И понял, что именно. И когда она уже решила, что не может вынести, события обрушились лавиной, закрутились вокруг нее, и жизнь начала хромать на обе ноги… Ее душа корчилась в тисках. Голос на время умолк. Даветт тут же вскочила и кинулась прочь от безумия и душной тяжести, оставленной тишиной, шагнула за кадку с растением к стеклянной двери в библиотеку. Ха, еще немного, и все получится. Шаг за шагом, за дверь, и никто не увидит и не узнает, что Даветт была здесь. Но вдруг зазвучал другой голос, который Даветт давным-давно знала, – и она не смогла удержаться. Она повернулась на ходу, не туда наклонилась, ударилась о жуткое растение. Ветки врезались в левое плечо, листья посыпались во все стороны. А когда Даветт наконец смогла сдвинуть ноги и выпрямиться, расплескав вино, на нее уже удивленно смотрели. Она снова услышала знакомый голос: – Даветт! Она посмотрела – и узнала Китти. А с ней и других девушек, подружек детства. Пэтти, Дебра… о Боже! Как неловко. И не только потому, что Даветт проломилась сквозь куст. Какие выражения на их лицах! Экстаз, дремотное счастье – и похоть. Они раскраснелись, потому что тоже слушали Голос, они тяжело дышали, груди вздымались. Даветт поняла, что раскраснелась, как и они. Ох, боже, боже мой! Если тут Китти, это значит… – Даветт, – сказала Китти. – Ты помнишь Росса Стюрта? И вот он глядит сверху вниз, черные кудри, кожа белая как слоновая кость, черные бездонные глаза. Он взял ее руку в свою, криво, хитро ухмыльнулся: – Даветт! Как часто я думал о тебе! И в ее голове будто отключили свет. Она обомлела. Она не сразу выяснила, что случилось потом. Наверное, Росс подхватил ее и не дал упасть. И хотя она отключилась всего на долю секунды, успел привидеться показавшийся бесконечным кошмар. Даветт бежала по темным сырым коридорам, жуткому лабиринту, а следом кто-то быстро шел и смеялся. Она не видела преследующего, но знала: это Росс Стюарт. Когда она очнулась, то еще не коснулась пола. Росс Стюарт держал ее на руках и впился взглядом в ее лицо. Она запаниковала, замолотила кулаками по его рукам и груди, завизжала. И опомнилась от звука своего голоса. – Даветт, милая, – проворковала Китти за спиной. Росс поставил ее на ноги – с такой легкостью! Все на террасе повернулись посмотреть на обезумевшую девицу. Даветт от стыда захотелось взорваться и разлететься на мелкие клочья. – Стюарт! Что ты смеешь делать с ней? – крикнули там. Даветт узнала голос Дейла Бойджока. Образцовый мачо, он уже проталкивался сквозь толпу к своей любви. Даветт закрыла глаза и подумала, что хуже уже ничего быть не может. Оказалось, может. Росс, без всякого напряжения удерживающий Даветт, переложил ее на левую руку, повернулся к Дейлу и сообщил: – Что я делаю с ней – это исключительно мое дело. Что захочу. Нагло, на публике. Росс хотел разозлить – и разозлил. Дейл кинулся вперед, замахнулся правой. – Дейл, нет! – прошептала плененная Даветт. Но ее вялые, бессильные слова никто не услышал, а если бы и услышал, было уже слишком поздно. Рука Росса метнулась змеей, пальцы сомкнулись вокруг запястья Дейла, крепко сжали его. На мгновение все застыло, мужчины смотрели друг другу в глаза, а потом Даветт скорее ощутила, чем увидела улыбку Росса. Он сжал крепче. Даветт успела подумать о том, какие странные – в полдюйма длиной – и красивые у Росса ногти. Запястье Дейла хрустнуло и переломилось. Тот закричал, отдернулся, Росс разжал пальцы. Пару мгновений Дейл глядел не веря своим глазам на Росса и свою пухнущую руку. – Дейл, это было так просто, – прошептал Росс, так что лишь трое могли услышать. – Хочешь увидеть еще раз? Дейл ошалел от удивления и ярости. Даветт очень ясно представила то, что сейчас произойдет. Дейл наверняка не проиграл ни одной драки в своей жизни, а уж тем более с тощими жиголо, и никак не смог бы сдержаться. Он заревел будто лев и бросил свои шесть футов два дюйма роста и двести тридцать фунтов веса на соперника. Росс не ударил – просто шлепнул тыльной стороной кисти. Дейл пролетел три фута, за ограждение террасы, а потом девять футов вдоль склона к саду внизу. Дейл не разбился и не сильно ударился, склон густо покрывала растительность. Снизу раздался беспомощный стон. И нескольких секунд не прошло, как зрители подбежали к лежащему и объявили, что с ним все в порядке. Но драка, само собой, закончена – что и требовалось. – Хотел бы я, чтобы он не понудил меня к этому, – сказал Росс собравшимся зрителям. Его искренность казалась такой настоящей и убедительной, что Даветт прямо ощутила волну благорасположения к Россу. – Мне очень жаль, – глядя на нее, сказал он. Лишь тогда она поняла, что он еще держит ее в руках, и захотела отстраниться, вырваться, но он заговорил снова, и на этот раз Голосом. – Я уверен, вам хватит сильных эмоций на этот вечер, – промурлыкал он. – Давайте отведем вас наверх, пока вы не свалились с ног. И ведь ей так захотелось спать, воображение нарисовало мягкую кровать, и никаких толп, музыки, голосов, но прохладные простыни… – Спасибо, – прошептала она, кивнула им обоим, потому что Китти уже оказалась рядом. Все трое уверенно зашагали наверх по широкой лестнице, потом двинулись по коридорам к спальне Даветт. Пока Китти помогала сонной Даветт раздеться и улечься, Росс куда-то запропастился. – Ведь он и вправду изменился? – спросила Китти с очевидным удовольствием, будто нынешний вечер как-то оправдал то, что случилось у нее с Россом. Но утомленная Даветт не ответила, хотя ей показалось, что сумела кивнуть, прежде чем уплыть в дрему. И не увидела снов. Даветт не была уверена даже и в том, что по-настоящему спала. Она будто парила в полусне и слышала все происходящее кругом, ощутила, когда перестал играть оркестр, люди разошлись и большой дом наконец опустел. Китти всегда на ночь оставалась в соседней спальне, еще со школы. Чуть позже Китти заговорила с Россом, и затем послышались другие звуки – шорох, бормотание, неясные стоны, – и Даветт заставила себя забыться, чтобы не слушать. Намного позже, уже близ рассвета, она ощутила тяжесть на краю кровати и открыла глаза, чтобы закричать, велеть прекратить и убираться. Но не смогла заговорить. Его глаза сверкали. Его кожа казалась молочно-белой, а улыбка такой восхитительной. Его черные кудри сияли в свете, льющемся сквозь раскрытую балконную дверь. – Вы хорошо меня слышали сквозь то растение? – осведомился он. Она лежала неподвижно на спине всю ночь, а теперь, будто включенная, села. – То есть… ты знал? – Ну конечно, – тихо сказал он и зазвучал Голос: – Китти слышала меня и раньше. А остальные не важны. Он погладил ее щеку, и, черт возьми, Даветт ничего не смогла с этим поделать. – Это все было – для тебя. Кровь будто закипела в жилах, дыхание стало резким, прерывистым, частым, и, когда рука отстранилась, Даветт чуть не закричала: «Что же со мной?» Так жаль больше не ощущать его пальцы у щеки… Его улыбка расплылась, правая рука снова приблизилась к лицу, ногти большого и указательного пальцев сошлись вместе и щелкнули, будто зубы мелкого зверька. Щелк-щелк… И она поняла, где этот зверек ухватит ее сквозь тонкую ночную сорочку. Но она не могла остановить его, не могла даже перестать его хотеть. И тогда, двигаясь в такт движению ее груди, ногти сомкнулись на ее левом соске, нежно, но сильно. И от боли Даветт забилась в мучительном, невыносимо сладостном оргазме, какой не могла и представить. Она сидела в вульгарной лимонно-зеленой комнатушке дешевого мотеля и рассказывала Команде – рассказывала Феликсу – о той первой ночи. О самом скверном. Нет, потом было и хуже – преступления, смерти. Но для нее та ночь стала худшим из худшего. Потому что с тех пор оба знали: Росс мог сделать с ней, что только хотел и когда хотел. Тогда началось унижение. Невыносимое ощущение того, что ты – доступная никчемная дешевка, пользованный второсортный товар. Ведь сексуальное возбуждение осталось. Даже сейчас, вспоминая и благодаря Господа Бога за то, что все закончилось, она ощущала сладкий трепет. Это напряжение чувствовали и все окружающие, кроме разве что отца Адама, чье благочестивое лицо казалось вытесанным из гранита. Но подействовало даже на Аннабель. Даветт попыталась объяснить, в чем тут дело, хотя не была уверенной и сама. Скорее всего, суть в половинчатой лжи, в самой темной ее стороне, потому что половина лжи подразумевает половину правды, и все вместе – яд. Вампир умеет готовить его. Вампир говорит правду, но умалчивает о том, что правда – не вся. День после вечеринки показался одним из лучших дней в жизни. Потом Даветт поняла, что она всего лишь по-детски беспомощно пряталась от подступающей темноты. Но тогда день казался таким теплым и светлым, родным. Годы подряд первый день любых каникул Даветт проводила одинаково: бродила по магазинам вместе с Китти. Часто ездили вместе с тетей Викторией в лимузине – и это всегда было весело, потому что восшествие тети в дверь магазина вроде «Нейман-Маркус» всегда вызывало поразительное, невероятно лихорадочное мельтешение персонала. В тот день тетушка ощущала себя слишком усталой, но это не помешало ей, в обычной манере повелевающей двором императрицы, поднять обеих девушек рано поутру, чтобы «юные леди оделись, убрались и приготовились к столу!». Даветт любила, когда ее поднимали вот так, заставляли суетиться и прихорашиваться под зычный голос тетушки, хихикать и похохатывать, забираясь вместе с Китти в ванную рядом со спальней. Даветт так нравилась эта суета – потому что можно было не думать. И не вспоминать прошлую ночь. И его. И себя. И не думать про то, рассказывать Китти или нет. В конце концов, Росс – ее парень. Господи, что только она подумает, если Даветт расскажет… Но о чем? Разве что-то на самом деле произошло? А может, это все было жутким странным кошмаром? В смысле, ну кто может довести до такого состояния одним прикосновением? Разве возможно? И крошечный голосок где-то на окраине рассудка пропищал: «Для Росса Стюарта – возможно. И в любое время, когда он захочет». Но она на голосок не обратила внимания, похихикала еще немного, и вскоре подружки выбрались под солнце с чековыми книжками наперевес и кредитными картами без предохранителей. И удовольствие было как всегда, и даже больше.