Быстро и привычно забрались пленники в вагон, и через несколько минут поезд тронулся. Люди устраивались, чтобы хоть как-то спать. Валя сидела, как и раньше, у стены и думала о своём, машинально отмечая тихую возню на мужской стороне. — Напрасно вы, ребята, — услышала она голос Костаса. — Всех подведёте под расправу, да и сами неизвестно, далеко ли уйдёте. Лучше бы мой план… — Нет, Костя, мы через лес едем. Здесь можно уйти. Ночь, не заметят. — Ш-ш-ш! Тихий говор стал совсем неразборчивым. …Далёкий крик и выстрелы услышали не все. Большинство путников спали. Только Костас да ещё двое парней вздрогнули и притихли, боясь произнести вслух то, что подумалось. Перед утренней стоянкой обитатели вагона поняли, что их стало меньше. Четверых парней из шестнадцати не было. Наспех задвинутая чемоданом и узлом дырка в полу объясняла их отсутствие. — Ушли? — спросила Марьяна. — Отчаянные… Дай бог, чтоб не попались. — Стреляли ночью. Мы не поняли где. Ребята планировали между рельсами лечь и уйти, когда поезд пройдёт. Всего два вагона и надо было пропустить. — Кто их ночью мог в хвосте заметить? Если только на патруль какой нарвались… — Мало ли, может, фрицы на задней площадке часового поставили. — Верняк, поставили. Может, в них и палили. — Так! Товарищи! — встала Марьяна. — Если мы не хотим все попасть под расстрел, молчим. Нас столько и было! Дырку заложите как можно лучше. Доски-то не выбросили ведь? — Куда ж их выбросишь… — Маскируйте быстро! Тормозим уже! Ещё не все спросонок поняли, что произошло, но чувствовали, что в вагоне опять возникло какое-то напряжение. Люди тревожно спрашивали друг друга, что случилось, и столь же тревожно замолкали. Поезд остановился. — Выйти всем! Быстро! — командовали конвоиры. Пока солдаты бежали вдоль состава и выдавали хлеб, конвоиры у каждого вагона выхватывали по два человека и сгоняли их в одну группу под насыпью. Вдоль путей быстро шёл офицер с переводчиком. — Внимание! — кричал переводчик, стараясь, чтобы его было слышно как можно дальше. — Сегодня ночью была попытка побега! Она пресечена, и беглецы убиты! Если кто-нибудь ещё попытается убежать, за каждого убежавшего будет расстреляно по два человека от вагона! Несколько солдат направились к группе стоящих под насыпью. В молчании провожали их взглядами остальные. «Убили, всех убили, — крутилось в голове у Вали. — Не убедил их Костя». Валя оглянулась на него. Костас стоял, опустив плечи и глядя в землю, но вдруг сделал резкий шаг вперёд. — Не дури, Костя, — ухватил его за плечо один из друзей. — Что толку, что тебя убьют? Здесь от тебя пользы больше! — Это я виноват! Я их не отговорил! Знал же, что… если обнаружат — других расстреливать будут. Пусть лучше меня, чем… — Костя, — угрожающе сказал парень. — Сделаешь ещё шаг — сам в морду дам. Ты не виноват! Ты что, Серёгу не знаешь? Или Андрюху? Их же отговорить невозможно, если они что задумали. Что теперь… — Если кто-то ещё попытается уйти через окна, — перебил разговор голос переводчика, — пусть знают, что у нас на крышах ночной патруль! Ни конвой, ни переводчик не услышали вздоха облегчения и тихих возгласов, прошелестевших по группе из третьего с конца вагона. — Не наши! Наши ушли! Есть надежда, что ушли… К людям, стоящим под прицелом четырёх солдат, приближался офицер. Взгляд Костаса посветлел. — Герр официр! — крикнул он громко, чтобы его услышали конвой и офицер. Спутники Костаса напряглись: что он задумал? Офицер обернулся и сделал несколько шагов в сторону Костаса. Рядом возник переводчик. — Герр официр! Если охрана убила негодяев, которые убежали, то зачем убивать ещё двадцать человек, которые могут работать на благо Германии? Я уверен, что они не знали о намерении тех людей бежать! Переводчик растерянно перевёл. — Герр официр! — продолжал Костас. — Ваша логика и немецкий порядок не могут этого допустить. Ведь мы едем в Германию работать? Чем больше нас приедет — тем лучше? Офицер изумлённо смотрел на странного парня. А этот русский не так глуп… Офицер повернулся к конвою: — Abbrechen! In die Waggons![66] Охранники знаками велели всем расходиться по вагонам. Люди, всё ещё не веря в своё избавление, стояли, будто остолбенев. — Шнеллер! Шнеллер! Ин ди вагонс! — зазвучало отовсюду. Пленники кинулись к поезду. У какой-то женщины от пережитого ужаса подкосились ноги. Её подхватили под руки, чтобы не упала, и втащили в дверь. Наверное, ещё ни разу они не грузились в эшелон с такой скоростью. Костас запрыгнул в вагон, подал руку Асие. Взобравшись, пожилая татарка вдруг распрямилась в полный рост и низко поклонилась Костасу. Тот растерянно смотрел на женщину. — Что вы, Асие бита? — Ты молодец. Ты сын своего отца. Он оттуда, — Асие подняла руку вверх, — видит тебя. Костас ошеломлённо молчал. — Молодец, Костя! — похлопала его по плечу Марьяна. — Ну ты моща! — Парни хлопали Костю по спине, подталкивали кулаками. — Даёшь стране угля! — Отстаньте, ребята! Поезд дёрнулся и стал набирать скорость. Костас подошёл к чемодану с продуктами. — Гады, воды не дали. У нас совсем мало. Как теперь до вечера? И продукты заканчиваются. Четвёртый день сегодня… как дальше-то? — Значит, уменьшим порции, — сказала Марьяна. — Зато вот хлеба лишняя буханка. Не пересчитали они нас, слава богу. Не забудьте, товарищи! Если переводчик или охрана спросит: нас сорок три! Драй унд ферцих! А если, наоборот, станут сами считать — нас и было тридцать девять! — Спросят они нас, как же! Не настолько они идиоты! Сами сосчитают… — Пока не считают — молчим! А там видно будет. День пошёл своим чередом в тревожных мыслях, тяжёлой дремоте, разговорах, со вспышками раздражения, гнева, отчаяния… всё как всегда в этом эшелоне горя, едущем неизвестно куда. Граница Неожиданно поезд дал гудок, стал тормозить и остановился. Это было странно — остановка среди дня. Состав стоял, но привычных команд слышно не было, и двери не открывались. — Где мы? Что это? — стали спрашивать с разных сторон. Парни, привычным уже способом взобравшись на плечи друг к другу, выглядывали в окна. — Станция какая-то, похоже. Путей много. Но ничего толком не видно… — С нашей стороны видно. Платформа… надпись не по-русски… А! Вот это что… — Парень произнёс незнакомое Вале название станции. — Это мы в Польше, значит? — Сам ты Польша, Колька. Это Белоруссия. — Она и есть Польша, — встрял кто-то в разговор. — Недавно ещё была Польшей, ты не знаешь, что ли? Эти места в Польшу входили до тридцать девятого года. — Ладно, неважно, как что называется, сейчас тут один чёрт — фашисты. Здесь, стало быть, у них здесь глубокий тыл, раз они остановились среди дня и не боятся? — Атас! Солдаты! — Парни едва успели сесть, как двери открылись. — Шнеллер! Шнеллер! Raus aus den Waggons! — Чего-чего? — переспрашивали пленники…