— Не может? — Голос Клауса стал жёстче. — Курта отправили на Восточный фронт. Он воюет в той стране, из которой к нам насильно привезли Вальхен. Он должен убивать там не только их солдат, но и мирных жителей. А может быть, он тоже сгоняет мирных людей в товарные вагоны, чтобы увезти их в рабство. Как ты думаешь, это хорошо? Губы девочки задрожали. Она смотрела на отца и не знала, что ответить. Курт ведь хороший… разве он может кого-то убивать? Вдруг её глазки вспыхнули: она как будто нашла ответ. — Но ведь немцы лучше них! Немцы лучше всех! Фрау Кугель говорит… — Да? А если найдётся другой народ, который решит, что он-то точно лучше немцев и, значит, всех немцев нужно убить или отправить в рабство? Что ты скажешь? — Как это? Так не может быть, папа! — Ну вот Курта и многих других отправили в чужую страну, которая вовсе не первая начала войну. И хорошему человеку Курту приходится убивать там людей, взрывать или сжигать дома, где живут такие люди, как вот Вальхен, или Басти, или мы с мамой. Посмотри на Вальхен. Чем она от нас отличается? Ничем. Она даже лучше многих немецких детей: она умна, много знает, работает так же много, как мы. Умеет то, чего ты не умеешь: готовить, вышивать… вот чужой язык выучила… что ещё, Вальхен? Валя слабо улыбнулась Клаусу, но не ответила. — Она мне арифметику объясняет! — включился и Себастьян. — Я не хотел к школе готовиться, а она говорит: смотри, это совсем не трудно, мы с тобой всё победим. Вальхен, ты Лизе не слушай, она безмозглая! — Сам такой! — Дурочка! — И ничего я не дурочка! — Тихо! — повысила голос Марта. — Что это вы разошлись?! Лизхен, ты сейчас доешь ужин и пойдёшь в свою комнату. Карандаши я у тебя заберу, чтобы ты не рисовала, а подумала — как это может быть, что одни люди хуже других только потому, что родились в другом месте. И если ты сможешь объяснить, почему так, — может быть, я тебя выслушаю. Но ты должна хорошенько подумать: разве мы по нации определяем, кто лучше, а кто хуже, а не по поступкам? И всё! Разговор на эту тему прекращаем. Доедайте ужин. Всё остыло уже. Некоторое время за столом было тихо. Как только Лизхен доела картошку и допила молоко, Марта сказала: — Хорошо, Лизе, а теперь марш в свою комнату и думай! Надувшаяся Лизхен вылезла из-за стола, еле слышно сказала «спасибо» и нехотя отправилась в детскую. Марта вышла за ней и вернулась с карандашами. Все молчали, глядя в свои тарелки. — Вальхен, — мягко заговорила Марта, — ты прости её. Что поделаешь — это война. И пропаганда. Лизхен маленькая, она просто повторяет то, что услышала от взрослых. Ты же понимаешь, что пропаганда по радио, и в газетах, и везде… она вбивает людям в головы, что нужно думать так, а не иначе. Мы стараемся учить детей думать самим, но им это нелегко, когда столько пропаганды и многие в неё верят. А теперь ей придётся учиться не болтать со знакомыми о том, что у нас говорится. Трудно в пять лет. — У нас тоже была пропаганда, — сказала Валя. — Я это теперь понимаю. Нам тоже не про всё правду рассказывали. И тоже про что-то нельзя было говорить с посторонними. Может быть, Лизхен привыкнет и… — Валя вдруг осеклась, — если вы позволите мне и дальше общаться с детьми. Получается, что у вас из-за меня могут быть большие неприятности. Может, мне надо как-то отдельно… — Ты будешь и дальше жить здесь как член семьи, — строго сказал Клаус. — Мы постараемся не дать тебя в обиду. Я был бы счастлив иметь такую дочку. Тиль улыбнулся Вале, а у неё неожиданно навернулись на глаза слёзы. Значит, она не рабыня, с которой из милости хорошо обращаются, а член семьи? А как же знак «OST»? Она обязана его носить, но нашивка лежит у неё в шкафчике, а Клаус и Марта ни разу о ней не напомнили с тех пор, как Клаус велел снять этот лоскуток на следующий же день после приезда. А если придут посторонние? И что скажут соседи? Наверное, ей надо как-то иначе себя вести? Она постеснялась задать эти вопросы сейчас. Потом она спросит у Тильмана. Завтра. Валя вытерла глаза и встала. — Спасибо, фрау Шольц. Спасибо, герр Шольц. Я… постараюсь… быть вам полезной. Она принялась убирать со стола. Все как-то зашевелились, заулыбались. Клаус потянулся к радиоприёмнику — послушать вечерние новости, Марта наливала в таз горячую воду, чтобы мыть посуду. — Вальхен! — звонко сказал Себастьян. — Раз ты член семьи, ты должна называть маму и папу как мы. — Ну что ты, Басти, — смутилась Валя. — А правда, Вальхен, «фрау Шольц» и «герр Шольц» — это слишком официально, — улыбнулась Марта. — Ты, верно, не сможешь звать нас мамой и папой? Валя покачала головой. — Мы понимаем. Может, будешь звать нас по имени? Клаус, что скажешь? — Да как ей удобно, так пусть и зовёт, — ответил Клаус. — Нет, я просто по имени не могу… А можно я буду звать вас «фрау Марта»? Марта засмеялась. — По-немецки так не говорят. «Фрау» означает жена такого-то… по фамилии. А фройляйн — это обращение к девушке, и после него тоже фамилия. Но ты, например, можешь звать нас «тётя Марта» и «дядя Клаус». А? Валя улыбнулась: — Хорошо, я попробую так. И она взялась за полотенце: Марта уже ставила на стол первые вымытые тарелки. Тиль обернулся к матери. — Мам, можно я смотаюсь к Анди? Мы давно не виделись, но днём же некогда… — Да тебе идти почти час. — Я на велосипеде. — Пока доберёшься, он будет дрыхнуть без задних ног… у них тоже сенокос. Думаешь, Андреас не наработался? — Подумаешь, барин… я тоже работал, а вот могу. Я поеду, а? — Ну как знаешь… иди. Только не до ночи! — Завтра подъём как сегодня — в пять! — добавил Клаус. — Ага, пап. Я не очень поздно. Пока, сестричка! — помахал он Вале рукой. Валя вспыхнула, но потом улыбнулась и помахала в ответ. Всё-таки удивительно: совсем чужие люди вроде бы, а ей с ними уже хорошо. И не страшно, и интересно. Наверное, не многим так повезло. Как-то там Наташка на фабрике? С кем болтает по вечерам? Поёт ли? И где, интересно, Костас, Николай? Узнать бы. Марта, наверное, позволит сходить в город. Вот только как быть с проверками документов на улицах и с нагрудным знаком? И вообще, разрешают ли остарбайтерам ходить одним по городу? Может, с Клаусом посоветоваться? Подумав, Валя решила сегодня этот разговор не начинать — вечер и без того получился бурным. Вот завтра, если Клаус не очень устанет после работы, она с ним поговорит. И ещё надо будет спросить про день рождения фрау Шольц… ой, то есть тёти Марты. Интересно, привыкнет Валя к такому обращению? …На день рождения придут гости — и та самая фрау Кугель, наверное. Какая забавная фамилия — Кугель, то ли шарик, то ли мячик… По-русски может быть фамилия Мячик? Или Мячикова? Или Шарикова? Но, судя по словам Лизхен, это дама серьёзная и настроена против русских. Как это она сказала? Люди второго сорта? Что будет, если она увидит, что с Валей здесь обращаются как с равной? Вдруг кому-то «доложит»? За размышлениями Валя машинально убрала вытертую посуду, привычно сложила в деревянную хлебницу остатки хлеба, вытерла стол. Можно идти к себе. Её крошечная комнатка была прямо за кухней. Там стояли кровать, маленький столик и узкий, в одну дверку, шкаф для одежды, помещавшийся как раз под небольшим высоко расположенным окошком. Видимо, раньше здесь была кладовка. Сначала они думали, как-то сказала Марта, что Валя и Лизхен будут жить вместе, поскольку подросшего Басти переселили в комнату к Тилю, но девочке пора было ставить настоящий стол для занятий, и тогда взрослая кровать и дополнительный шкафчик в детской никак не помещались. Не сразу Валя поняла, что дело не только в величине комнаты. Лизхен могла проболтаться, что живёт в одной комнате с остовкой, а это грозило бы семье проблемами. Бывший чулан за кухней в этом смысле был куда безопаснее. Сейчас Валя особенно радовалась, что у неё есть хоть и очень маленькая, но отдельная комната. Ей не хотелось сегодня встречаться с Лизхен, чтобы не начинать снова трудный разговор с малышкой. Пусть сначала родители помогут ей разобраться в этой сложной взрослой истории, о которой бедная Лизхен не знает, что и думать, не понимает, кто прав. — Фрау Шольц… ой, то есть тётя Марта. — Валя, смущённо улыбнувшись, обернулась к хозяйке и увидела ответную улыбку Марты. — Можно мне какую-нибудь детскую книжку? — Ты хочешь читать по-немецки? — Я хочу попробовать. Я ещё плохо говорю и не знаю, помню ли, как правильно читать… — Ты стала говорить гораздо лучше за эти месяцы. И да, ты права, надо читать. Наверное, учебники Тиля и газеты — это пока сложно. Возьми у Лизхен в комнате любую книжку. Валя замялась, не зная, как объяснить своё нежелание идти в детскую, но Марта её поняла. — Я пойду проведаю Лизхен сама. Что тебе принести? Сказку? Рассказы? — А есть что-нибудь… про Германию? Марта улыбнулась. — Посмотрю, что тебе подойдёт. Иди к себе, отдыхай. Я принесу. Валя ушла в свою комнатку и легла на кровать поверх пёстрого лоскутного покрывала. Она вспоминала, как привёз её сюда Клаус Шольц — перепуганную, отчаявшуюся, голодную, с воспалённой рукой, которая всё время ныла и при любом движении отзывалась резкой болью. В тот день Марта первым делом покормила девочку вкусной кашей, подкладывая несколько раз, напоила чаем из трав, а потом разбинтовала Валину руку, недовольно посмотрела и взялась умело обрабатывать рану. Плотно забинтовав её, Марта сказала девочке, что нужно помыться, но руку постараться не мочить. Валя понимала далеко не все немецкие слова, однако общий смысл улавливала. Марта достала кусок тонкой клеёнки, соорудила на раненом запястье что-то вроде защитного рукава и завязала с двух сторон бечёвкой. Выдав Вале чистое полотенце, она проводила её через коридор в дальний конец дома, где находился современный санузел с туалетом и душем. Пока девочка приспосабливалась раздеваться и управляться в душе одной рукой, вернулась хозяйка. Покачала головой, увидев, как выглядит Валя, помогла ей помыться и как следует промыть волосы, вытерла, как ребёнка, и показала на стопку одежды на стуле. Чистое нижнее бельё, весёлая полосатая юбка и васильково-синяя блузка были велики девочке, но Марта помогла затянуть резинки, и всё стало выглядеть вполне прилично. Валя вспоминала, как вышла в кухню и увидела троих ребят. Высокий темноволосый подросток, на вид постарше неё, держал за руки рыженького парнишку лет семи и маленькую девочку. Они с любопытством рассматривали Валю. — Привет! Я Тильман Шольц, — сказал наконец старший. Серо-зелёные глаза смотрели открыто и дружелюбно. — Дома меня зовут Тиль. А это мой братец Себастьян, Басти. Ему уже семь. А это Лизбет, или Лизхен, когда хорошо себя ведёт. Ей скоро шесть. А тебя как зовут? — Валентина. Валя, — тихо ответила оробевшая девочка. — Вале-тина? — переспросила Лиз. — Ну-у, очень длинно. — Валья? — Басти будто пробовал на язык её имя. — Валья… Ты будешь у нас жить. Папа сказал. Вот здесь — за кухней. А ты правда из другой страны? Ты нас понимаешь? — Правда. И я вас немножко понимаю. Не очень хорошо. — Мы тебя научим. Да, Тиль? — Научим-научим… — Тиль взглянул на Валю. — Чего ты так боишься? Мы не кусаемся. — Оставьте её в покое, — сказала вошедшая Марта. — Успеете ещё задать свои сто вопросов. Идите во двор, нужно отцу помочь. — Дети послушно вышли, а хозяйка обернулась к Вале. — Меня зовут Марта Шольц, а моего мужа — Клаус. Не бойся нас, ты уже не в лагере. Ты меня понимаешь? Валя кивнула.