Лишь тогда Даветт поняла, что целиком нагая, и Китти тоже. Глядите на них: богатые благовоспитанные девицы, леди, стоят нагишом в лунном свете перед открытой дверью и хотят спуститься вниз и купаться. А внизу ожидает мужчина, уверенный в том, что они придут. Невероятно, невозможно. Как она может делать такое? Как могут они обе? Но ведь так изощренно, сексуально, по-декадентски, развратно, с лучшей подругой, и все останется темным секретом их обоих. Обе улыбнулись, взялись за руки и обнаженные вышли на террасу. Даветт и раньше выходила сюда не слишком одетой. Вряд ли кто-нибудь перелезет через стены, проберется сквозь сад и увидит наготу. Маловероятно. Но все же возможно. Ветер гладил голые бедра, нежно вихрился вокруг. Они спустились по широким каменным ступеням к бассейну. Даветт никогда в жизни не ощущала себя такой открытой. Такой… доступной. Росс лежал в шезлонге будто король, ожидающий придворного представления. Он криво улыбался, свет застыл между его глазами, водой и луной, и Даветт подумала, что кожа невероятная – само лунное сияние! Но, вообще-то, Даветт не хотелось думать. Она покраснела. Ведь никуда не деться от его взгляда и от того, что помимо воли Даветт шла к нему. И что тут удивительнее и больше возбуждает? То, что она ведет себя так – или то, что прекрасно понимает, к чему всё и зачем? Так или иначе, они шли к нему, взявшись за руки, и встали перед ним. Он улыбнулся. Они улыбнулись в ответ, переглянулись, захихикали и плюхнулись в бассейн. Тот резкий удар холода от весенней воды, тот свет потом не раз приходили к Даветт в кошмарах. Она мгновенно протрезвела. То, что казалось роскошной ночью темных секретов, превратилось в холодное липкое ощущение низости, унижение, того, что сделалась дешевой вещью. Что я здесь делаю? Я пьяна? Одурманена? Вынырнув, она вскрикнула от жгучего стыда, увидела Китти и по ее взгляду поняла: подруга ощущает то же самое. Шершавый грубый камень бортика только добавил ощущения убогости, жалкой продажности. Даветт отвела с лица мокрые прилипшие волосы, не глядя на Росса, не глядя даже на Китти. Но она должна посмотреть на него. Нужно. Она посмотрела – и скорчилась от стыда. Он выглядел сутенером. Вульгарно развалился, и эти его жуткие штанишки в облипку, похожие на тореадорские… он выглядел вовсе не тем, кем показался сперва. Он казался… Странно. Казался сплошной подделкой. Пустой фальшивкой. Как непристойно, унизительно. Она ухватилась за бортик и, разбрызгивая во все стороны капли, выпрыгнула из бассейна, решительно зашагала к дому – к теплу, и подальше от унижения. Ей захотелось прикрыться руками, она и прикрылась, но затем подумала, что это попросту глупо после всего произошедшего, может, даже и грубо, и потому ее руки остановились на полпути. Тогда она увидела, что Росс стоит между ней и домом и держит полотенце. Как же он сумел так быстро обежать бассейн и выскочить впереди? Но, главное, он здесь. Она не хотела видеть его и говорить с ним, и, упаси Боже, позволять касаться ее. Но от полотенца отказаться не могла, это же было бы так грубо. Она остановилась перед ним, обхватив плечи руками, повернулась спиной, позволяя накинуть полотенце, – и когда он это делал, его пальцы коснулись кожи. И снова побежали мурашки, и кожу пронизало холодом. А полотенце, казалось, стиснуло будто удав. Как подогнанная перчатка. – Даветт! – прошептал он. Не осталось выхода. Пришлось повернуться, заглянуть в его сияющие глаза, и тут же вернулись жуткий жар в теле, трепетный экстаз, боль… Вскоре они оказались в доме, и Китти рядом, словно никуда и не отлучалась, и они обнимались и смеялись, и шли рядом с Россом, снова нагие. Они направились на кухню, потому что жутко проголодались. Им хотелось бифштекса: толстого, большого, практически сырого. Росс уселся у стойки, идущей вдоль большой кухни особняка, пока женщины, все еще нагие, готовили еду. Яркий холодный свет на кухне, холодные полы, и совсем никакой причины оставаться голыми, разве что из пустой развратной прихоти… Даветт рассказывала Команде, но не стала описывать то, как они с Китти, готовя еду, танцевали перед Россом. Разве о таком можно рассказывать? Как она вообще могла вести себя так? Тянуться к верхней полке, чтобы достать нужное, склоняться над ним, сгибаться вдвое, чтобы пошарить по нижним полкам. Даветт корчилась от стыда, вспоминая, как они с Китти, изнемогая от похоти, соревновались в развратности и вульгарности. Нет. Невозможно рассказать. Зато можно рассказать про еду. – Росс никогда не ест, – укоряюще пояснила Китти, когда тот отказался от бифштекса. Росс сурово, включив Голос, объяснил, что у него собственная диета. Говорил он с улыбкой, но та тоже казалась кривой и холодной. Даветт чуть не подпрыгнула от страха, услышав этот его тон. Но так ничего и не поняла и решила больше не касаться болезненной темы. К тому времени как приготовилась еда, подружки уже чуть не задыхались от страсти. Даветт уселась за стол, но от возбуждения есть совсем не хотелось. – Но ты должна быть очень голодна, – глядя в глаза, прошептал Росс. – Ты не ела двадцать четыре часа. Посмотри на этот толстый сочный бифштекс. Он то, что тебе нужно. И тут же нахлынул голод. Ничто в мире не казалось таким прельстительным, как аромат еды. Она зверем набросилась на бифштекс. – Уже лучше? – любезно поинтересовался Росс, когда она доела. Даветт с удивлением посмотрела на него. Она и забыла о его присутствии. Она забыла вообще обо всех и вся, кроме еды, взглянула на тарелку и обнаружила ее идеально чистой. Как удивительно. Будто меня зачаровали или в этом роде. Но, конечно, она и была зачарована – Россом. И он мог крутить и извращать чары, как хотел. Понимающе улыбнувшись, он снова заставил подруг запылать страстью. Тут же все трое поднялись в спальню Даветт, и та пыталась отыскать в себе хоть призрак стыда, когда слушала, как парочка рядом обнимается и копошится в прохладных простынях. Но она не ощущала ни стыда, ни ревности – одно настырное, жаркое нетерпение. Ну когда же ее очередь? Она вскоре пришла, а вместе с ней и глупая тщеславная надежда на то, что крики и страстные стоны окажутся такими же соблазнительными и громкими, как у Китти. Даветт умолкла, ощутила тяжелую тишину, повисшую в комнате мотеля. Феликс наклонился, протянул стакан воды. Даветт поняла, что уже два часа глядит только в пол и на лицо Феликса, заставила себя посмотреть на остальных, заглянуть в их встревоженные лица – сконфуженные, смущенные, виноватые. Конечно, они переживали за нее. Но то, что она рассказывала о больной беспамятной похоти, не прошло мимо ушей. Напряжение свинцом висело в воздухе. Даветт захотелось крикнуть, что это не их вина, не надо переживать так. Но понимала: ее не поймут. Конечно, со временем дойдет, что именно она с ними сделала, что вырвала из себя отравленный кусок и поделилась с ними, и теперь его несет каждый. А может, не поймут и тогда. Однако следовало попытаться объяснить, и она постаралась передать ощущение от укуса, описать чудовищное, мощное как извергающийся вулкан наслаждение, разливающееся по телу, бросающее в дрожь, намертво запечатленное в памяти, оживающее в сладострастных фантазиях. – Было больно? Даветт запнулась, огляделась. Карл Джоплин. Он расслабился, улыбнулся ей. – Извини, милая. Но мы сейчас говорим о том, кто кусал тебя. – И высасывал кровь, – добавил Кот. Карл кивнул и негромко произнес: – Когда сосут кровь, оно, должно быть… – Нет же! – воскликнула Даветт. – Оно не чувствуется. Ты и не замечаешь, как теряешь кровь. С тобой происходит столько всего… – Ты имеешь в виду, он еще и это, – прошептала Аннабель, затем опомнилась и залилась краской. – Нет, никакого секса, – резко, грубо выговорила Даветт. – Вампиры не могут иметь секс. Конечно, женщины могут изображать. Делать вид… Они и изображают. Но это ненастоящее. Не жизнь. Конечно, ведь они мертвые. Некоторое время все молчали – переваривали услышанное. А Феликс глядел на нее и думал: «Ну, красотка наша, в тебе еще остался запал, ведь правда». Но не улыбался, чтобы она не поняла, с каким восхищением он смотрит на нее. Даветт отпила воды и попыталась объяснить еще: – Когда с ними, оно через три ступеньки. Первая… До тебя просто не доходит. Вампиры – они ж из кино. Слушатели закивали. Уж кому знать, как не им. Даветт снова отхлебнула. – А потом оно как любопытство. Нездоровое такое… Наверное, внутри нас всегда есть частичка этого. Вампиры раздувают его, распаляют желание. Сперва оно кажется приятным и безвредным. Вот это первая ступенька. А на второй уже так втягиваешься, что и не хочешь ничего больше замечать и осознавать. Тебя держит, управляет тобой. Ты не хочешь и думать о другом и даже глянуть одним глазком. Потому что ты… в общем, ты совсем не хочешь думать. – А третья ступенька? – спросил Феликс. – Ты была на ней? – Да, это когда все маски сброшены, – устало подтвердила Даветт. – Он позволяет тебе знать и видеть. И это жутко – видеть то, что они делают с живыми, видеть их гнусные ухмылки, когда вертят нами… Она словно впала в забытье, глядя в пустоту. – И?.. – осторожно подначил Феликс. Она посмотрела на него и улыбнулась – скупо, невесело. – Наверное, хуже всего не то, что знаешь, а то, что… позволяешь все это. Ты понимаешь, что дрянь всегда сидела внутри тебя, с самого начала. Секс – это не то чтобы самое порочное. Он есть во всех, и с ним все может быть нормально. Настоящая дрянь глубже. В человеке сидит зло, и ты всегда ощущаешь его отчасти своим, когда другое зло снаружи касается тебя. Всегда. Она молчала несколько секунд, вздохнула, отпила. – Хорошие новости то, что на третью ступеньку люди попадают редко. – Почему редко? – впервые заговорил Джек Ворон. – Потому что большинство к этому времени уже мертвы. Джек кивнул, словно ожидал такой ответ. – И так ты стала наркоманкой и не могла без него? – спросил Феликс.