только не трогай ничего и держись. Быстро ехать будем. Пахнутка вскарабкался на передок и стеганул автонагра вожжами. Сейчас он отчётливо чувствовал даже сквозь морозец особый холод, который случается, когда по твоему следу идёт кто-то очень голодный. Например… Пахнутка одёрнул себя: нельзя называть, охотник почувствует своё имя и это придаст ему сил. От волколака должны уйти, опушка уж близко, а там и хуторская огорожа. Копыта автонагра лупили по рыхлой колее, розвальни потряхивало на ухабах, Пахнутка нащупал в сундучке мешочек соли. Мало, слишком мало. Давно не водилось тут нечисти, да и разбойники года два не хаживали.