Ну, какое-то время я пересижу у Ильи Ильича. Потом куда? В Петроград? Опасно. Так, меня же в Вятскую губернию приглашали! Чем не вариант? В саму Вятку нечего соваться, а вот в село, к Федору — почему и нет. У Федора мне сам чёрт не брат. Кто меня там искать будет. Деньги на дорогу у меня имеются, остается только документами обзавестись. На своё имя — для житья в селе, там меня как Ивана Воробьева знают. Ещё надо какую-то бумагу для дороги, уже на чужое имя. Так оно надежнее будет. Если и ищут меня, то как Ивана Ивановича Воробьева, а не какого-то Орлова Петра Петровича. Ну, это так — к примеру. Про документы я у Ильи Ильича спрошу. У него знакомства весьма обширные. Антикварный мирок, он такой, там много кого вертится. Есть и личности весьма и весьма… неоднозначные. Ещё в прошлый раз, когда я с антикваром перед отправкой на Дальний Восток познакомился, много чего Илья Ильич мне понарассказывал. Не специально, а так — к слову пришлось. Есть мол у него знакомые затейники-реставраторы, что могут тебе таких грамот изготовить, что ты свою родословную чуть не от князя Игоря ведешь. Мне таких грамот не надо, мне бы серенькую бумажку с фиолетовой печатью. Что, допустим, направляюсь я в Вятскую губернию фольклор собирать от одной уважаемой научной организации. Ну, или что-то типа такого. Внешность бы ещё немного изменить… В общем, мысли в моей голове сейчас были для меня самого смешные. Великий конспиратор, мля… Нелегал недоделанный. Глава 5 На Сухаревке У Ильи Ильича я квартирую уже вторую неделю. Всё бы хорошо, но на Сухаревку он меня с собой таскает. С неё он сейчас живёт. Отказаться — подозрение у старика вызвать. Соглашаюсь. Кепку поглубже на голову натяну и иду. Впрочем, пока, вроде, всё обходится… Москва сейчас совсем другая. Не как раньше. Многие магазины закрыты. Какие ещё и функционируют, но подозреваю, что в убыток себе. На полках сих торговых заведений весьма пустовато. Теперь — торгует улица. — Папиросы! — Пряники! — Спички! — Консервы! — Шоколад! Идёшь по улице, а в уши тебе это и прочее орут. Все бульвары, площади и улицы заполнены мелкими торговцами. Продают и покупают всё — ковры, подсвечники, вилки, тарелки, пирожки и булки… Такое впечатление, что все москвичи в торговое сословие вступили. На пьедестале, возвышаясь над всеми стоит Сухаревка. Она разрослась, расползлась во все стороны. Вся Москва, и не только, ей сейчас поклоняется. — Открытки! Открытки! Срамные открытки! Илья Ильич на ходу чуть не плюется. При императоре такого не было… — Колбаса! — Ветчина! — Сало! У меня аж слюнки текут. Вкусно тётки, все как на подбор — толстущие, выкрикивают. До рядов, где старьем торгуют, в том числе и настоящим серьезным антиквариатом, я и Илья Ильич проходим через закусочные ряды. Тут люди буквально трутся друг о друга, царит толкотня и давка. Носы всех присутствующих здесь щекочут такие съестные запахи, что желудки готовы сами наружу выскочить. Сковородки, кастрюльки, баки скворчат, бурлят, пускают пар… Тут варят, жарят, разогревают. — Жареная горячая колбаса! — Пирожки! Пирожки! Шанежки! — Каша! Пшенная каша! Подходи! Подходи давай! — Сколько за порцию? — Илья Ильич затормозил у каши. — Четырнадцать рублей. Ладно, тринадцать… — делают скидку Илье Ильичу. Он тяжело вздыхает и шагает дальше. Моё предложение угостить его кашей — отвергает. — Продадим что, тогда сюда и вернёмся, — получаю я ответ антиквара. Илья Ильич идя по закусочным рядам часто про цены интересуется, всё пытается чем-то подешевле живот набить. — Сколько за маленькую булочку? Про большие он и не спрашивает. — Десять рублей. Ответ антиквара не радует. — Почём молоко? — Семь рублей стакан, — несётся в ответ. Порцию жареной картошки с конским мясом предлагают за пятнадцать рублей, чуть дороже просят, чем за кашу. Очень много в закусочных рядах разнообразных пирожков, но и охотников до них опять же предостаточно. Пожилая дама в шляпе и пенсне торгует картофельными лепешками. Её тоже Илья Ильич не обделяет вопросом. — Пять рублей штука. — Дорого, — делает заключение антиквар. А вот и целый ряд столов с самоварами. Желающие могут тут угоститься чаем. Кто побогаче — с сахаром. Он продается прямо тут — восемь кусочков за двадцатку. Четыре — за десять советских бумажных рублей. Между рядами много баб самого что ни на есть деревенского вида, никак не москвичек. Все с большущими узлами. Они уже наменяли на хлеб уйму вещей, что их душеньки пожелали. Дешево, по старым временам — почти даром. Лица их сияют довольством и превосходством над убогими простодырыми горожанами. Ну, есть захочешь — всё отдашь. Пользуются этим ловкие бабищи. Времена сейчас такие. Булкам стихи посвящают. Я такие сам читал в одной эсеровской газетке. Ах, булка, булка! О ней, о пышной, Горяченежной, Как вздох степей, Вздыхаю гулко, Ропщу мятежно (Хотя неслышно) О ней, о ней!