XII. Лягаши-агенты. С сумрачным видом ходил из угла в угол своего кабинета один из помощников начальника сыскного отделения. Перед глазами проносились одна безобразнее другой картины совершаемых в городе зверских преступлений. Разбои учащались, грабежи усиливались, преступники же были неуловимы. Начальник бездействовал, околоточные не понимали дела и больше пьянствовали, чем помогали в работе. Низшие агенты набирались из тех же воров и были элементом далеко ненадежным. Один из деятельных и способных «Пятница», как бывший громило-вор, не оставлял своего старого ремесла и воровал по-прежнему, будучи агентом. Правда, он приносил и долю пользы, донес, например, когда-то о готовящемся в Солдатской слободе убийстве старухи, но все таки убийство предотвращено не было и совершилось, следовательно, видимая польза тушевалась в массе творимых лично преступлений. «Нос» тоже один из деятельных, но такой же вор и недавно попал с поличным. Пришлось обоих выгнать. Оставалась одна надежда на Удочку, но что можно было сделать с такими ничтожными силами при существовании образцово-сорганизованной шайки головорезов? Положение становилось невозможным. — Какой-то галах к вам, ваше благородие, — прервал невеселые думы городовой. В кабинет, озираясь по сторонам, вошел Афонька Малышев. — Желаю доложить вам важные сведения, — тихо заговорил вошедший, усаживаясь на указанном стуле — На одной из улиц скрывается главная сила из шайки Истомина и тут же находится склад награбленного барахла. Я сам принадлежал к той же «благородной» профессии, но теперь хочу искупить вину и послужить вам. При последних словах Афоньки вошел второй галах Плотников, не мало смутивший первого «стукальщика». — И ты стучишь? — кинул презрительно вошедший, протягивая руку «товарищу». — Ну что-ж будем работать вместе и здесь. Небойся не выдам. Товарищи пожали друг другу руки. — С какими вестями? — обратился к Плотникову помощник начальника. — На Соборной проломали стену и украли из кладовой резиновых калош и другого барахла на 3 косых (3 т. р.). Воровали Курносый, Ефимка, Муштук, Комар, Зюрка и еще кой-кто. Сейчас все пьянствуют в своей квартире. Барахло «затылено». Лягаши получили вознаграждение и исчезли. На следующее утро в местной хронике сообщалось: — «По полученным агентурным сведениям, в доме Золотова, на Уральской, скрывалась шайка грабителей. Вследствие такого сообщения дом был оцеплен большим отрядом конной и пешей полиции. Преступники долго не сдавались, в виду чего дом обстрелян и только после итого удалось задержать осажденных». Дальше следовала вторая сенсационная заметка: — «Известный разбойник Истомин, приговоренный за ряд убийств к вечной каторге, бежал от конвоя, пропилив пол вагона, в котором следовал в Сибирь». XIII. Внутренний развал. В подвальном помещении на берегу р. Самарки, сидели за самоваром пятеро: хозяйка, толстая, здоровая баба, известная среди ворона, под именем «Царь-Бабы», худенькая тщедушная проститутка «Анка Брехушка» и трое воров невысокого пошиба—карманник, ширмам и грабушник. — Ну и дела! — повествовал ширмач. — Теперь все переменятся, всем будет плохо, Худицкий опять «засыпался», Мишка влопался, Хохол и Курилка там же в мешке. Все орлы по клеткам распрятаны. Зато и помнить будут долго самарцы нашу братию. Ведь как дела обделывали! Намедни Косой рассказывал, как они с лягашем Плотниковым разделались. Заманили, говорит, его в «Ямку», подпоили как следует, а потом как хватят сзади но голове! Треск, говорит, только пошел... А тут подхватили голубчика и в Самарку, — плавай, де, на здоровье... Только с другой сукой, Афонькой Малышевым, не успели рассчитаться. Ну, да и ему не поздоровится — Архиреев и Артюшка пристегнули его к своему делу и за собой тянут. — А я слышал, что и сам Худицкий лягашем заделался,— заговорил молчаливый грабушник. — Муштук рассказывал, что собираются приподнести ему в тюрьму закуску достойную... И Наська его, сволочь, то-же, говорят, постукивала. По ее милости и Хохол с Курилкой засыпались за работу в Песочном. Дело было тонко обработано, всех троих изничтожили, а кто-же донес? У их все добро осталось, они и могли улики доставить. Все сволочи! — мрачно закончил грабушник, сильно ударив кулаком по столу. — А как страшно, братцы, было, когда Худицкий с Наськой этого Подосека убивали, затрещала Брехушка, — я как раз зашла это за пивом, а они веревку за оба конца тянут.., Выскочила это я, да к Жданихе, давай Бог ноги! С той поры и спять долго не могла. Как лягу, в избе кто-то и заходит, и заходит, да таково жалобно застонет... — Молчи ты, брехня проклятая!— огрызнулась Царь-Баба. — Вот те святая икона, тетенька, верно! Проська вот то же рассказывала: как, говорит, огонь погасишь, так из западни и выходит какая-то девушка, вся в белом, глаза закрыты... И все, говорит, это ходит, ходит, как будто ищет чего... — Эх, бабья порода, чего она только не выдумает! — буркнул карманник. — Там, чай, столько народу покончено, что если все будут по ночам являться, то места в избе не хватит. Брехушка горячо принялась защищать свои доводы, но явился новый субъект и разговор смолк. — Докладывай, что новаго? — обратилась к вошедшему Царь-Баба, наливая ему стакан чаю. — Неважные вести, мать, принес. Присутствующие удвоили внимание. Докладчик откашлялся, хлебнул глоток чаю и начал. — Худицкий отравлен. Истомин убит. — Как, когда, где? — посыпались со всех сторон вопросы. — Мишку направили во свояси — на Сахалин. Попытал он еще раз счастие — попробовал бежать. Дошла, видно, судьба, — не удалось, конвойные убили. — Царство небесное! — вздохнула, перекрестившись, Брехушка. Водворилось на минуту молчание. — А кто-же Худицкого покончил'?— спросил задумчиво карманщик. — Заподозрили его в ляганьи и подали в тюремную камеру спирту крепкого... Курилка и Хохол приговорены на каторгу и скоро пойдут в отправку. — Разлетаются орлы-соколы! — вздохнул ширмач. — Одна лишь весть немного порадостнее. — А ну, ну, выкладывай скорее? —затормошили рассказчика все разом. — Суку-сыщика, Афоньку Малышева, пристегнули на 10 лет в каторгу, за компанию, значит! — Ур-р-а! -заревела хором воровская братья. Начались поминки покойнаго атамана. XIV. Последний из могикан. В одном из многочисленных притонов на Набережной, известном под названием «Ямка», в подвальной комнате на полу, покрытом соломой, сидели и лежали люди разных полов, профессий и возрастов. Были грязные, оборванные, с распухшими от постоянного пьянства лицами проститутки, мелкие воришки, картежные шуллера, аферисты и пр. подобная братия. Помещение выглядело сплошным муравейником. Одни пили водку, другие играли в карты, третьи делили добычу, которая тут же оценивалась и сбывалась содержательнице этой «обители». Проститутки проделывали цинично-отвратительные артикулы, стараясь привлечь к себе внимание более денежных обожателей. Тут не было цензуры и позволялось все, на что была способной эта затхлая трущобная свора. В разгаре кошмарного разгула в дверях подвала показалась высокая неуклюжая фигура Косого. — Смирно, чертова дружина! — раздался его зычный голос, заставивший всех замолчать. Все полугарно-дикие взгляды приковались к лицу нежданного пришельца. — Что, справляете поминки, аль пропиваете дешевую добычу? — насмешливо кинул он банде, присаживаясь на порог. Старейшие из присутствующих бросились к нему в объятия, началось братское лобызание; все столпились вокруг его, подносили водки, чокались, выливали. Но не радовала старого коршуна эта дружеская встреча. Выпив несколько стаканов, он приподнялся, оперся на сучковатый костыль и властно дал сигнал к молчанию. — Не вижу старых соколов, мрачно захрипел его надорванный голос. — Мелкота, шваль одна, осталась. Погибли орлы сизокрылые. А далеко шла о них славушка по Волге кормилице. Она лишь, русская красавица, знала-ведала какие дела творилися, ей лишь ведомо — сколько в воды ее быстрые голов отправили. Но не о том я буду речь вести. Из далеких стран прибрел я, братцы, передать вам весть одну. Есть в Москве палач — Афонькой прозывается. Коль знавали — вместе он когда-то с нами был, а потом ушел в борзятники. Через него сложили наши молодцы головушки. Коли кто из вас в Москву пожалует — передайте суке этому наш земной поклон. А что делать после — сами знаете... Гром угроз и проклятий покрыл слова оратора, своды подвала потряслись от адских криков обезумевшей от злобы кровожадной толпы... Косой поковылял к берегу, отчалил одну из лодок и крикнул провожавшим товарищам: — Прощайте, братцы! На Волге я вырос, на ней, привольной голубушке, и сложу свою буйную голову. Помните завет Косого — не забывайте имя Афоньки предателя... Лодка с последним из бежавших каторжан быстро исчезла в предрассветном тумане.