— Предлагаю оставить тех же выборных, чтобы они и дальше за еду отвечали, — продолжила та. — А если у кого-то есть предложение взять это дело под свой контроль, может заменить меня! Только предупреждаю: неблагодарная работа. И вас тоже найдут в чём обвинить незаслуженно. Есть желающие? — Асие бита, продолжайте, — попросил кто-то. — Простите их. Нервы просто. Вам все верят. Продолжайте, пожалуйста. Асие стояла, глядя прямо перед собой и поджав губы, держась за Костаса, чтобы не упасть в качающемся вагоне. — Помогите мне, пожалуйста, — попросил её Костас. — Мне без вас не справиться. Немного осталось. Костас передал Асие карандаш, которым отмечал, сколько чего выдано, и стал дальше делить продукты, составляя примерно равные порции. Марьяна осторожно пробиралась между сидящими и раздавала еду. Новые потери Когда спустились прозрачные поздние весенние сумерки, поезд остановился. Знакомый уже звук протяжной команды, скрежет открываемых дверей, крики солдат: — Шнель! Шнель! Тоалеттен! Вассер! — О! Воду обещают, — сказал кто-то. Пленники покорно выпрыгивали из вагонов, помогая друг другу. Немцы торопили, кричали, подгоняли прикладами. Вдоль состава шли солдаты с железными канистрами, ставили у дверей по две на вагон. Следом вбрасывали буханки хлеба — одну на четверых. В соседнем вагоне люди поспешили открыть канистру и в суете опрокинули её. Услышав горестные и возмущённые крики соседей, Сергей сразу принял канистры из рук немца и аккуратно поставил у стены, приперев с двух сторон вещами, чтобы не опрокинулись. — Здесь всего литров двадцать, — деловито сказал он Марьяне. — Нас сорок три? Ну, примерно по пол-литра на человека… нет, поменьше… — Значит, сейчас раздаём по кружке на человека, это примерно одна канистра, — прикинул Костас. — А вторую — на ночь или на утро. А свой запас прибережём, у нас мало очень. Немцы загнали всех по вагонам, и поезд тронулся. Валя устроилась в привычной уже позе, подтянув коленки к подбородку и обхватив их руками. Она слушала, как Наташа тихонько разговаривала с Верой, пыталась хоть чем-то накормить и напоить подругу. Вера по-прежнему ни на что не реагировала. К девушкам присоединилась Нина, обняла Веру, гладила, хлопала по щекам. Вера молчала. — Её надо заставить поплакать, легче станет, — сказал кто-то. — Как я её заставлю? Вы же видите… — расстроенно ответила Наташа. — Ты с ней говори, говори… Глядишь, отойдёт. Марьяна и её добровольные помощники тем временем раздавали питьё, и в этот раз всё обошлось без эксцессов. Люди аккуратно и тихо передавали друг другу кружки, наливали в свои тем, у кого ничего с собой не было. Целая кружка воды после съеденного всухомятку пайка из запасов и грубого солдатского хлеба принесла облегчение. Все затихли. Ночная прохлада, льющаяся из маленьких окошек, и усталость от изматывающего пути постепенно сделали своё дело. Люди спали. Страшный крик вдруг взорвал вагон. — Что? Что? — вскакивали, не понимая, куда кидаться, перепуганные путники. — Вера! Ве-ера-а!!! — дико кричала Наташа. Она встала среди ночи размять затёкшую спину и наткнулась на что-то лицом, схватилась за это нечто руками, чтобы не упасть, и поняла, что это висящие в воздухе ноги. — Ве-е-ра-а!! — Дайте пройти! Может, ещё можно что-то сделать! — раздался громкий голос. — Я курсы сандружинниц[64] проходила! Дайте подойти! Заплакали перепуганные Маришка и Васятка, заголосили женщины. Валя в ужасе замерла и не могла отвести глаз от силуэта в светлом платье, висящего на фоне тёмной стены. Глаза, привыкшие к темноте, различали во тьме вагона перекладины, доски обшивки и это светлое платье. Валя не в силах была ни кричать, ни плакать, ни отвернуться. — Ничего-о! Ничего-о-о нельзя уже! Ве-ера-а! Как же ты! — кричала Наташа. — Тихо! — крикнула сандружинница, добравшаяся до Наташи и Веры. — Наталья, уймись, не мешай мне! Парни, помогите! Наташа всё кричала на одной ноте что-то пронзительное и бессвязное. Сандружинница, размахнувшись, влепила девушке пощёчину, та вздрогнула и затихла. — Посидите с ней кто-нибудь, дайте поплакать, — сказала женщина. Сделать было уже ничего нельзя. Веру сняли, положили у дверей вагона и накрыли её же плащом. Гробовое молчание повисло в вагоне. Только монотонные Наташины рыдания долго ещё вплетались в равномерный стук колёс. Этой ночью, как и прошлой, поезд долго стоял где-то, пропуская другие эшелоны, и Валя наконец заснула после всех пережитых волнений. Даже не заметила, как тронулся состав. На рассвете поезд стал тормозить. Все зашевелились, ожидая, что сейчас нужно будет выходить из вагона. Потянулись с кружками к канистре с водой, стараясь не смотреть в сторону дверей. Тихо переговаривались… — Чего-то они нас только в сумерках выпускают? — спросил подросток лет пятнадцати, ни к кому специально не обращаясь. — Логично, — ответили ему. — В темноте нас контролировать трудно — проще убежать, сложнее ловить, а среди дня стоящий поезд легче разбомбить. Мы же им целыми нужны. Вот и останавливаются только на рассвете да на закате. Поезд остановился. К привычным уже крикам «Шнель! Тоалеттен!» добавился новый: «Райниген!»[65] Костас и Сергей вынесли Веру, положили возле вагона. Солдат с винтовкой наперевес равнодушно взглянул и с силой пнул тело, чтобы оно скатилось под насыпь. Марьяна обхватила ринувшуюся к телу Наташу, зажала ей рот, чтобы та не закричала, не нарвалась на выстрел. Видно было, как из последнего вагона тоже выбросили двоих умерших. Вдоль состава побежали солдаты, закидывая в каждый вагон по прутяному венику и собирая пустые канистры. Переводчик тоже ходил от вагона к вагону: — Вам необходимо навести чистоту: вымести пол, убрать мусор! Двадцать минут! Сдать канистры! Потом дадут еду! Две девушки принялись за уборку: одна поднимала и передвигала узелки и чемоданы, другая подметала. Пока убирали одну половину вагона, Валя взялась собрать мусор на другой. Отодвинула один из чемоданов и увидела дыру в полу. Не хватало кусков у двух досок, аккуратно переломленных поперёк чем-то твёрдым. На третьей были видны насечки: её явно не успели доломать. — Костя! — негромко позвала Валя, стараясь не привлекать внимания охраны. Костас заглянул в двери, увидел Валю. Прижал палец к губам — мол, молчи! — и запрыгнул в вагон. — Задвинь чемодан на место! — шёпотом сказал он. — И веник сама возьми у девчат. Чем меньше народу это увидит, тем лучше. — Костя, что это? — Парни побег затеяли. Я против. Если немцы их не убьют, то в наказание других расстреляют. Как с партизанами. Но ребята верят, что никто не заметит. — Костя, нас всех убьют! — так же шёпотом воскликнула Валя. — Я постараюсь их убедить. Бежать надо не здесь, а при перегрузке. — Какой перегрузке? — У нас рельсовая колея шире, чем в Европе. Значит, будут или состав менять, или как-то иначе дальше гнать — может, машинами или пешком. Вот тогда надо. А они никак не хотят меня слышать. Ты только молчи, молчи, Валя! Валя кивнула. — Оксана, давай я тебя сменю! — крикнула она. — Ты уже больше полвагона вымела, а я тут всё подвинула. Наконец уборка была закончена. Солдаты торопили пленников, загоняли их в вагоны. Состав тронулся. Все начали устраиваться поудобнее, Марьяна с Костей и Асие занялись раздачей хлеба и другой еды. Воду пока дали только малышам да наплакавшейся Наташе. Остальным предложили потерпеть, сколько могут. Неизвестно, когда снова дадут питьё. Нужно беречь запасы. Долгая мучительная дорога шла своим чередом. Они ехали уже третий день. В густых вечерних сумерках поезд остановился. Выскочившие из вагонов пленники увидели по обеим сторонам дороги разрушенные сожжённые деревни. И ни одного огонька! Впервые остановка была не в чистом поле и не под прикрытием лесополос. — Где мы, интересно? — Может, Белоруссия уже… или Брянщина. — Смотрите, это что, лес впереди? — Темно уже, не разберёшь. Вроде лес. Большой, похоже. — То-то они здесь остановили. Боятся небось партизан. — Может, мы уже в Польше, почём ты знаешь, какие тут партизаны. — Не, мы не в Польше. Там колея другая… Состав бы не прошёл. Белоруссия, наверное. От негромких этих разговоров веяло обыденностью и… смирением, что ли. «Как быстро мы все привыкли к этой дороге, — подумалось Вале. — Говорят, будто суп на кухне обсуждают». — Auf den Wagen! — закричал конвоир, стоявший с винтовкой наперевес. — По вагонам! — донёсся издали голос переводчика.