Посреди гостиной на полу лежала Аиша Пачачи, под голову ей положили подушку. Вокруг нее на корточках сидели две женщины; Молли Блум держала ее за руку, Тахера Пачачи плакала и гладила ее вторую руку. Рядом в кресле сидел очень бледный Али Пачачи и смотрел на женщин. А в дверях между прихожей и гостиной сидела на корточках Ди, склонив голову на колени и опустив пистолет. Бергер остановился, рассматривая эту картину. Молли Блум подняла голову. – Карстен? – спросила она, повернувшись к Бергеру. – Мертв, – ответил Бергер. Блум закрыла глаза. Бергер подошел к Ди, опустился рядом с ней на колени. Наконец она подняла голову, встретилась с ним взглядом. К своему стыду, он сразу подумал о глазах олененка. – Как ты нас нашла? – спросил он. Ди долго качала головой. Потом улыбнулась и сказала: – Долгая история. – Я хочу услышать всю твою долгую историю целиком, – произнес Бергер. Ди рассмеялась без видимой причины. – Чуть позже, – ответила она. – Я все расскажу чуть позже. Бергер кивнул. Погладил ее по щеке. Ди в ответ грустно улыбнулась. – Ты спасла жизни пятерым людям, – сказал Бергер. – В том числе мне. Я твой вечный должник, Ди. До самой смерти. Ди снова опустила голову. Потом достала что-то из внутреннего кармана куртки, протянула Бергеру. Два маленьких конверта, в какие кладут поздравительные открытки. Он встал, вздохнул, прошел в глубину комнаты, к вертепу. Две недели до сочельника. – Нам следовало бы поспешить, – сказал он Блум. – Почему не едет полиция? Блум поднялась над временной постелью Аиши, в руках она держала мобильный телефон. – Я их немного задержала, – сказала она. – У нас есть время, чтобы все это обдумать. Бергер кивнул. Потом еще раз, на этот раз в сторону Аиши. – С ней все в порядке? Блум показала ему маленький электронный чип и кивнула в ответ. – Даже медвежонок не пострадал. – Что это? – спросил Бергер. – Насколько я понимаю, это прибор радиочастотной идентификации. Карстен привел нас на Фьердлонг, чтобы превратить плюшевого мишку Хагар в радиопередатчик. Он знал, что она всегда носит медвежонка с собой. – Только не «нас», – прервал ее Бергер. – Что? – не поняла Блум. – Не нас, а тебя. Это тебя он привел на остров Фьердлонг, а не меня. – Не понимаю, что ты хочешь этим сказать… – И сегодня здесь, – продолжал Бергер, – скорее всего, Карстен собирался убить нас всех, кроме тебя. Он бы предпочел заманить тебя сюда одну, чтобы забрать с собой. А всех членов семьи Пачачи он однозначно расстрелял бы. Не говоря уж обо мне. Блум медленно кивнула. – Ты уверен, что он мертв? – спросила она. Бергер скорчил гримасу. – Тела я предъявить не могу. Но он истек кровью и упал с моста, проломив лед. Из такой полыньи никому не выбраться, это я тебе точно говорю, особенно если ты потерял много крови. – Я бы предпочла увидеть тело, – настаивала Блум. Бергер наклонился к ней, взял за плечи и, глядя прямо в глаза, медленно проговорил, подчеркивая каждое слово: – Карстен Бойлан мертв. Клянусь тебе. Блум покачала головой, ничего не ответив. Так они стояли некоторое время. Столкновение характеров. Сильных характеров. Наконец Бергер отпустил ее и вынул из кармана два конвертика. Соединил их с двумя другими, только что полученными от Ди. Протянул все четыре конверта Блум. Она долго на них смотрела, потом мрачно взглянула на Бергера и отошла к столику у стены. Там она открыла все конвертики, выложила открытки на стол. Бергер обернулся к Аише и Тахере. Затем присел на корточки рядом с ними и сказал: – Ты, как всегда, невероятно отважна, Аиша. Она улыбнулась ему и ответила: – Я дома. Мать и дочь встретились взглядами. От теплоты, излучаемой ими, у Бергера закипела кровь. Давно уже он не ощущал тоску по своим сыновьям так остро. Он повернулся к Али Пачачи, по-прежнему сидящему в кресле. От его бледного, испещренного морщинами лица тоже исходило сияние. – Спасибо, – сказал Али. В ответ Бергер произнес: – Нас ждет серьезный долгий разговор, Али. Тогда сможете заодно поблагодарить правильных людей. Али Пачачи с трудом поднялся из своего кресла и присоединился к жене и дочери на полу. Тем временем Бергер подошел к столу. Открытки лежали по порядку, от единицы до четверки. Бергер перевернул их по очереди. Теперь цитаты располагались в правильной последовательности: Один. «Some say the bee stings: but I say, ’tis the bee’s wax; for I did but seal once to a thing, and I was never mine own man since». / «like the Andalusian girls». Два. «На суд пришел Я в мир сей, чтобы невидящие видели, а видящие стали слепы». (Иоан. 9:39). Три. «but I don’t know what kind of drawers he likes none I think didn’t he say yes and half the girls in Gibraltar never wore them either naked as God made them that Andalusian singing her Manola she didn’t make much secret of what she hadn’t…». Четыре. «I am but mad north-north-west. When the wind is southerly, I know a hawk from a handsaw». – Да уж, черт возьми, – произнес Бергер. – Если не знать всей предыстории, можно подумать, что мы имеем дело с совершенно сумасшедшим человеком. Безумным не только при норд-норд-весте. – И все это лишь для того, чтобы завлечь меня, – сказала Блум. – Хотя не могу сказать, что понимаю все детали. Бергер бросил взгляд в сторону прихожей, но Ди уже успела подойти к столику и теперь стояла рядом с ними, рассматривая открытки. Показав пальцем на открытку номер два, она сказала: – Вот эта стояла на твоем столике в больнице, Молли, когда ты лежала в коме. Все указывает на то, что в ночь на вторник кто-то забрался по больничной стене, открыл отмычкой окно и поставил открытку рядом с тобой. – Карстен был искусным цирковым артистом, – ответила Молли, криво улыбнувшись. – Но что он хотел сказать цитатой из Библии? – спросил Бергер. – Он ведь почти ослеп, цитата должна быть как-то с этим связана. – Это слова Иисуса, – пояснила Ди. – Он сделает слепых видящими, а зрячих – слепыми. – Я должна была стать его глазами, – вымолвила Блум. Потом постояла молча. Ди и Бергер посмотрели на нее, Бергер медленно кивнул, а Ди произнесла: – Хотя это не главное. А главное то, что «Иоан. 9:39» – обозначение участка на острове Утё. В доме на том участке лежало письмо номер четыре. Бергер не смог сдержать смех. – Столько труда, – сказал он. – И все для чего? Чтобы утонуть в реке Фирисон? – Во всем этом есть что-то от Шекспира, – произнесла Блум. – Быстротечность жизни, абсолютная тщетность всех наших усилий.