Напомню, Крым и его судьба в прошлом, настоящем и будущем — и сегодня арена ожесточенных споров, территория трагического разлома взаимоотношений двух братских народов: русского и украинского. Трагический вопрос, поссоривший еще вчера закадычных друзей и даже близких родственников: чья это территория? Поэтому для начала познакомимся с населением Крыма к июню 1941 года. Вот так выглядел этнический состав населения Крыма согласно Всесоюзной переписи населения 1939 года. Несколько необходимых пояснений по поводу неизвестных вам национальностей. Караимы — потомки хазар, которые в незапамятные времена приняли иудаизм, но евреями они не являлись, что признали даже нацисты. Поэтому тотальному уничтожению караимы, в отличие от евреев, не подлежали. Крымские евреи — крымчаки: немногочисленная группа, говорившая на своем диалекте. Подлежали с приходом нацистов полному уничтожению. Евреи (ашкенази) — основная группа евреев, сформировавшаяся в Центральной Европе. После прихода нацистов подлежали полному уничтожению. Таким образом, вопрос «Чья это территория?» на уровне этнического большинства не решается. Нет никаких рациональных аргументов, доказывающих, что данная территория принадлежит одному народу. Но есть аргументы эмоциональные. Например, Севастополь — символ мужества русских воинов. Дважды (во время Крымской войны и Великой отечественной) каждая пядь его земли была полита кровью защитников. За рамки романа выходит описание событий Крымской войны 1853–1856 годов, которая была позорно проиграна царским правительством. Желающие могут в интернете найти подробное описание тех событий. «Севастопольские рассказы» непосредственного участника боев Л. Н. Толстого — надежный и честный источник. Нас в первую очередь интересует оборона Севастополя в годы Великой Отечественной войны, современниками которой стали героини книги. Слов нет, защитники города действительно проявляли чудеса героизма, покрыв себя неувядаемой славой. Но от горькой правды не уйти. А она заключается в том, что командующий обороной Севастополя, адмирал Октябрьский улетел в Москву на самолете, а затем вывез на двух подводных лодках генералитет и партийную элиту. Иными словами, он бросил защитников города на произвол судьбы. Однако, вопреки бездарному руководству, защитники ценой невероятных жертв держались до последнего. Наша жизнь и сегодня подчас требует героизма. Но надо наконец осознать тот очевидный факт, что героизм одних людей достаточно часто является результатом бездарности и безответственности других персонажей, облеченных властными полномочиями. Цена победы в таких случаях неоправданно высока. Разумеется, наши героини не могли знать всех деталей организации обороны Крыма и причины стремительного продвижения немцев, их мало интересовал демографический состав населения полуострова. Они просто жили, впитывая в себя происходящие события и пытаясь разобраться в водовороте событий. «Война гуляет по России, а мы такие молодые», — сказал поэт. Подростки дружили, переживали первые влюбленности. Их совсем не интересовало, кто из них какой национальности, кем работают и где служат родители их одноклассников. Но внезапно эти детали стали выплывать на первый план, рождая недоумение и совсем не детские вопросы. Сами они, судя по всему, живут в Евпатории, куда враг, казалось бы, никогда не доберется. (Название города автор не приводит, но оно легко угадывается.) Тем более что, в отличие от Севастополя, где проживают бабушка и дедушка главной героини, Евпатория — не стратегический объект. Из дневника Наташи: «Я пошла в слободку к Ольге Цорн — узнать, кто где из наших, надеялась повидать еще и Сашу Файлерта, а то с этими окопами ни о ком ничего не знаю. А там… нет никого из них. Пустые дома стоят, двери хлопают, собаки беспризорные ходят. Соседи говорят: всех немцев в 24 часа вывезли. Неизвестно куда, якобы в эвакуацию, но что это за выборочная эвакуация — непонятно. По городу ходят слухи, что по всему Крыму чуть ли не 50 тысяч немцев выселили. Я не знаю, сколько их в других районах, а у нас-то их много. В нашем классе семь человек было. И никаких известий, куда вывезли. Почему так срочно? Сегодня спросила дядю Сережу, который в милиции служит. А он говорит: „Меньше знаешь — крепче спишь. Эвакуировали их, а куда — не приказано сообщать по стратегическим соображениям“. Спрашиваю, как же им писать-то теперь, куда? А он мне: „И не думай даже. И вообще, чем меньше ты будешь про это спрашивать, тем лучше будет тебе и семье“. Я, конечно, понимаю, что на нас напала Германия… но наши-то немцы тут при чем? Они здесь 150 лет живут. Им тот Гитлер низачем не сдался. Как-то мне плохо стало от этих новостей, даже больше, чем от войны. Свои же… не враги». Кто свой — а кто враг? Этот коренной вопрос будет подниматься во всем своем грозном звучании и дальше. «Много раз потом будет она (Валя. — Е. Я.) вспоминать то, что сказала мама: мы еще не раз увидим, как понятия „друг“ и „враг“, „свой“ и „чужой“ перепутываются, а может быть, и соединяются». Мама Вали до оккупации работала в детском санатории, а теперь размышляет с дочкой о тех, кто служит в госпитале, где лежат раненые немцы. Отсюда ее позиция: «Возможно, медицина — такая профессия, где нет друзей и врагов. Есть просто люди, которым сейчас плохо, и ты, медик, можешь им помочь. И тебе все равно, на каком языке они говорят и как здесь оказались». Хотя вроде бы все предельно ясно: немцы и мы — два непримиримых лагеря, сошедшихся в смертельной схватке. Никакого сотрудничества с врагом быть не может. Коллаборационизм равен предательству. Но под немцами на долгие четыре года оказались огромные территории нашей страны и миллионы наших сограждан: гражданских и военнопленных. Как выживали все эти люди на оккупированных территориях? Сюжеты, которых мы предпочитаем не касаться. Не все могли уйти в партизаны и участвовать в организации антифашистского подполья в городах. У многих на руках были маленькие дети, престарелые родители, родственники-инвалиды. Как прокормить всю эту ораву? Где добыть дрова или уголь на долгую зиму? Простые житейские вопросы. Но их решение толкает к сотрудничеству с немецкой администрацией. Другой на оккупированных территориях нет. Приходилось идти на немецкую биржу труда, тем более что неявка грозила расстрелом. Выходит, что все, кто в той или иной степени обслуживал оккупантов, предатели Родины? Именно так после освобождения оккупированных территорий отнеслась к людям восстановленная советская власть. Доблестная армия их молча сдала, но они же оказались виноваты! Разумеется, речь идет не о полицаях, участвовавших в карательных акциях. С ними все ясно. А о тех, кто лечил в госпиталях, стирал офицерское белье, подметал полы в казармах, готовил еду и т. п. Во что верили, на что надеялись все эти заложники не зависящих от них обстоятельств? «Вот стоят у постели моей кредиторы молчаливые: вера, надежда, любовь» Во что верили, на что надеялись эти «дети страшных лет России»? Ответ на этот вопрос мы находим в историях героинь. Тем временем немцы открыли церкви, которые при большевиках в большинстве своем были превращены в склады и клубы, в церкви потянулся народ. А девушки? Они были воспитаны в атеистической вере, сулившей скорое торжество царства коммунизма на земле. Но тысячелетние традиции невозможно выкорчевать за несколько десятилетий советской власти. Маленькую Валю тайно крестила бабушка и тайком водила в церковь. Ее отец, участник Гражданской войны, инженер, член партии, узнав об этом, устроил скандал. «— Ты, мама, под тюрьму нас всех подвести хочешь? — сурово, хотя и негромко говорил он как-то поздним вечером. — Мало того, что ты ребятам головы забиваешь всей этой поповской пропагандой, ты хоть понимаешь, чем это нам всем грозит?! Ну ладно, Мишка уже большой, а Валюшка? А ну как ляпнет где-нибудь? И пойдем мы все далеко за контрреволюционную пропаганду. <…> Ты учишь детей полагаться на Бога, а не на себя? Пусть, мол, Он решает за меня, а я буду плыть по течению, и если что — Бог мне поможет?! А как же самостоятельность в решениях? Откуда она у них возьмется?» На что бабушка ответила: «Вообще-то истинная вера не отменяет самостоятельных решений. Только помогает. И ничего плохого, если ребенок поймет, что не одна ваша коммунистическая власть есть в мире. Есть и повыше сила. Без нее ничего не делается». А еще Вале помнились слова дедушки, прошедшего Первую мировую войну: «На войне, девочка, атеистов не бывает. В кого-нибудь да верят, кому-нибудь там, наверху, да молятся». А бабушка добавила, что Бог помогает в трудную минуту, даже если ты его об этом не просишь, нужно только увидеть эту помощь. Будучи уже угнанной на работу в Германию, Валя подружилась с немецким пастором, чем-то напоминавшим пастора Шлага из фильма «Семнадцать мгновений весны». (Восточным рабочим разрешалось посещение церкви.) Ее, пережившую ужасы оккупации и принудительного труда, волновал вопрос, от которого и сегодня стынет сердце и перехватывает горло у тонко чувствующих и мыслящих людей вне зависимости от их возраста. Как Бог, если он существует, допускает явное мировое зло, оборачивающееся потоками крови безвинных жертв, среди которых старики и младенцы? И вот что ответил пастор: «Господь — не надсмотрщик с плеткой и не регулировщик на перекрестке: туда ходи, а туда не ходи. Создавая человека, Он даровал ему разум и свободу воли. В том числе — свободу выбора: во что верить, каким заповедям следовать, как жить. И если он начнет вмешиваться, увидев, что кто-то из людей творит зло, и говорить, как воспитатель в школе: „Не смей этого делать!“, или прекращать это зло своей властью — получится, что кого-то он лишил свободы воли, свободы выбирать свою веру и свои убеждения. Господь дал человеку заповеди о том, что есть добро и что — зло. Он может помочь человеку, дать ему силы в беде, поддержать. Но заставить делать или не делать что-то не может». Слова пастора, как благодатная влага, падали в истерзанную душу Валентины. «Сначала было слово. Слово было Бог» — так начинается книга книг: Библия. Но слова бывают разными: возвышающими душу до небес и низвергающими человека до животного состояния. «Солнце останавливали словом, словом разрушали города» Вале, которую на немецкий лад теперь звали Вальхен, повезло. С общих каторжных работ по добыче торфа, где она, маленькая и хилая, чуть было не отдала богу душу, ее выкупил немецкий фермер — Клаус. Как и дедушка Вали, он воевал на Первой мировой войне, был награжден Железным крестом, имел привилегии, позволявшие использовать в хозяйстве остарбайтеров (так называли восточных рабочих). Клаус презирал нацистов. Доходягу Валю он выкупил для того, чтобы спасти ее от голодной смерти. Валя-Вальхен работала в поле и по дому наравне с другими членами семьи, которая включала жену Клауса и троих детей: старшего сына Тиля, среднего — Басти и младшую дочку Лизе. Ела Валя со всеми, за общим столом, что категорически воспрещалось нацистскими бонзами. Остарбайтеры — люди второго сорта — должны были питаться отдельно: в чулане или подвале. Донос соседей на гуманное обращение с восточными рабами мог привести к аресту всей семьи. Но однажды во время обеда маленькая Лизхен выразила возмущение тем, что с ними за одним столом сидит девушка второго сорта. Вот как эту выходку позже прокомментировал Вале Клаус: «Поверь, из тех, кто прошел Великую войну, не многие хотели воевать снова. А молодые — другое дело, им легко поверить в бредовые идеи о высшей расе. Мы с тобой уже говорили, что людям несложно задурить головы любой идеей. Гораздо труднее этим идеям сопротивляться, хотя бы внутренне. Но мы стараемся. Ты же видишь. Мы хотим, чтобы наши дети учились думать сами, не шли слепо за пропагандой. Тиль умеет, он совсем взрослый. А малышам трудно соединить в голове то, что они слышат вокруг, и то, что видят дома. Ты сама это замечаешь. Но то, что творится сейчас в твоей стране… да и в нашей тоже много такого, за что потом нам, Германии, будет стыдно». Прочищать мозги, освобождая их от растленного влияния пропаганды, манипулирующей сознанием человека, необходимо в любом возрасте. Чем раньше — тем лучше. Что и проделала жена Клауса, устроив выволочку младшему ребенку: «Лизхен, ты сейчас доешь ужин и пойдешь в свою комнату. Карандаши я у тебя заберу, чтобы ты не рисовала, а подумала — как это может быть, что одни люди хуже других только потому, что родились в другом месте. И если ты сможешь объяснить, почему так, — может быть, я тебя выслушаю. Но ты должна хорошенько подумать: разве мы по нации определяем, кто лучше, а кто хуже, а не по поступкам?» Валя-Вальхен впитывала в себя эти семейные разговоры и не могла не сопоставлять их со своим предвоенным опытом. «У нас тоже была пропаганда, — сказала Валя. — Я это теперь понимаю. Нам тоже не всю правду рассказывали. И тоже про что-то нельзя было говорить с посторонними». Что касается «полноценных» и «неполноценных» наций, то внезапная депортация проживавших в Крыму немцев, среди которых были их закадычные друзья, не шла у девушек из головы. Они еще не знают, что такой же участи подверглись крымские татары и греки, облыжно обвиненные в предательстве Родины. Вывод, к которому девочки неизбежно приходят, до сих пор вызывает возмущение у отечественных пропагандистов: «Это что же получается? Что фашисты и советское правительство действуют очень похоже — делят людей по сортам?» Сегодня, когда мы живем в совсем другую эпоху, может показаться, что вопросы, над решением которых бьется Валя, — проблемы давно минувших дней. А вот и нет! Сегодня у нас, да и во всех цивилизованных странах, на смену остарбайтерам пришли гастарбайтеры — приглашенные рабочие другого государства, работающие по временному найму. После распада СССР эти люди, не имея работы на родине, устремились в крупные города России. Нельзя сказать, что они встретили там теплый прием. Пару лет назад у себя в школе я наблюдал такую картину. Рабочие из Узбекистана строили теннисный корт. А шестиклассник, высунувшись из окна, кричал им «чучмеки» (презрительная кличка народов с неевропейской внешностью). Я взял паршивца за руку и притащил на стройплощадку. Пожилой узбек с мягкой улыбкой на прекрасном русском языке поведал этому новоявленному представителю «высшей» расы, что он по профессии учитель. Всю жизнь преподавал русский язык. Но школа закрылась, работы нет, а семью, детей и внуков, надо кормить. Пришлось переквалифицироваться в строительного рабочего, в чем он лично не видит ничего унизительного. Но юность есть юность. Между Валей и Тилем вспыхивает взаимное глубокое чувство. Как это было! Как совпало — Война, беда, мечта и юность. И это все в меня запало И лишь потом во мне очнулось!.. «А мы всё ставим каверзный ответ и не находим нужного вопроса» Любовь молодых людей зрела на глазах родителей Тиля. Они этому не препятствовали, что было при нацистах крайне опасно для семьи. Отношения арийцев с неарийцами рассматривались как засорение расы и влекли за собой репрессии, вплоть до отправки в концлагерь. Наконец настал светлый час освобождения. И Тиль предложил Вале выйти за него замуж. Казалось бы, счастье так возможно. Но не тут-то было. Семья Клауса оказалась на территории, освобожденной западными союзниками. А Валя — перед неразрешимой дилеммой: остаться с Тилем или искать маму и родных на родине. Почему решение этих двух задач нельзя было совместить? Валя получила «весточку» с родины. Ее взгляд наткнулся на объявление в западной оккупационной зоне, распространяемое советскими оккупационными властями. Граждане Советского Союза, оказавшиеся в Германии! Война окончена, вы свободны и должны вернуться на Родину! Все граждане, угнанные с территорий СССР, для возвращения домой должны немедленно явиться на сборные пункты, которые организуются во всех оккупационных зонах на территории Германии, Австрии, Польши, Чехословакии и других стран, куда были угнаны наши соотечественники. Правила возвращения: 1. Если у вас есть документы, подтверждающие вашу личность и тот факт, что вы были угнаны насильно, предъявите их командованию на сборных пунктах. 2. Если у вас нет таких документов, вы будете проверены соответствующими органами на предмет подтверждения личности. Если у вас есть свидетели, способные подтвердить вашу личность, они могут дать показания.