Ни за что они не уйдут сегодня вечером. Ни за что они не остановят вампиров в этой больнице. Свидетели? Черт, вампирам все равно, и, во всяком случае, кто поверит в это? И кто поверит увидев это? Пару дней спустя — все будут рассматривать их, как будто они были съеденными орехами — и даже очевидцы подумали бы, что им показалось. Tе единицы, что выживут, во всяком случае. Дерьмо. Кроу теряет — сколько? Шесть, семь человек? И он отправляется в Рим и возвращается назад с чем? Один священник. Отец Адам был очень хороший человек. Ладно, более чем хороший. По факту… Но он был всего лишь только одним парнем. Кроу должен был вернуться назад с дюжиной людей, все священники, и епископом, собственной персоной. Но он этого не сделал. Он не сделал много чего, и из-за этого они все умрут. Он развернулся в своем крутящемся кресле и посмотрел в окно, открывающее вид на бар. Только теперь в баре было темно. Единственное, что он смог увидеть, свое собственное лицо, отразившееся в стакане, в свете настольной лампы. Все собираются умереть. Я собираюсь умереть. — Ты собираешься умереть, — сказал он вслух. — Сегодня ночью. Дерьмо. Это даже звучало недостаточно драматично. Если бы это был кто-то еще кроме Аннабель… Ладно, если бы это была она, конечно, Даветт, ему пришлось бы это сделать. И может быть… Но не в этом был проклятый вопрос. Проклятый вопрос был в том, что они теряют. И вампиры собираются выиграть, эти скользкие, сальные, кровососущие ебари, собираются довести дело до конца. Это действительно раздражало его. И понимание того, что они сидели здесь, в его баре, пока его официантки и бармены обслуживали их, потому, что они не знали. Они были клиентами. Этих несчастных ублюдков принимали за настоящих, живых людей те, кто этого не знал. Как будто они действительно не нечисть. Как будто они действительно принадлежали к человеческому обществу, а не… к чему? Чего они в действительности заслуживали? Канализации. — Я собираюсь умереть, — сказал он снова. И затем он развернулся к своему столу и написал то, что, как он надеялся, является правовым документом и надеялся, что он написал ее имя правильно. Затем он положил это в конверт, надписанный как — Последняя Воля и Завещание, — и засунул его за заднюю обложку своей чековой книжки. Они найдут его. Паршивый Кроу с его самурайской хуйней. Мы уже мертвы, так что, ничто не имеет значения, но Стиль! Говно! И это его оправдание за поражение? Потому, что единственное, что может быть хуже, чем позволить вампирам свободно исчезнуть, это проиграть первым. Дерьмо! Он отступил от своего стола и оглядел комнаты в последний раз, несколько фотографий на стене, несколько сувениров, несколько безделушек. Маловато, после тридцати с лишним лет. Ладно… тогда… поебать. Поебать! По крайней мере, он был чертовски уверен, что сделает им больно первым. И он остановился и вновь посмотрелся в стакан, рассмеявшись. Рассказывай о своей самурайской хуйне. Феликс заблудился в обширном комплексе Паркленд Хоспитал, пытаясь найти новую дорогу от того места, где он припарковал моторхоум. Ему потребовалось десять минут, чтобы наконец завернуть за угол и увидеть знак ОТДЕЛЕНИЕ ИНТЕНСИВНОЙ ТЕРАПИИ/ЭКСТРЕННОЕ. Под знаком, на диване у стены, сидели Кот и Даветт. Адам стоял у стены рядом с ними. Даветт плакала. — Что? — заорал он, бросаясь к ним. Даветт отняла руки от лица и оно было красным и блестело от слез, текущих по ее щекам. — O, Феликс! — воскликнула она. — Аннабель умерла! И она вскочила и обняла его и зарыдала, как ребенок, ее хрупкие ребра вздымались под его грубыми руками. Он поддерживал ее и тихо поглаживал. Помимо нее, Адам, все еще прислонившийся к стене, его лицо было суровым и бледным. И на диване, Кот выглядел намного хуже, глядя прямо перед собой, буравя глазами пустоту. — Я не понимаю, — произнес Феликс. — Доктор сказал… — Она убила себя, Стрелок, — выкрикнул Кот замогильным голосом. — Снотворные таблетки, — добавил Адам тихим голосом. — Но… почему? Кот наконец повернул голову и посмотрел на Феликса и его глаза были жуткими. — Потому, что она знала, что мы останемся защищать ее. И она… не могла… встать… И тогда Кот потерялся, сломался полностью. Он рухнул, издавая свои жалобные сухие рыдания, и Феликс подумать не мог, что он выдержит такое, Целка Кот вопит, и даже Даветт, услышав этот ужасный, исполненный муки звук, вырвалась из объятий Феликса и бросилась на диван, обняла его и оба они затряслись и закачались вместе. Феликс тяжело плюхнулся на журнальный столик, заваленный журналами, стоящий напротив дивана, пошарил и нашел сигарету, сунул ее в рот и сумел зажечь ее и… И он был слишком ошеломлен, слишком потрясен, чтобы сделать что-то другое. Слишком раскурочен, чтобы думать. Оцепенение и бестолковость и… Аннабель мертва? Мертва? Убила сама себя? Он не мог выносить слез, но некуда было идти, и Адам выглядел не намного лучше, поэтому он просто сидел, уставившись на плитки больничного пола под ногами. Я должен чувствовать облегчение, не так ли? Я имею в виду, я не умру сегодня вечером, в конце концов. Я должен чувствовать облегчение. Почему бы и нет? Он начал затягиваться еще раз и понял, что сигарета догорела, невыкуренная, до фильтра, пока он сидел оцепеневший и бестолковый и… Минуточку! Он поймал взгляд Адама и спросил: Где Джек? Но Адам только мрачно покачал головой. Какого черта… Феликс встал и подошел к нему и оторвал его от стены. — Давай, — сказал он кратко. Адам пожал плечами, выглядя несчастным. — Джек ушел. — Куда? — Мы не знаем. Он… Он просто ушел, когда нам сообщили. Феликс посмотрел на него. — Он сказал что-нибудь? Теперь молодой священник заплакал. — Он сказал, «Мне даже удалось ее убить.» Потом просто ушел. Феликс огляделся вокруг. — Он снаружи, так? Адам покачал головой. — Он взял такси. Феликс? — Да? — Он выглядел не очень хорошо. — Как это? — Как… как безумный. Грандиозно. Феликс посмотрел на двух других. Они все еще плакали. Грандиозно. Даветт наконец удалось уложить Кота спать в основной спальне номера в отеле. Его угрюмое молчание по пути из больницы было почти таким же нервным, как его плачь. Она уснула, наблюдая за ним, свернувшись калачиком на краю кровати. Адам улегся в гостиной, рядом со спальней. Феликс сидел в кресле у окна с великолепным видом на Гэллериа Шопинг Молл. Пепельница рядом с ним была полна. И закат был прекрасен.