«Кино, что ли, тут снимают?» — подумала Валя. Но нет — скоро подошёл поезд, и люди, видимо, просто ехавшие за город, стали в него садиться. — Ишь какие разодетые… — сказал кто-то вслед уходящему поезду. — И домики, глянь, как с картинки. Теперь Валя рассмотрела всё вокруг. Небольшое здание вокзала из красного кирпича — с большими часами на фасаде, показывавшими десять утра, с башенками и белыми колоннами — и впрямь казалось сказочным домиком. На каждом окне стояли ящики с яркими цветами, такие же цветы росли в кашпо, подвешенных на низенькой кованой ограде. Серая брусчатка перрона и чугунный узор ограды оттенялись белыми и ярко-красными шапками цветущих растений. Домики вдалеке за вокзалом — белёные с тёмными косыми перекладинами — казались странно знакомыми: где-то Валя уже такие видела. Но не могла вспомнить где. — Шнеллер! Шнеллер! — ворвался в её мысли голос солдата. — Ауф ден ваген! Это уже все понимали и поспешили в вагоны, боясь рассердить конвоиров. Поезд тронулся, и путники, переговариваясь, принялись размещаться по привычным уже местам на нарах. Валя попыталась прикинуть, сколько времени они едут от границы. Получалось, что вчера днём была сортировка и пересадка, а сейчас уже тоже разгар дня. Значит, сутки. И всё ещё едут. Когда же закончится эта тягостная дорога? * * * Однако в пути прошёл ещё почти весь день. Когда состав снова остановился, путники увидели, что солнце уже движется к вечеру. Последовала команда выходить с вещами. Все засуетились, стали собирать узлы и чемоданчики, тихо переговариваясь, гадая, чего ожидать. Выходивших из поезда строили в колонну по трое. Валя успела увидеть, что через вагон от них строится мужская колонна, и показала на неё Марьяне. Но даже высокой женщине не удалось из такого далека рассмотреть, есть ли там их бывшие товарищи по несчастью. Обе вздохнули. Вале казалось — если бы удалось увидеть, что Костас и его друзья здесь недалеко, было бы не так одиноко и страшно. — Какая разница, — обречённо пожала плечами Наташа, с которой девочка поделилась своим ощущением. — Ничто нам уже не поможет. Пропадём тут. И они пропадут. — Не годится так, — строго сказала Асие, аккуратно перевязывая платок. — Аллах велит терпеть и надеяться. Это нам испытание. — Этот ваш Аллах ничем нам не поможет, — огрызнулась Наташа. — И не верю я в чепуху всякую. — Не веришь — не надо, — ответила татарка, — а «чепуха» — плохое слово. Обидное. Зачем обижаешь мою веру? Валя грустно молчала. И правда, никакой бог не поможет — верь не верь. И даже если те большие ребята где-то рядом — что они могут? Вокруг стоял общий тревожный гомон. Асие тихо шептала что-то на своём языке. Солдаты командовали, грубо кричали на нерасторопных, били прикладами непонятливых. Нина, держа дочку за руку, уговаривала её не бояться и не проситься на руки, потому что ей не удержать и девочку, и узел с вещами. Испуганный Васятка крепко держался за мамину юбку, как ему велели. Наконец крики пленников и команды конвоиров затихли, все были построены, и колонна двинулась от станции под охраной солдат с винтовками наперевес. Шли мимо маленького нарядного здания вокзала, на котором красовались витиеватые кованые буквы: Hügeldorf. На сей раз пленников выводили в город. Как и на предыдущей остановке, всё вокруг было в цветах. Возле вокзала стояли группкой хорошо одетые люди и разглядывали нескончаемую колонну узников. Дети показывали пальцами, что-то говорили. Вале почему-то казалось унизительным глазеть по сторонам и удивляться чужой жизни, и она старалась смотреть под ноги. Хотя, конечно, всё вокруг было картинкой из красивой книжки, которую хотелось разглядеть в деталях. — Глянь-ка, — изумлённо сказала деревенская девушка, идущая рядом, — ве́лики-то у них стоят просто так возле вокзала. Вон парень приехал, в стойку свой поставил и пошёл. Это чего, не боится, что упрут? Валя обернулась. И правда, у входа в вокзал стояли в ряд странные вбитые в землю толстые металлические дуги, в три-четыре из которых были вставлены велосипеды. — Видать, не боятся, — ответил кто-то сзади. — Мож, богатые сильно. Тем временем они миновали вокзальную площадь и шли по старинной улице, вымощенной брусчаткой — камешек к камешку. Нарядные домики — белые с коричневыми балками или кирпичные, с яркими красными, зелёными, синими входными дверями и кружевными занавесками на окнах, с цветами на балкончиках, подоконниках и даже на ступеньках крылечек — казались игрушечными. В окнах мелькали любопытные лица, люди стояли и вдоль тротуаров, рассматривая идущую по мостовой бесконечную колонну. Пожилая женщина в чудно́м полосатом платье с корсажем на шнуровке и сером переднике, увидев Маришку и Васятку, охнула и прижала руку к губам. Валя старалась не смотреть на людей — только на дорогу и домики. И вдруг вспомнила, где она видела такие белёные стены и тёмные балки наискосок — на фотографии у переводчика, жившего в их квартире! Остро заболело в груди — как там мамочка? Сообщила ли ей тётя Марьям, что Валю забрали с базара? Что она думает сейчас? В глазах стали расплываться и нарядная улица, и брусчатка под ногами. Она споткнулась. — Эй, подруга, под ноги смотри… шлёпнешься — ведь пристрелят, — окликнула её Наташа. Валя выпрямилась, вытерла ладонями слёзы и собралась с силами. Надо идти. Что поделаешь. Больше часа шли пленники краем городка. Путь завершился уже в стороне от него, где колонна вошла в ворота, от которых в обе стороны тянулась бесконечная ограда из двух рядов колючей проволоки. «Arbeitslager»[69], — успела прочитать Валя металлические буквы над входом. Внутри оказалась ровная, тщательно выметенная площадь и несколько рядов бараков, выкрашенных в серый цвет и образовавших две аккуратные улицы. Колонна остановилась на площади. Конвоиры стали считать пленников и группами разводить по баракам. Мужскую часть колонны сразу погнали в дальний конец лагеря. Валя попыталась рассмотреть среди идущих мимо знакомые лица, но ни Кости, ни его друзей не увидела. В бараке, возле которого выстроили вместе с другими Валю, Наташу, Асие и Нину с детьми, было открыто несколько дверей, на дверях висели аккуратные белые таблички. «Eingang» и «Ausgang[70]» — прочитала Валя и про себя удивилась: строго в одну входить, в другую выходить? — И бараки-то у них не как у нас, — тихонько отметила всё та же девушка, что говорила про велосипеды. Три средних лет женщины в полувоенной форме встретили прибывших, рядом с ними стоял переводчик. — Слушать меня! — громко закричал он, и тихие восклицания, реплики, всхлипы мгновенно затихли. — Вас сейчас разведут по комнатам. По двадцать четыре человека. Это будет ваша группа. Меняться местами нельзя! Утром проверка по счёту, чтобы все были на месте! За попытку побега будут расстреляны другие! Не советую пытаться бежать — в любом посёлке и городе вы будете узнаны как не немцы и выданы властям немедленно! Граждане Германии не станут вам помогать — не надейтесь! За помощь пленным и остарба́йтерам[71] любому грозит наказание как изменникам, но среди немцев изменников нет! За порядком и соблюдением правил в этом бараке будут следить Anweiserinnen[72] фрау Мильден, фрау Гольбах и фрау Вульф. Вы обязаны им подчиняться. Свои вещи убрать в шкаф. Держать вещи на кроватях запрещено! После регистрации вы должны получить постели и тщательно застелить! Большая комната с двумя окнами, куда загнали группу, показалась после вагона тёплой и чистой. Весеннее солнце нагрело её, а белёные стены добавляли света. Вдоль стен стояли двухэтажные нары, на сей раз одноместные, не как в вагоне. В торце комнаты протянулся ряд узеньких серых шкафчиков, без замков, просто с накидными крючками, чтобы не распахивались. «Как в детском саду», — подумала Валя. «Как в бане», — сказала эхом Наташа. В широком проходе между нарами стоял длинный стол с грубо сколоченными лавками вдоль него. У стены напротив двери — небольшая круглая железная печка с коленчатой трубой, уходившей в потолок. Печку явно уже не топили, и как тут будет ночью, пока никто не задумывался, но сейчас в помещении было тепло. Прибывшие стали распределять между собой шкафчики и нары, раскладывать вещи. Самые бойкие женщины быстренько захватили нижние полки, и Вале, постеснявшейся наперегонки занимать место, достался второй ярус. Она даже порадовалась этому: рядом оказались Наташа и Марьяна. Нине с детьми уступили два лежака рядом на первом ярусе. А Марьяна, как поняла Валя, ещё поспешила занять нижнее место, чтобы приберечь его для Асие, которая вошла в комнату последней. Теперь Марьяна была рядом с Валей наверху, и девочка радовалась, что люди, с которыми она почти сроднилась в дороге, оказались в одном уголке. Нужен ли ей шкафчик, Валя не понимала — ведь без вещей приехала, но Марьяна указала ей на дверцу рядом со своей и сказала: — На вот тебе кофту, положи в шкаф. Будет твоё. — Да мне зачем? — Кофта пригодится, а дальше жить будешь… глядишь, что-то появится. Едва успели разобраться со шкафчиками и нарами, как вошли надзирательница и переводчик. — Всем выйти и встать в колонну по двое! — закричал переводчик. — Вещи оставить здесь! Прибывших построили в две очереди возле барака под присмотром пары охранников с дубинками. У стены стояли две скамейки. Возле них — надзирательницы с досками в руках и мужчины с фотоаппаратами. Каждую пленницу сажали на лавку, давали в руки чёрную доску, на которой что-то писал переводчик, и фотографировали. Надзирательницы тут же выдавали по два лоскута ткани с голубыми квадратами и повязку с номером. Когда подошла Валина очередь, переводчик так же, как всем, задал ей пару вопросов и мелом на чёрной доске написал: 15.4.1942 № 577 Titowa Walentina geb[73]. 24.8.1928. Фотограф показал Вале, что доску надо держать перед собой, не закрывая лицо, сесть на скамью и смотреть прямо. Она послушалась. Щелчок фотоаппарата, надзирательница забирает у неё доску и выдаёт ей повязку с номером 577 и лоскуты ткани, на которых напечатаны голубые квадратики с белым кантом. В квадратиках белые буквы OST. — Знаки пришить к одежде. Иголки и нитки взять в банной комнате. Повязку с номером носить на руке. Номер выучить наизусть и называть на проверке, — сообщает переводчик. — Твой номер: фюнф хундерт зибен унд зибцихь. Выучить! Валя кивает. Немецкие числительные она помнит. Все прошедшие регистрацию подходили к двери в торце барака и, предъявив свой номер, получали постели и рабочие фартуки. Валя едва удержала кучу вещей, которую ей выдали. Матрас оказался просто большим мешком, набитым чем-то вроде стружки. К нему прилагались тощая подушка, начинка которой шуршала, как сено, суровая серая простыня и два тонких одеяла. Сверху надзирательница бросила плотный фартук, и девочка, стараясь всё это не уронить, направилась в барак. Ругая на чём свет стоит скупых и жестоких немцев, женщины разравнивали матрасы, застилали грубые простыни и обсуждали, чем это таким непонятным набиты подушки. Валя с трудом забросила на свой второй ярус вещи и по трём прибитым сбоку перекладинам забралась туда в надежде как-то сладить с этим непонятным бесформенным мешком. Пытаясь разровнять внутри него кучу стружки, она чуть не свалилась вниз. — Стой, Валя, так не пойдёт, — сказала с соседней полки Марьяна. — Давай сюда два угла мешка. Они растянули чехол за углы, и, пока Валя держала с одного конца, Марьяна наступила коленями на другой, а руками ловко распределила стружку внутри более-менее равномерно. Потом то же самое сделали с Наташиным и Марьяниным матрасами. Глядя на них, и другие стали помогать соседкам. Дело пошло гораздо быстрее. — Марьяна, вот как это ты так умеешь: взялась — и все сразу начинают делать так же, — восхитилась Наташа. Валя подумала, что Марьяна умеет ещё организовать жизнь и пригасить общее раздражение, настроить людей на лучшее. Как без неё было бы в дороге — неизвестно. — Привет, новенькие! — раздалось с порога. Все обернулись. У дверей стояла высокая худая плечистая девушка лет двадцати с нашивкой OST на выцветшем жакете. — Пока анва́йзерки заняты, давайте знакомиться. Меня Шура зовут. Я в третьей от вас комнате живу. — Кто-кто занят? — переспросили сверху. — Ну, анвайзерки, надзирателки по-нашему. Немцы говорят «анвайзерин». Из наших две нормальные… ну, почти. Если не считать, что всё одно — фашистки, а фрау Вульф мы зовём Волчихой. Это самая высокая и худая. Такая гадина! Только и кричит: того нельзя, другого нельзя. Послушать её — ничего нам нельзя, только работать и бояться. И шланг при себе всегда держит. — Какой шланг? — А вот погодите, и вы с ним познакомитесь. Это у неё вместо плётки: ручка деревянная, а на ней кусок шланга из резины. Бьёт больно — ужас, кожу не так режет, как плётка, а синячищи оставляет — будь здоров. В общем, когда Волчиха дежурит — только держись. — Шура говорила быстро и почти без пауз. — А вы все откуда? — Из Евпатории, из Саки, из Крыма, — раздалось из разных концов. — У-у, то есть у вас все из Крыма? А из Курска никого нет? — Никто не отозвался, курских не было. — А нас тридцать четыре девчонки — все из Курска. А в пятой комнате все из Белоруссии. — Сколько всего комнат? — спросила Марьяна. — Жилых десять. Вот из шести людей вывезли — кого на другое место перевели, кого просто в другой барак — и вами теперь заполняют. Ещё в бараке большая столовка, кухня, туалет и баня. И там в бане можно ещё стирать и верёвки натянуты — сушить. Немцы за чистотой очень строго следят. И ещё есть кладовка, где вы матрасы получали.